Этим смельчаком был киевский священник Евфимий Ботвиновский, за свою доброту прозванный в народе «батька Юхим» О занимавшем особое место в жизни Киева приходском священнике Евфимии Ботвиновском с удовольствием рассказывал писатель Николай Лесков: «Отец Евфим любил хорошее винцо, компанию и охоту… Притом он, по слабости своего характера, не мог воздержаться от удовольствия поохотиться, когда попадал в круг друзей из дворян. Тут отец Евфим переодевался в егерский костюм, хорошо приспособленный к тому, чтобы спрятать его «гриву», и «полевал» по преимуществу с гончими… »
Что и говорить, личность яркая, но только о ком речь: о гусаре или священнике?! Иль впрямь на небесах ошиблись, и на плечах Ботвиновского оказался не расшитый золотым шнуром ментик, а скромная ряса приходского священника? К тому же «батька Юхим», как истый гусар, питал слабость к танцам и даже пользовался славой лучшего танцора города. На вечерах его часто просили показать свое искусство. И тогда он снимал рясу, представал перед всеми в широких шароварах, чумарке и увлеченно выделывал невероятные коленца гопака или русского трепака.
Водился за Евфимием еще и карточный грешок. В паре со своим приятелем — протоиереем Василием — он иногда играл сутками без сна и отдыха. Противостоял им лучший игрок города, непобедимый и неутомимый полковник Стадников. Он довел батюшек до того, что однажды во время службы отец протоиерей вместо «Яко царство твое» возгласил причетнику: «Пас!»
Стоит ли удивляться, что за всеми своими мирскими делами отец Ботвиновский нередко забывал про обязанности иерея, и вместо него в Троицкой церкви служили какие-то «приблудные» батюшки. Начальство и друзья журили «батьку Юхима», но настоящим грешником его никто не считал. Все знали, что он умел не только грешить, но и каяться. Стоило страстям хоть немного отступить от него, как на его глазах появлялись слезы раскаяния. Обычно это случалось во время богослужений. Читая каноны, отец Евфим часто плакал, а потом сам над собою шутил: «Скїлько я, ледачий пїп, нагрїшив, що Бог вже змилувався надi мною й дав менї сльози, щоб плакати вїд дїл мох гїрко. Не можу служити, не плачучи».
Как эти покаянные слезы уживались в нем с озорством и склонностью к эпатажу, Бог весть. Но только троицкий настоятель занимал в жизни города особое место. Ему почему-то легко сходили с рук такие затеи, за которые иной священник тут же лишился бы и места, и сана. Чего только стоила разыгранная им как-то история с пародированием евангельского чуда в Кане Галилейской!
В те времена алкоголь акцизом не облагал-ся. Государство продавало право на винную торговлю монополистам-откупщикам, а те выставляли перед городскими шлагбаумами своих стражников. Стражники имели право обыскивать возы и экипажи, изымать и уничтожать дешевую водку (или просто «дешевку»), которую горожане тайно привозили с провинциальных спиртовых заводов. Хлебосольный Ботвиновский возил контрабандную водку, как воду — бочками. Обычно он ездил за нею в село Юров и, возвращаясь ночью в Киев, останавливался перед шлагбаумом у моста через речку Ирпень. Там отец Евфимий распивал со стражниками у костра бутылку «оковитой» и, оставив им пару серебряных монет, въезжал в город.
Про юровские экспедиции «батьки Юхима» знали все, и даже сам тогдашний откупщик купец Толли. Ботвиновский поддерживал с ним хорошие отношения, но как-то не смог удержаться и отпустил в его адрес какую-то остроту. Толли поклялся отомстить. А веселый поп, узнав о планах откупщика из анонимного письма, хорошенько выполоскал в Юрове свой бочонок и наполнил его не водкой, а обыкновенной водой. У Ирпенского моста его уже ждали. Бочонок сняли с повозки и, не слушая никаких уговоров, приступили к вскрытию. И тут произошло «чудо». «Подождите немного», — сказал Евфим, снял шапку (следом за ним это сделали и другие) и произнес: «Господи Исусе Христе, превративый в Кане Галилейской воду в вино, преврати сие вино в воду. Теперь откупоривайте!» — скомандовал он. Вскрыв бочонок, стражники остолбенели в благоговейном удивлении. На следующий день про «юровское чудо» знал весь Киев. Дело пахло епитимьей, отлучением от сана, а может, и заточением в лаврской тюрьме. Но Ботвиновскому и эта шуточка сошла с рук. Посмеялись — и только. Будто так оно и должно было быть…
Говорили, что к троицкому настоятелю благоволил сам Филарет Амфитеатров. Что бы ни говорили ему о похождениях и проделках Ботвиновского, он всегда отмахивался и отвечал, что это пустяки. Сам митрополит, несмотря на свою склонность к аскетизму, любил и шутку, и острое словцо. К тому же он знал троицкого настоятеля еще школяром, учеником Киево-Софиевского училища, или, как говорили, Софийской бурсы (теперь там Архив-музей литературы и искусства). Филарет содержал здесь за свой счет 25 учеников, и Ботвиновский был одним из них. На открытии бурсы юный стипендиат выступил с краткой, но выразительной речью и запал в душу владыке. По окончании духовной академии он получил небольшой троицкий приход вблизи митрополичьего дома при Софийском соборе. Прозорливый митрополит видел, что из Евфимия большого церковного деятеля не получится, но тем не менее выделял его среди прочих иереев и при случае говорил, что тот наделен редкостным даром душевной доброты. Все знали, что Филарет на ветер слов не бросает: как он скажет, так и будет. Но в чем проявлялся предреченный владыкою Божий дар Евфимия, пока никто не знал.
Доходило до смешного. На острый язык Ботвиновского жаловались со всех сторон обиженные и посрамленные, жаловались ханжи, формалисты и начетчики, а владыка отвечал: «Все, чай, пустяки… Он добрый». Однажды, когда Ботвиновскому все-таки пришлось предстать перед владычьим судом, Филарет демонстративно продремал все заседание и вскинулся лишь при случайном упоминании об увлечении подсудимого табаком. Владыка страшно возмутился: «А зачем ты трубку из длинного чубука куришь, а?» — «Виноват, владыка». — «Что виноват… тоже по неосторожности?! А! Как смеешь? Разве можно попу из длинного чубука?.. — он на него покричал и будто сурово прогнал, сказав: — Не смей курить из длинного чубука! Сейчас сломай свой чубук!» О коротком ничего сказано не было. По другому преданию, Ботвиновский и вовсе отказался от трубки и… перешел на папиросы.
И все же предположение прозорливого митрополита о Божьем даре «батьки Юхима» подтвердилось. И все увидели, каков на самом деле беззаботный чудак из Троицкой церкви. У губернского казначея Тустановского, человека добросовестного, отца большого семейства, обнаружилась недостача в 30 тысяч рублей. Ему угрожала тюрьма, а семье — нищета и погибель. Несчастному все сочувствовали, но ничего не делали для его спасения. И тогда Ботвиновский, который даже не знал Тустановского лично, заложил собственный дом, поставил свою семью под угрозу разорения, но все-таки отвел беду от обреченных людей. О необычайном поступке Ботвиновского, о его праведной душе заговорил весь город. Владыка же Филарет лишь изрек: «Ишь, какой добрый!» И в его устах это была высшая похвала.
Позже, опять же из сострадания к чужому горю, «батька Юхим» ввязался в другую, не менее знаменитую киевскую историю, связанную со спасением «политически неблагонадежного» поэта Тараса Шевченко. Арестованный в 1859 году то ли за какие-то критические высказывания о церкви и клириках, то ли за вольности в толковании евангельской истории, Тарас Григорьевич тяжело переживал свое новое заключение и даже плакал во время доверительного и вполне миролюбивого разговора с генерал-губернатором князем Васильчиковым. Киевские украинофилы понимали, что Шевченко на грани нервного срыва. Необходимо было вызволить поэта, окружить его вниманием и заботой на время следствия. Нужен был надежный поручитель. Но во всем Киеве не нашлось человека, способного вырвать Шевченко из рук тюремщиков. Одни выросли при суровом режиме царя Николая и боялись лишний раз показаться на глаза начальству. Другие были еще слишком молоды, чтобы им доверяли. Тогда-то и вспомнили о троицком праведнике.
Были и еще некоторые обстоятельства, повлиявшие на выбор киевских украинофилов. К тому времени Троицкую церковь с Верхнего Города перевели на Новое Строение, на Жилянскую улицу. Так называемый «Латинский квартал», плотно населенный студентами, оказался в пределах новой парафии отца Ботвиновского. Прихожанам в студенческих мундирах очень понравился их совсем еще не старый и общительный священник, с которым можно было поговорить на разные темы. Ботвиновский же со своей стороны заинтересовался небольшим кружком одаренной молодежи, из которой впоследствии образовалась Старая Киевская громада. В то время будущие громадовцы едва ли догадывались о своей роли в украинском культурно-национальном движении. Их увлекала идея частной школы, в которой дети крепостных могли бы проходить подготовку для поступления в университет. Это начинание нашло живой отклик в душе доброго пастыря, и, хоть школа находилась на нелегальном положении, он охотно сотрудничал с ее организаторами. Поэтому для многих киевских украинофилов он стал своим человеком и о лучшем поручителе для Шевченко нельзя было и мечтать.
Ботвиновский взялся за рискованное поручительство. Вскоре опальный поэт вышел на свободу и поселился в усадьбе своего вызволителя на углу Рейтарской улицы и Георгиевского переулка. (Перестроенный впоследствии дом «батьки Юхима» сгорел во время войны. )
Близкое знакомство с Ботвиновским оказалось полезным для Шевченко. Благодаря троицкому настоятелю он впервые соприкоснулся с делом всех последних дней своей жизни. Люди, собиравшиеся по вечерам в доме в Георгиевском переулке за общим столом и чаркой доброго вина, увлеченно обсуждали программы первых воскресных школ для народа (Киев был тогда лидером этого просветительского движения), пели украинские песни, говорили о возрождении братств в Киеве и о будущем Украины. Под влиянием киевских впечатлений Шевченко написал свой «Буквар» для народных школ…
В доме Ботвиновского Шевченко прожил недолго. Он был уже не в тех летах и не в той физической форме, чтобы участвовать в «козакуваннях» — ночных застольях и громких спорах. Из Георгиевского переулка он переселился на тихую Куреневку, где и провел остаток своего последнего киевского лета…
Связь Ботвиновского с украинскими кругами на этом не закончилась. Первая частная украинская гимназия вскоре перебралась с улицы Жилянской, 38 в дом притча при Троицкой церкви Ботвиновского на той же улице (напротив теперешнего Театра оперетты). Географию и историю преподавал студент Антонович, закон Божий — священник Ботвиновский, другие предметы — Рыльский, Познанский, Михальчук. Украинская гимназия просуществовала без малого три года и была закрыта заодно с воскресными школами. Так по какой-то странной прихоти судьбы Ботвиновский оказался среди основателей и лидеров этой культурно-просветительской организации. Он поддерживал отношения с громадовцами и в последующие годы. Антонович с симпатией отзывается о нем в своих автобиографических записках. А вот в мемуарах прямого начальника «батьки Юхима» викария Порфирия Успенского, дошедшего в своей неприязни к светскому образованию до крайней точки, Ботвиновскому дается крайне нелестная характеристика. Очевидно, суровому епископу не нравилась близость отца Евфимия к кругам студенческой молодежи. Как и предполагал владыка Филарет, никакой карьеры по «духовному ведомству» «батька Юхим» не сделал и умер простым приходским священником.