5 июня автору национальных шлягеров «Марiчка», «Очi волошковi» исполнилось 85 лет
Возможно, молодым людям это имя говорит не очень много, но представители старшего поколения буквально выросли на мелодиях этих незабываемых песен. В начале 1950-х годов «Марiчку» и «Пiсню з полонини» Степана Сабадаша пели во многих странах мира. В середине 60-х появился еще один шлягер композитора — «Очi волошковi». Степан Алексеевич был и руководителем «Марiчки» — одного из первых вокальных ансамблей Украины нового эстрадного направления. 5 июня маэстро исполнилось 85 лет. Большую часть времени он проводит на своей даче, что в селе Высшая Дубечня Вышгородского района на Киевщине. На здоровье композитор не жалуется, вот только слышит на одно ухо, и то лишь 10 процентов. Степан Алексеевич пользуется слуховым аппаратом, который желаемого эффекта не дает. Из-за этого тому, кто приходит проведать композитора, приходится настойчиво и подчас безуспешно стучаться в двери. Хозяин допоздна работает, а утром долго спит. А если ляжет на ту сторону, где ухо не слышит, — хоть из пушки стреляй! Не разбудишь.
- Степан Алексеевич, вы теперь, как Бетховен.
- Если честно, мне это даже импонирует. Пусть не произведениями, то хоть глухотой приблизился к великому композитору (улыбается). Это профессиональная болезнь многих музыкантов. Я был руководителем духового оркестра на протяжении многих лет, может, и это сыграло свою роль.
- Вы достаточно редко бываете в столице, все свободное время проводите на даче.
- Тянет к земле, я ведь родился в селе. Никто не верит, но на даче все сделано моими руками — двухэтажный дом, сауна, солярий (даже зимой загораю). На 15 сотках растет 90 деревьев, которые нуждаются в хозяйских руках. Так и живу. Еще немножко и творю. Переключился на необходимые нынешнему поколению песни. Написал с поэтом Владимиром Кириленко «Не хизуйтесь, браття». Это критика пьянства. Неплохая новая песня «Не палiть, дiвчата». Не знаю, как там у нас на Буковине, но в Киеве девушки дымят катастрофически. Бывает, идет красавица с парнем по улице — он не курит, а она пыхтит. Нужно писать такие песни, вдруг кто-то задумается и сделает для себя правильные выводы. Не случайно ОУН еще в 30-е годы проводила антиалкогольную и антиникотиновую кампании среди молодежи. Сознательные украинцы думали о будущем нации.
- А что это за корзина засушенных цветов у вас в комнате?
- Это еще с моего авторского вечера, посвященного 80-летию, который проходил во Дворце «Украина». Цветы от президента. Леонида Даниловича на вечере не было, но букет прислал. Цветы давно засохли, желто-синие ленты выцвели, но я берегу букет. Мне он совсем не мешает. На том вечере я получил звание народного артиста Украины. А это — две льготы: место на Байковом кладбище (куда еще не собираюсь) и президентская стипендия, которая дает возможность нормально жить (улыбается). Пенсия у меня неплохая, а в отношении здоровья хотелось бы лучшего.
- Кто из известных людей нашей страны заходит к вам в гости?
- Наведываются Дмитро Гнатюк, Михаил Ткач. Может, кто и звонит по телефону, но я не слышу. Cын Алексей навещает (старшего сына Владимира не стало в этом году). Есть внучка-красавица Настя. Иногда, хотя теперь все реже, езжу на родную Буковину. У моих родителей было девять детей, а остались трое — я, сестра Евгения и брат Василий.
- Дмитра Гнатюка вы заметили первым.
- Было такое. В 1945 году я работал концертмейстером Черновицкого драмтеатра и прослушивал Дмитра. Помню, как он пришел в лаптях и шляпе. Пел парень басом, чрезвычайно низко, «Дивлюсь я на небо». Я почувствовал, что талант у него огромный. Дмитро некоторое время пел в хоре, оттуда его забрали в музучилище, но он там почти не учился. Весной приехала комиссия из Киева — набирали способных юношей в консерваторию. Дмитра не могли не заметить, и он перебрался в столицу.
А лучшим эстрадным певцом я считаю Василия Зинкевича. Помню его еще по самодеятельности, где он пел с Назарием Яремчуком. В Украине нет такого красивого дуэта, как эти два молодца. Именно с них началась та эстрада, за которую не стыдно. Когда Василий Зинкевич пел «Марiчку» и «Пiсню з полонини», мурашки по телу бегали! Потом вспыхнула яркая звезда Сони Ротару. Соню я заметил, когда она была еще школьницей. Мы с ней с Новоселицкого района: она — с Маршинец, я — с Ванчинец. Помог ей без экзаменов поступить в Черновицкое музучилище. Она очень способная девушка, талант от Бога. Соня даже украинского языка не знала, приходилось с ней разговаривать на молдавском.
- Вы стояли у истоков национальной эстрады. Ведь вашу «Марiчку», «Пiсню з полонини» пели во всех странах, где живут украинцы.
- Говорить, что эстрада от меня началась, как-то неудобно. Но это в некоторой степени чистейшая правда. Меня часто спрашивают о написании «Марiчки». Как-то на уроке истории в Черновицком музучилище преподаватель привел высказывание Глинки: «Мы, композиторы, не пишем новую музыку, а берем народное творчество и аранжируем его». Я над этими словами задумался и за основу новой песни взял закарпатскую «На поточку-м прала». Это вступление «Марiчки». Оказывается, то, что взято у народа, проверено и отшлифовано годами, обречено на успех. Правда, музыку я не «передрал». Изменил все, кроме начала.
А «Пiсня з полонини» появилась в 1953 году. По комсомольской линии меня пригласили на фестиваль в Москву. Там встретился с Еленой Пономаренко, двоюродной сестрой моей жены (супруга композитора Рада Петровна ушла из жизни в этом году. — Авт. ). Она приехала к своему мужу, который учился в военной академии. Сказал Елене, что написал новую песню, но слова мне совсем не нравятся. Самонадеянная девушка пообещала, что напишет красивые стихи. Я засмеялся и спросил, откуда она знает, как пишутся тексты к песням. Елена гордо ответила, что в университете сочиняла стихи для стенгазеты.
Утром я зашел в Еленину комнату и увидел разбросанные вокруг листочки. А она уверенно сказала, что уже все готово, и протянула мне тетрадь куплетов. Я засмеялся и сказал, что это целое либретто. Девушка не отступала: «Здесь много, но лишнее можно отбросить». Так мы с Еленой выбрали текст, который поют до сих пор: «Сонце сiло за горами та й за верховину, а гуцул давно чеках кохану дiвчину». Мне нравится современная аранжировка и то, как исполняет эту песню Василий Зинкевич. Она зазвучала еще шире, мелодичнее.
- Теперь дошла очередь до «Очей волошкових».
- Сначала была написана мелодия. Я возвращался после столичного семинара в Черновцы. В одном купе со мной ехала студентка музучилища. Кстати, тоже Елена. Девушка спросила, почему я такой грустный. Мне не давала покоя только что написанная музыка, и я поделился со студенткой своими мыслями. Елена посочувствовала и посмотрела на меня такими волшебными глазами. Губы у нее были накрашены красной помадой, и у меня в такт мелодии вырвалось: «Ой ви, очi волошковi, мов троянди пелюстки — вуста, стан твiй нiжний, смерековий, ти — веснянка моя чарiвна». В поезде написал припев и запев. По приезде в Черновцы меня вызвал директор центра народного творчества и сказал, что ансамбль «Марiчка», которым я тогда руководил, должен ехать в Россию, на декаду украинской культуры. «Хорошо, если бы там прозвучала новая песня», — высказал он свое пожелание. Я рассказал о только что написанном. Директор ответил: «Друг мой, пиши музыку, а за слова не берись. Поезд, поцелуи! Это же профанация! Тему песни нужно вынести где-то на природу». И меня познакомили с молодым поэтом Анатолием Драгомирецким.
- Он написал текст, взяв за основу природу и оставив мой припев, — продолжает Степан Алексеевич. — Премьера песни состоялась в Ленинграде, а затем я пел ее в Москве. Находившийся в зале Брежнев аплодировал стоя. «Очi волошковi» ансамбль «Марiчка» исполнял для генсека трижды.
- В настоящее время вы — прославленный украинский композитор, а могли ведь жить и в Румынии.
- Судьба. В 11 лет я с самодельной скрипкой пришел к регенту церковного хора учиться музыке. За два года он сумел пройти со мной чуть ли не всю программу музучилища. Во время Второй мировой войны я играл на аккордеоне в лучших ресторанах Румынии. А до этого освоил еще и трубу. Тогда самые сильные музыканты играли в ресторанах. В 1940 году поступил в Черновицкое музыкальное училище, меня зачислили на второй курс по классу аккордеона. Были проблемы с украинским, ведь до этого я учился на румынском. Но за один год я прошел весь курс обучения в училище.
После выступления на румынском радио мне предложили переехать в Бухарест. Даже посланцы от царицы Марии приходили, чтобы я остался в столице Румынии. Но я тосковал по Буковине и отказался.
В Черновцах в 1941-1944 годах находился филиал бухарестской консерватории. Захотелось мне учиться дальше. Но, чтобы поступить, нужно было стать румыном, и в селе мне сделали фиктивные документы (храню их до сих пор). Румыны не брали студентов в действующую армию, поэтому я не попал на фронт. Хотя к 1945 году я был лучшим аккордеонистом не только Буковины, но и Румынии, не жалею, что стал композитором. Славу виртуоза-аккордеониста подхватил мой земляк Ян Табачник, которому теперь нет равных.
- А какие у вас сейчас авторские гонорары?
- Можно сказать, никакие. А при советской власти были немалые. В начале 1970-х годов за свои произведения я ежемесячно получал 2-2,5 тысячи рублей. Но на пятки мне наступал молодой Володя Ивасюк, получавший за «Червону руту» и «Водограй» вдвое больше. Однако я не завидовал, а радовался, что есть достойная смена в лице земляка. Благодарен судьбе за то, что имел влияние как учитель на Володю, Василия Зинкевича, Назария Яремчука, Соню Ротару. Кстати, я приятельствовал с отцом Володи Ивасюка Михаилом Григорьевичем. Мы с ним разговаривали только на румынском языке.
- Лучшие свои произведения вы написали на родной Буковине.
- Так вышло. «Моя Буковина», «Ромашка», «Вишнi», «Гуцулочка», «Марiчка», «Очi волошковi», «Пiсня з полонини» написаны в Черновцах. Меня там любили и уважали. Перед отъездом в столицу дали квартиру в красивом особняке. Я жил на первом этаже, а моим соседом сверху был молодой инструктор Черновицкого обкома партии Леонид Кравчук. Жили мы в согласии и дружбе. Часто резались в карты, и Леня постоянно махлевал. Еще тогда я предсказывал парню большое будущее.
В 1967 году из-за болезни жены пришлось переехать в столицу. К сожалению, в Киеве я не сумел ничего путного написать. А на Буковине лишь перейдешь Черемош — сам поешь и душа стремится к этому.