О выдающемся деятеле Украины, 15 лет со дня смерти которого исполняется сегодня, рассказывают люди, работавшие с ним много лет 17 февраля 1988 года Владимир Щербицкий отпраздновал свое 70-летие. С утра подчиненные преподнесли имениннику цветы, поздравили лидера республики и деятели украинской культуры. В остальном это был обычный рабочий день. Спустя полтора года первый секретарь ЦК написал, как сейчас бы сказали, заявление об отставке. Свой 72-й день рождения он не встретил — Владимир Васильевич умер 16 февраля 1990 года.
- В последнее время Владимир Васильевич очень плохо себя чувствовал, — вспоминает экс-председатель Президиума Верховного Совета УССР Валентина Шевченко. — Мы впервые увидели его с тросточкой 12 февраля 1990 года, когда вместе летели на пленум в Москву. К тому времени он уже не был первым секретарем ЦК КПУ, но еще оставался членом Политбюро ЦК КПСС. В отличие от предыдущих партийных форумов, на этом Щербицкий не выступал и здесь же сложил полномочия члена Политбюро.
Помню, в Москве стояла морозная погода. Вернувшись в постпредство Украины, Владимир Васильевич во дворе курил одну сигарету за другой и как будто не ощущал холода. Он никогда не жаловался на самочувствие, но мы видели, что ему плохо…
- Могу только догадываться, какие мысли волновали Владимира Васильевича, — говорит помощник первого секретаря ЦК Компартии Украины в 1972-1989 годах Виталий Врублевский. — Обладая мощным аналитическим умом, Щербицкий не мог не задумываться, куда же мы идем. Для меня совершенно очевидно, что ВВ (так для удобства называли Щербицкого люди из ближайшего окружения) предвидел развал Союза. Как эрудированный человек он не мог не знать закон социального иллюзионизма, сформированный американским ученым российского происхождения Питиримом Сорокиным, которого в свое время критиковал еще Ленин. Анализируя уроки революции 1917 года и последующей гражданской войны, Сорокин вывел закономерность: все крупные общественные движения начинаются и идут под знаменем великих лозунгов «царства Божия на земле», «прогресса и демократии». Но результат этих движений всегда далек от провозглашаемых девизов. История зло шутила и продолжает шутить над людьми.
Владимир Васильевич часто вспоминал, как в один из приездов четы Горбачевых в Украину Раиса Максимовна отказалась от подготовленной для нее программы и вслед за мужем «поперлась» на заседание Политбюро, пытаясь и здесь играть особую роль. После этого Щербицкий стал подшучивать над Радой Гавриловной, предлагая супруге также посещать заседания. Та только отмахивалась.
- В жену Щербицкого я влюбилась с первого же взгляда, — рассказывает сестра-хозяйка семьи Щербицких Надежда Крыжановская. — Когда я пришла на смотрины, Рада Гавриловна только вернулась из школы, где она преподавала русский язык и литературу, и на ней было строгое платье малахитового цвета. Ровно по линии маленького декольте блестела золотая цепочка, комплект дополняли золотые продолговатые сережки.
Рада Гавриловна побеседовала со мной не более десяти минут. Во-первых, за годы работы в школе она научилась хорошо разбираться в людях. Во-вторых, тем для разговоров у людей, впервые видящих друг друга, не так уж много: прежняя работа, семейное положение… Позже оказалось, что собеседование прошло успешно.
В первый рабочий день меня привели в столовую, где супруги пили чай после завтрака. Владимир Васильевич в темно-синем с голубыми вставками спортивном костюме сидел за овальным столом напротив Рады Гавриловны. Работавшая много лет в этой семье сестра-хозяйка Валентина Ищенко обратилась к нему: «Владимир Васильевич, мы вас хотим познакомить. Вот Надя, которая будет здесь работать!»
Владимир Васильевич вскочил с места: «Почему же вы меня не предупредили? Мне же неудобно перед человеком, я не одет. Извините, пожалуйста, я сейчас приду» — и умчался. Переодевшись в темно-синий, идеально сидящий на нем костюм с галстуком, подал мне руку: «Владимир Васильевич». «Надя», — я смотрю на него и не знаю, что еще надо сказать. Щербицкий продолжил: «Очень приятно. Садитесь с нами, ведь вы теперь будете как член нашей семьи… » А я не знаю, куда руки девать, меня трусит: «Боже мой, сам первый секретарь со мной разговаривает». Со временем я поняла, что Владимир Васильевич так ко всем относился. Занимая высочайшую должность в руководстве страны, он был чрезвычайно прост в общении.
Традиционно Щербицкие завтракали в восемь утра. На стол обязательно ставилась каша, чаще всего овсяная «Геркулес». Раньше не было тефлонов всяких, и для красоты ее выкладывали в прозрачные стеклянные кастрюльки с крышками. Овощной салат, тоненькие сосиски в шкурочке или «Детская» вареная колбаса из спеццеха. Сырокопченую ставили на стол редко, потому что «дедуля» ее не уважал. Между собой мы так называли Владимира Васильевича, ведь у него уже были внуки: Вовочка, потом Радусечка родилась, которая все время щебетала «дедуля Во-льо-дя». А вот Раду Гавриловну как-то не получалось называть бабушкой. Она всегда оставалась королевой.
Обед подавался в час дня, если Рада Гавриловна не была занята в школе. Владимир Васильевич чаще обедал на работе. На первое, как правило, готовился борщ, который любили все. А на второе ели то, что придумают повара. Крайне редко Рада Гавриловна могла сказать: «Давайте на завтра сделаем то-то и то-то». Обычно Щербицкие утром интересовались: «Что у нас будет на обед?» — потому что специально блюд не заказывали. Что им приготовят, то и съедят — совершенно без претензий.
На ужин подавали всякие блинчики, сырники, котлетки, картошечку пюре. Щербицкий любил вместо чая выпить на ночь стакан молока с белыми сухариками. Как правило, ужинали очень поздно, потому что без Владимира Васильевича супруга за стол не садилась. Только после его звонка: «Радуся, я задерживаюсь, и меня не будет» или «Я уже на работе поел» — Рада Гавриловна ела одна. Если муж задерживался дольше обычного, иногда она, зная, что я живу на Минском массиве, говорила: «Давайте я сама подам, а вы идите домой». Мы ставили кастрюльки в электроплиту, включали ее на самый минимум, чтобы сразу подать Владимиру Васильевичу теплую еду, и я убегала.
По праздникам все было шикарно. Стол накрывали огромной белой скатертью с вышитыми гладью кремовыми розами. Вместо каждодневного советского сервиза с золотым рисунком доставали японский с изящными бабочками. Заказывали много вкусного и обязательно здоровенный торт — миндальный или «птичье молоко». Наши повара готовили домашнюю колбасу, кровянку, а специально для Вовочки жарили перепелочек, которых тот обожал.
- В доме всегда была чистота, — продолжает рассказ Надежда Крыжановская. — Кроме того, что мы постоянно убирали, еще и Рада Гавриловна пыль протирала. В кабинете мужа садилась за его рабочий стол, тщательно и терпеливо вытирала каждую финтифлюшку, которых особенно много было на малахитовом письменном приборе. Между прочим, за терпение Раду Гавриловну называли «буфер». Хорошо зная вспыльчивый характер мужа, она часто ему говорила: «Володя, пойдем телевизор посмотрим, как раз спорт показывают» или еще что-то придумывала, пока первая вспышка гнева не пройдет.
- Владимир Васильевич мог в сердцах сказать мне: «Знаете, надоело! Еду на дачу в воскресенье и везу с собой целый чемодан бумаг!» — добавляет президент Национальной академии наук академик Борис Патон. — Первый секретарь так относился к работе, что знакомился с каждым документом, а не просто ставил визу. Как-то я посоветовал ему: «Вы бы лучше в теннис поиграли!» Щербицкий удивленно посмотрел на меня: «Ну что вы такое говорите? И потом, где же я буду играть?» Я не выдержал и рассмеялся: «Вы бы еще спросили, где ракетку возьмете!»
Обычно на праздничных демонстрациях я как директор Института электросварки всегда возглавлял колонну патоновцев. Помню, как однажды Владимир Щербицкий, стоя на правительственной трибуне, бросил мне гвоздику. В последний момент я успел подхватить цветок у самой земли — сработала реакция теннисиста. Потом, встретив меня в Залесье, в охотхозяйстве под Киевом, и вспомнив мою сноровку, Владимир Васильевич сказал: «Ну, молодец!» Теннисом он так и не занялся, хотя спорт очень любил и всегда поддерживал наших известных спортсменов.
Не раз первый секретарь ЦК КПУ с горечью говорил мне: «Вот опять! Только мы ему (фамилию называть не буду) дали новую машину, он ее тут же продал, а теперь просит следующую». На мой вопрос, что же вы решили, ответил: «Я подумал-подумал и решил: пусть! Он у нас один. Черт с ней, с машиной!»
После Чернобыльской аварии Щербицкий изменился. Раньше это был законопослушный коммунист: ЦК сказал, значит, это закон, который надлежит выполнять. Первого мая 1986 года он приехал на правительственную трибуну буквально за несколько минут до начала демонстрации. Стоял мрачный как туча. Только и сказал: «Звонил генеральный из Москвы и кричал, чтобы никакой паники, нужно проводить парад, а я просил, чтобы его отменили». Владимир Васильевич не отменил шествия, но сократил его до предела, а на трибуне для членов семей руководителей республики всю демонстрацию простояли супруга и внук Владимира Васильевича. Видимо, чтобы показать: никакой опасности не существует.
По-моему, именно Чернобыль Щербицкого сломал. Он же был крепкий, красивый мужчина. Потом у Владимира Васильевича разболелась нога, и он начал хромать. А вскоре, в 1989 году, его Москва отправила на пенсию — новые времена требовали новых деятелей. Пожертвовать ферзем — распространенный прием не только в шахматной игре, но и в политике. А некоторые наши так называемые национал-патриоты и вовсе совесть потеряли. Перед самой смертью Владимира Васильевича они сделали чучело Щербицкого, опутали его колючей проволокой и, пройдя через весь Крещатик, сбросили в Днепр. И еще распространили слухи о том, что Щербицкий перевел все деньги за границу и сам уже там. Будучи депутатом Верховного Совета Украины, он хотел прийти на заседание