Созданная 75 лет назад украинская студия технических (учебных) фильмов дала жизнь лучшей в СССР Киевской студии научно-популярных лент. К сожалению, эта слава в прошлом. Но о ней есть кому вспомнить.
Как о выпавшем на его долю счастье, о работе на «Киевнаучфильме» «ФАКТАМ» рассказал лауреат многих всеукраинских, всесоюзных и международных фестивалей режиссер Тимур Золоев. Он снимал ленты о Николае Амосове и Клавдии Шульженко, Сергее Бондарчуке и Ефиме Звягильском…
Своими воспоминаниями о том, что осталось за кадром, Тимур Александрович поделился, написав книгу, которую недавно выпустил…
Киношники обожают свой Дом. Поэтому встречи — от деловых до частных, как правило, назначают в тамошней кафешке. Свет неяркий, кофе крепкий, по наперстку коньяка «за знакомство». Однако меня не покидает ощущение, что знакомы мы давно. Наверное, оттого, что кинодокументалисты и газетчики — одного поля ягоды. В советское время нам одинаково мешали дышать партийные боссы, а в постсоветское — денежные. Несмотря на всевозможные препоны, и журналисты, и кинодокументалисты пытались прорваться к зрителям и читателям с той правдой, которой от них ждало большинство сограждан…
- Тимур Александрович, вы помните, конечно, шутку советского времени «есть кино хорошее, плохое и киностудии Довженко»? Такое оно у нас было хиленькое. Кинодокументалистика же, наоборот, творила славу Киеву. Чем объясните такой разрыв?
- Художественное кино было под неусыпным надзором партии, — говорит Тимур Золоев. — И еще — хроника. А мы занимали удобную нишу — наука! Там «органы» крамолу не искали. Потом студию «повело» в социальную тематику. Но к тому времени у нас состоялось главное — нужные люди собрались в нужном месте в нужное время. Прежде всего, это старые мастера: режиссеры Грачев, Островская, Шульман; операторы Прядкин, Преображенский, Виноградов… Эрудированные, а главное, дружелюбные по отношению к молодым режиссерам и сценаристам, которых набрали из выпускников театральных институтов и московского ВГИКа.
А ВГИК — это школа! Нас учили такие педагоги, как, например, Мария Розанова. Она вела советскую живопись. Когда дошли до периода 1940-1945 годов, то испытали первое потрясение. «Вот образец живописи Германии этого периода», — показывала Розанова картину, на которой был изображен Адольф Гитлер на фоне цветущей Германии. Взгляд вождя был устремлен в будущее и выражал покой и уверенность. Через руку переброшен плащ. «А вот что в это время рисовали наши художники», — объясняла Розанова, и мы оторопело разглядывали картину советского мастера, но с теми же деталями: рука, через которую переброшен плащ, покой и уверенность в глазах Сталина.
Провести параллель между Сталиным и Гитлером в то время, как вы понимаете, было делом необычным. Как она не боялась? Лишь много лет спустя, когда в Москве начался суд над писателями Даниэлем и Синявским, мы узнали, что Розанова была женой Синявского. До сих пор я не могу понять, почему таких людей допускали «ковать кадры» для советского кинематографа. То ли большая глупость, то ли очень тонкая игра: склонных к свободомыслию ловили, что называется, на живца.
- Школа школой, а жизнь жизнью. Вы пришли на работу, и тут — заказ! Так ведь было?
- Да! Едва я приступил к работе, как меня вызвал главный редактор Евгений Загданский и сказал: «Будете делать для Красного Креста «Мы ЮСИ». — «А что это?» — «Юные санитарные инструкторы». — «Но я не хочу! Я в этом ничего не понимаю». — «Тогда увольняйтесь». Конечно же, пришлось делать картину. Знаете, заказ — это все же не приговор. Один очень известный режиссер сказал, что всю жизнь снимал фильмы по заказам, однако так, что заказчики потом за голову хватались. Это прямо про меня.
- К 50-летию СССР мне предложили снять картину об угольной промышленности. Угольные комбайны и струги, которыми управляют одетые в новенькую форму шахтеры, — вот что предстояло воспеть. Снимать парадную картину не хотелось. Но сценарист Володя Верников придумал уговорить министра угольной промышленности Бориса Братченко снимать не технику, а людей. Тот сначала возмутился: «Вам же сказали, что хотело бы получить министерство. Если вас это не устраивает, мы найдем других». Потом все же уступил и даже денег на картину дал в пять раз больше, чем предполагалось!
Но вот просмотр. Во дворе Госкино две «Чайки» — с Братченко приехал кто-то еще очень важный. Оказалось, секретарь ЦК по промышленности. «Картина в каких-то местах очень волнует, — сказал он после просмотра. — Подступают слезы. Но это плохие слезы. Лента слишком драматичная, а она должна быть героической и звать к новым свершениям. Я думаю, надо вырезать… » — и перечислил эпизоды о женщинах в шахтах во время войны, о послевоенных трудностях…
Я понимал, что возражать высокому чиновнику рискованно, но разве можно было предать людей, которые поверили, что мы расскажем правду о том, каким потом добывается уголек? Как они задыхаются, как их заваливает… Кстати, в одну такую ситуацию мы сами попали. И я, стараясь быть предельно корректным, сказал, что фильм, который оставит зрителей равнодушными, никому не нужен. К счастью, чиновник не стал настаивать на своем. А на фестивале «Наши достижения», организованном к «дате» при ВДНХ, картина получила первую премию.
- Скорее всего, это редкий случай — я имею в виду уступчивость «товарища из ЦК».
- Разумеется. Чаще к фильмам делали столько замечаний, что хотелось бросить все и уйти. Когда мы снимали картину по сценарию Валентины Ермоловой о колхозе, который во время войны сохранили семь женщин, нам сказали: мол, вы смотрите на советскую действительность… из подвала. Пришлось материал резать. Это был фильм о семи подругах, у одной был ребенок, у остальных мужья либо женихи погибли. В войну подруги сохранили колхоз, а после войны его подняли.
Мы подружились с этими женщинами, снимая их и в поле во время работы, и дома, когда они садились за стол в большой хате, разложив принесенные с собой деревенские разносолы. Выпивали по чуть-чуть самогона. И начиналась трапеза с воспоминаниями, которые до слез волновали и их и нас. Женщины привыкли к камере и вели себя очень естественно. Не прихорашивались, не прятали рук с полоской земли под ногтями — их не отмыть. Эту землю под ногтями у колхозниц нам с оператором не простили. Обсуждая первые партии материала на студии, решали вполне серьезно: оставлять меня или изгнать за клевету на советскую колхозную действительность! И если бы не вмешательство влиятельных «стариков», все бы кончилось печально.
- Как я понимаю, благодаря таким картинам на экране появлялся тот самый «гегемон», о котором много говорили, но очень мало знали. Однако вы снимали не только рабочий класс. Ваши герои — известные спортсмены, медики… А был любимый?
- Да они все любимые! Потому что необыкновенные. Но самый необыкновенный — Николай Михайлович Амосов. В конце 60-х слава его как хирурга, философа, писателя, биокибернетика была в самом расцвете. Лекции Амосова о здоровье собирали огромные аудитории, статьи и книги буквально сметались с прилавков. Хотелось сделать о нем фильм, но Николай Михайлович был категорически против. Давить на Амосова через кого-то было нельзя, поэтому мы с Мишей Вепренским добивались личной встречи. Наконец нам назначено у него дома в восемь часов вечера.
Это был хороший знак: дома, значит, неофициально. Но как же мы волновались! Миша жил неподалеку, и, зайдя к нему, мы для храбрости выпили по стакану(!) виски. Ровно в 20. 00 позвонили в дверь, но Амосова дома еще не было: жена сказала, что обещал приехать через час. Мы вернулись к Мише и… допили бутылку.
В 9 вечера открыл сам Амосов. Мы вошли, стараясь не дышать в его сторону, и у стола в кабинете сели подальше. «Хотите послушать последние записи Галича?» «Да, конечно», — дружно согласились мы. «Не откажетесь от виски?» — спросил Амосов. «Нет, конечно», — и быстро сделали по хорошему глотку. Но когда дошло до дела, оказалось, что сниматься Николай Михайлович по-прежнему не настроен: слава ему не нужна, да и получится ли хороший фильм? Тогда я решился: «Николай Михайлович, а вы, когда идете на операцию, точно знаете, как она закончится?» Миша едва не рухнул в обморок, а Амосов… громко рассмеялся. «Да… кажется, не очень умный вопрос», — смутился я.
Мы начали снимать. Но уверенность в том, что фильм получится, пришла только на третий день. После операции Николай Михайлович сел за стол разбирать почту и вдруг начал заразительно смеяться. Обращаясь ко мне, объяснил: «Хорошо сказал Сковорода: «Душа есть то, что делает человека — человеком, траву — травой, а дерево — деревом. Без нее трава — сено, дерево — дрова, а человек — труп».
Его безумно интересно было снимать и до операции, когда хирург полностью уходил в себя. И во время операции, когда каждый жест выверен до микрона. И даже когда, на мгновение расслабившись, он виртуозно… матерился.
Я обещал Николаю Михайловичу, что ему первому покажу готовый фильм. И вот звоню, приглашаю, а в ответ: «О Господи, другого дня, что ли, не было?» «Что-то случилось?» — опешил я. «Ну что может случиться у хирурга? Больная померла на столе», — измученным голосом сказал он. Приехал нервный, несчастный, сел в большое кресло в просмотровом зале и исчез в нем. «Дайте мне бумагу и карандаш. Я ведь не знаю, что вы там наснимали», — враждебно проговорил и затих.
- Пятнадцать минут механики не могли зарядить пленку, вернее две пленки — изображение и звук, — продолжает Тимур Александрович. — Я боялся, что Амосов взорвется и уйдет. Наконец фильм начался. Где-то на 15-й минуте идет эпизод, когда в Ленинграде на публичной лекции известного хирурга спрашивают: «Николай Михайлович, какие продукты вам позволяют поддерживать такую хорошую форму?» «Икра, товарищи, только икра», — под смех зала отвечает он. Вдруг Амосов взглянул на меня из своего кресла и сказал: «Какой я остроумный!»
… Удивительно непосредственный был. Однажды я позвал его в гости и приготовил телячью вырезку по своему рецепту — на сухой сковородке. Съев изрядный кусок, Николай Михайлович спросил: «А еще дашь?» — и с удовольствием приговорил и второй кусок.
После окончания съемок мы продолжали дружить, он приходил с женой Лидией Васильевной, и она мне тихонько говорила: «Тимурчик, вы почаще приглашайте нас к себе. Коля, когда поест у вас мясо, потом такой добрый».
Но это было позже. А во время показа у нас с оператором коленки дрожали. Однако, когда лента кончилась, перед нами сидел совсем другой человек: серьезный, но счастливый. «Ты знаешь, нехорошо так говорить о фильме, в котором сам снимался, но, по-моему, это замечательное произведение… Выпить дашь чего-нибудь?»
Мне кажется, за всю жизнь я не встретил более прямого человека, чем Амосов. Как-то ему заказали статью для газеты «Неделя». Он написал «Как лечить медицину». «Но это невозможно напечатать!» — сказали ему и попытались уговорить на переделку. Он ни в какую. Статью забрал и… прочитал ее с трибуны Верховного Совета СССР. «Я всегда жду, что меня прихлопнут», — говорил хирург. Но не боялся смерти. Считал, что Бог милостив и так приготовит тебя к уходу, что он не покажется страшным.
Эти слова я вспоминал, когда сам решился на шунтирование. Накануне операции зашел в кабинет, где мы снимали Николая Михайловича. А отправляясь в операционную, поставил тапочки, как он советовал, — носками к кровати. Чтобы вернуться…
- «Киевнаучфильма» больше нет. Но люди остались. Где они, что снимают?
- Да, студия почила в бозе. А людей спасла дочь известного документалиста Зиновия Роднянского и мать известного телевизионного продюсера Александра Роднянского — Раиса Зиновьевна или, как мы ее называли, Ляля. Создав студию «Контакт», она давала и идеи. Именно ей я благодарен за фильм о Ефиме Звягильском. Признаться, был потрясен, познакомившись с этим человеком. Он доказал, что в нашей стране можно хорошо работать и получать за это достойное вознаграждение.
Взял в аренду землю, а ее владельцев — на работу. Платил людям столько, что они перестали уезжать. И шахтеров не забывал, строил для них жилье — этот поселок прозвали «Ефимовка». После того как на шахте имени Засядько погибли рабочие, следственная комиссия нашла в заброшенном штреке взрывчатку — так что, видимо, неприятности Звягильскому кто-то готовил.
И до сих пор этот кто-то не хочет, чтобы о Звягильском узнали правду — во всяком случае, материал, подготовленный одним журналистом о фильме, пока ни одна газета не напечатала. Как видите, в нашем мире мало что изменилось. «Правда жизни» как была, так и осталась под присмотром политики.