Вчера известная актриса и режиссер отпраздновала свое 55-летие
Заслуженная артистка России Наталья Бондарчук, дочь великого кинорежиссера Сергея Бондарчука и актрисы Инны Макаровой, дебютировала в кино в 22 года — сложнейшей ролью в «Солярисе» Тарковского. Потом были «Звезда пленительного счастья», «Красное и черное», «Юность Петра». На пике карьеры она вдруг ушла в режиссуру. Наверное, победили отцовские гены. Хотя именно с отцом связаны самые первые тяжелые переживания. Восьмилетняя Наташа, пожалуй, болезненнее всех в семье пережила развод родителей, даже серьезно заболела. Она встретилась с отцом уже девушкой-подростком. Несмотря на глубокую душевную рану, первой подала руку примирения «разлучнице» Ирине Скобцевой, сестре Алене и брату Федору.
- Наталья Сергеевна, какие воспоминания в вашей жизни не имеют возраста?
- Я счастлива, что родилась в семье, где прежде всего ценилась культура. Моя бабушка — сибирская писательница Анна Ивановна Герман. Это она посадила сад в подмосковном Ново-Дарьино, который до сих пор здесь цветет и где мы сейчас находимся. (Именно там построена дача Натальи Бондарчук. — Авт. ) Это мое пристанище: уезжаю из Москвы, здесь работаю, пишу, иногда монтирую свои фильмы. Сюда каждый год праздновать день рождения приезжает мама. Почему-то свой день рождения я много лет отмечала в Киеве. Думаю, ну с чем это связано? Прихожу к маме и спрашиваю: «Открой тайну: почему именно в Украине? Может, это связано с тем, что там родина папы?» А она так хитро смотрит и отвечает: «Не только. Понимаешь, по китайскому гороскопу ты родом из Украины. Мы тебя зачали недалеко от Лавры, после съемок «Тараса Шевченко» жили там с твоим папой». — «Теперь я понимаю, почему всегда еду в Киев с таким трепетом».
У моего папы ямочка была на одной щеке, у мамы — на другой. А у меня две ямочки: одна от мамы, другая от папы. И хотя я больше похожа на папу, думаю, от обоих взяла главное — колоссальную выносливость.
- Ваше имя переводится как «природная»…
- Вообще, по-настоящему я могу жить только на природном островке. Таких, к сожалению, все меньше и меньше. Замечательно себя чувствовала и на родине отца, в Белозерке. Я была в Киеве, когда мне позвонила сестра Алена и сказала лишь одну фразу: «Папа ушел». Монахи Киево-Печерской лавры позволили мне взять со святых лаврских могил украинскую землю, и, прилетев на похороны, я вложила ему в руки образок из Лавры. А когда гроб опускали, земля Новодевичьего кладбища смешалась с его родной, украинской. Так что все не случайно.
- В Украине вам предстояла большая актерская работа.
- Да, в фильме Николая Мащенко «Как закалялась сталь». Я ушла из этой картины, когда выгнали Николая Бурляева. Там у меня с ним как раз начинались отношения…
- И что же произошло?
- Я должна была играть то Тоню, то Риту. Коля уже начал сниматься в роли Корчагина, в уникальных сценах, рискуя жизнью: скакал на коне впереди полка. И вдруг разнарядка «сверху»: не снимать Бурляева, он — «рефлексирующий герой». Вышел «Игрок» Баталова с Колей в главной роли, и его стали связывать только с Достоевским. Говорили: «Нам нужны социальные герои» — и утвердили Конкина, которого Коля первый раз подсаживал на коня. Ничего плохого не хочу сказать, Владимир Конкин прекрасно сыграл свою роль. Но я, несмотря на то что очень уважала и уважаю Николая Мащенко, ушла из картины в никуда. Я же не знала, что это было распоряжение для всех режиссеров: не снимать Бурляева, Любшина, кажется, Ролана Быкова, Инну Чурикову… в главных ролях социальных героев. Кстати, у Бурляева тоже украинские корни.
- Да, он из запорожских казаков.
- Удивительно, что меня окружают люди, которым очень близка Украина. Кстати, мой теперешний супруг тоже из Украины, не буду называть его имя, это наша тайна. Хотя тайне уже 15 лет…
- Сергей Герасимов был учителем и ваших родителей, и вашим. Круг как бы замкнулся…
- Сюда, на эту дачу, он первый раз приезжал с Тамарой Макаровой. Но когда я поступала к нему во ВГИК, то ТАК дрожала! В это время как раз подросли дети «молодогвардейцев», и многие из них со мной поступали, но на актерский прошла тогда одна я. К сожалению, когда мне было восемь лет, родители расстались, и папа не знал, что я поступила во ВГИК. Он пришел только на мою дипломную работу — «Красное и черное». Мама, конечно, знала, что я сдаю экзамены во ВГИК, и от волнения лежала в лежку. Через какое-то время я вторично пошла к Герасимову, уже на режиссерский, и закончила его одновременно с Колей Бурляевым, занимавшимся у Кулиджанова. Но диплом у нас был общий — «Пошехонская старина» по Салтыкову-Щедрину, где снималась и моя мамочка. Та преемственность, что я в себе несу, это прежде всего огромнейшая любовь к Сергею Герасимову, который в какой-то степени заменил мне отца.
- Часто вспоминают ваш знаменитый «вгиковский» курс.
- Помню, в первый день, когда Герасимов всех нас собрал, встает девочка и говорит: «Меня зовут Наташа, а фамилия у меня смешная — Белохвостикова». Встает вторая девочка: «Вы знаете, меня тоже зовут Наташа и фамилия у меня тоже смешная — Гвоздикова». Третья девочка: «А я Наташа Аринбасарова». Встаю я: «И я Наташа, только фамилия у меня не смешная — Бондарчук». Наш курс так и стали называть — «курс четырех Наташ». К сожалению, мальчики наши стали рано уходить из жизни. Первым ушел Толгат Нигматулин, потом Вадим Спиридонов, Колечка Еременко…
- Вашу маму, Инну Макарову, трудно отделить от образа Любы Шевцовой.
- В детстве я даже считала, что меня родила не Инна Макарова, а Любка Шевцова. Думала: ну, Любку, такую яркую натуру, не могли же убить… Просто она упала в шахту, потом вылечилась, поменяла фамилию, поступила во ВГИК и родила меня.
- Известно, что Герасимов работы своих студентов переносил на экран. Так было у вашей мамы с «Молодой гвардией», так было и у вас с «Красным и черным».
- Кстати, у меня с Колей Еременко была очень маленькая разница в возрасте, а у мадам Реналь с Жюльеном Сорелем — больше 14 лет. Перед госэкзаменом мы с Колей, очевидно, переиграли, потому что последние дни вообще не сходили со сцены. Даже крали ключи у сторожа, чтобы оставаться там и ночью. В сцене, где Сорель входит к мадам Реналь, естественно, скрываясь от ее мужа, он поднимается по лестнице на второй этаж. Я в беленькой рубашечке жду Жюльена. Скрипят ступеньки. Я знаю, что это он. И вдруг вместо слов любви всхлип. Это у Коли от перевозбуждения носом пошла кровь. Я обернулась, и мне на рубашку хлынула кровь. Что делать? Ведь один раз играем. Я закрыла Коле лицо, повернула его спиной к зрительному залу и, как бы гладя, стала стирать с его лица кровь и на ходу придумывать слова, потому что он говорить не мог. Рассказывают, что я несла что-то невероятное, может, с тех пор и пишу сценарии. Говорила, что я его понимаю, но принять не могу, хотя продолжаю любить… Потом к нему вернулся дар речи, и мы закончили сцену. Закрылся занавес, был перерыв, прибежал Герасимов, вызвали «скорую помощь». В общем, к концу, к сцене гильотины и тюрьмы, Коля был в полном порядке. Мы, видимо, играли так, что зрители сидели как завороженные. Только в первом ряду увидели, что у Коли пошла кровь. Говорили: «Ну вы, ребята, даете — играли, как никогда». Страх друг за друга был смертельный, во время учебы мы пережили что-то вроде влюбленности. Коля был влюблен сразу во всех Наташ. И мы все: я, Белохвостикова, Гвоздикова (кроме Аринбасаровой, которая к тому времени уже была замужем за Кончаловским и родила ребенка) — постоянно получали от него записочки и спрашивали: «Так в кого же ты все-таки влюблен, Коля?»
- В вашей жизни была еще одна творческая «глыба» — Андрей Тарковский.
- Тарковский пришел на один из экзаменов, увидел меня в классической роли и сразу пригласил сыграть Хари в «Солярисе». Но не утвердил из-за моих 20 лет. А снимать меня стала в фильме «Ты и я» Лариса Шепитько, мой добрый ангел. Она же и сказала Тарковскому: «Ты год не можешь найти актрису, смотри, как у меня Наталья играет». Он посмотрел наш материал и сказал: «Давай «подарок» обратно». «Солярис», конечно, знаковая картина в моей судьбе. В ней я играла с такими асами, как Банионис, Ярвет, Солоницын. Снимал знаменитый Вадим Юсов. Но главное, конечно, сам Тарковский, который говорил мне: «Не играй, не играй. Ты живешь, дышишь — это все, что мне нужно. Дыши». Но как же трудно было в этой роли дышать…
- Наверное, не легче было «дыхание» и в роли Марии Волконской в «Звезде пленительного счастья». Позже вы вернулись к этому образу уже как режиссер.
- Когда мы с Бурляевым уже сами начали снимать кино, сразу стали на такую позицию: «Снимаем, как последний фильм в жизни». А в то время к кинематографу относились, как к служению в храме — в буквальном смысле слова. Так, снимая «Войну и мир», мой папа два раза пережил клиническую смерть! Видимо, такое отношение привело меня к мысли к юбилею Пушкина, в 1999 году, вернуться к теме Марии Волконской. Интересно, что мои герои Пушкин и Мария Волконская, а это мало кто знает, встретились в Киеве в мае 1820 года. И именно в этот день в мае в Киеве мы начали снимать наш фильм. Сделали его буквально за месяц. Снимали спонсорской камерой, которую нам дали японцы, костюмы бесплатно выделил Большой театр, мама — какую-то свою мебель, у соседей я одолжила лошадь Бусю. На роль Пушкина сразу нашли актера — Игоря Днестрянского. Он киевлянин, помогал нашему театру «Бемби». Дочь Волконской играла моя Маша, так как на гонорар денег не было. А композитором всех моих фильмов стал сын Ваня, он закончил консерваторию.
Этот фильм стал для меня определяющим. Я родилась для того, чтобы снимать именно такие фильмы. Правда, думаю, что на самом деле его должен был снять мой отец — просто не довелось. Видимо, это пало на мои плечи. И теперь я, как Прометей, прикованный к огромной пушкинской, декабристской теме, живу этим. К сожалению, реализация спланированных по числу лет Пушкина — 37 — серий выходит за мой собственный жизненный цикл. Поэтому мечтаю собрать молодых кинематографистов и отдать им весь материал о Пушкине. Если будем делать это вместе, то еще при жизни смогу увидеть результат…