Сегодня годовщина со дня смерти легендарного украинского
Осенью увидит свет книга Ады Роговцевой «Мой Костя». Она — о знаменитом актере Константине Степанкове, муже и друге Ады Николаевны, который ушел из жизни ровно год назад. Увы, до их золотой свадьбы он не дожил совсем чуть-чуть…
- Год без Кости — это много нервов, сил, здоровья, — признается Ада Николаевна. — Я перестраивала себя. Если бы не дочь Катя, все было бы намного труднее. Она мой самый верный дружок. Полгода жизни изо дня в день мы посвятили книге «Мой Костя». Писали и… плакали. Я говорила: «Катя, ты у меня не редактор, а рЫдактор… » Больно еще, больно.
- Он вам снится, Ада Николаевна?
- Последние ночей пять. К годовщине, наверное. Он как будто в стороне от меня, в компании моих умерших родителей. А я вроде бы хлопочу в нашей старой квартире на Пушкинской… Да что там сны, они все равно каждый день со мной. Мои любимые.
- История знакомства студентки Роговцевой с преподавателем Степанковым, описанная множество раз, — таки правда?
- Конечно! В воспоминаниях Константина Петровича я прочла, что он тогда помогал преподавателям принимать экзамены. Ему сказали, что будет абитуриентка Ада Роговцева, спроси у нее пять принципов соцреализма. Он пишет: «Пять принципов соцреализма помню плохо, а ямочки не могу забыть… »
- Что же сразу заметили вы?
- Да он мне совсем не понравился! Он ведь женатый был, а я — комсомолка, максималистка… Даже созывала комсомольское собрание, чтобы за ним не бегали девки.
- Константин Петрович был, конечно, красавец!
- Красавец, не красавец — мужик! А мужики встречаются редко.
- А что такое «мужик»?
- Это трудно описать. Мужика сразу увидишь и унюхаешь. Костя в каждом проявлении был мужчина. Не юноша, не дядя, а мужик. Вот такая редкость мне попалась.
- Он плакал когда-нибудь?
- Степанков был очень сентиментальный. Последний раз мы плакали вместе. Да так, что я думала, у нас душа выскочит. Это было за неделю до того, как ему стали колоть морфий. Мы три часа слушали концерт Булата Окуджавы и рыдали. Мне кажется, Костя прощался с жизнью, с лучшими временами. Ведь Булат все охватывает: и прошлое, и настоящее, и будущее. Это были последние слезы Степанкова.
Еще он плакал, когда к нам пришел Виктор Андреевич Ющенко. И нельзя было отбрыкаться от гостинцев, денежной помощи. «Виктор Андреевич, на подачки переходим… » — сказал Костя. Опять в нем взыграло мужицкое гордое начало. А потом он плакал.
- Константин Петрович часто признавался вам в любви?
- Никогда! У нас в семье так часто говорили о любви, что я бы не вынесла еще и его признаний.
- Как вы его называли?
- Петрович. А он меня в последние годы — Адулеттой. По молодости я называла его Косточкой… Да-да-да. Всякое было. Ведь он мне изменял.
- Это правда?!
- Ну а как иначе? Я все понимала…
- И прощали?
- Не-ет, я не прощала. Это он потом выма-а-аливал прощение у меня. А я его прогоняла. Костю страшно оскорбили мои слова: «Я не ревнива, но не должна знать ничего из твоих похождений. Это меня не касается». Человек свободен, нельзя прожить жизнь, ни разу не изменив.
- «Добрые люди» рассказали?
- Не без этого. Но мне все было до лампочки, пока я сама не увидела. Один раз. Просто перехватила его взгляд на другой. Костя тогда хотел с балкона броситься. Я поймала… А потом у нас родилась Катя, и все. Отлегло. В каком-то смысле я разлюбила Костю. Вот тогда в моей жизни и появился Петрович. Измену простить я не могла. Он это знал. Все стало по-другому. Не хуже и не лучше. Просто иначе…
- Он ревновал вас?
- Страшно! Но никогда этого не показывал! Помню, мы как-то сидели дома с друзьями, и шел фильм, где я играла вместе с Кириллом Лавровым. У нас была постельная сцена, и Петрович страшно занервничал. Стал предлагать чай, мотаться перед экраном с подносом и чашками. Он ужасно ревновал меня к Кириллу. И к Бакштаеву тоже. Все не по делу.
- А по делу — было?
- Это его не касалось. Конечно, были люди, которые ко мне прекрасно относились. Но несмотря ни на что, я очень любила Костю всю жизнь! И никогда его не предавала. Ни-ког-да!
- Муж делал вам подарки?
- Никогда в жизни! Ни одного презента или цветка. А если я возмущалась, Костя восклицал: «Обалдела что ли? Иди и купи все, что хочешь!» Ведь он все, что зарабатывал, отдавал в дом. Никогда ничего не покупал.
- Зато какие он, говорят, вареники лепил…
- Это Костя умел. И квартиру убирал, и готовил. Меня же часто не было дома, я была в семье мужиком.
- То есть зарабатывали в основном вы?
- Поначалу часть зарплаты Кости шла на алименты, а когда он стал мало сниматься, зарабатывала в основном я.
- Константин Петрович хотел, чтобы вы вернулись в театр?
- Нет, конечно. Костя уважал мое решение, и оно никогда не подвергалось сомнению. Я так поступила, значит, я права. Он знал, чего мне это стоило, поэтому не вмешивался. Лишь осторожно давал советы. Мы уважали друг друга.
- Говорят, вы много лет жили с открытой дверью дома…
- 15 лет. Это было на Пушкинской, когда дети были еще маленькие. К нам все время приходили гости. Леня Осыка, Иван Миколайчук. Или мужчины ходили, как это у них называлось, «козу водить». Обходили все центральные питейные заведения. А меня было невозможно никуда вытащить. Костя говорил: «Ну пойдем в ресторан, а детей куда-нибудь пристроим». А я ему: «На пенсии». А на пенсии у меня стало еще больше работы. Так и не сходили… Поэтому часто у нас в доме собирались шумные компании. Дочь Катя рассказывала, что ее всегда потрясало, как я умудрялась прийти после спектакля домой, где полно людей, гора посуды, и, исчезнув на 20 минут, выйти с подносом оладьев или котлет, с улыбкой до ушей, и сказать: «Ну, ребятишки, налетайте… »
- Чего вам это стоило?
- Я их всех любила и понимала, что все остальное — мелочи. Ведь это же мой Костик, его друзья. Если есть любовь, она снимает все. Если нет — начинается раздражение, возмущение, огорчение, счеты…
- Последние годы жизни Константин Петрович редко выходил в люди.
- Многое изменилось. Внутри и вокруг нас. Костя вдруг оказался в стороне, ему стали вменять в вину, что он сыграл Ковпака. Это была какая-то страшная несправедливость. Костя никогда не говорил на эту тему, но я видела в его глазах немой вопрос, непонимание того, что происходит…
- Он не принял перемен?
- Нет. Костя устранился. Для того чтобы с ним поговорить, нужно было идти к Петровичу в комнату. Сам он выходил редко. Лишь к самым близким людям. Но эти недолгие минуты общения были для них незабываемы. К тому же с годами Костя не утратил своей красоты… Он даже в гробу лежал красивый. Порода! Он мне говорил: «У меня — голубая кровь, а ты — из Глухова. У тебя даже не красная, а рыжая. Ты — дворняга… »
- Кто у него были родители?
- Он из семьи священника. В третьем поколении. Костя был верующим человеком, но в церковь не ходил. Почему-то священников не любил и не исповедывался… Костя умер 22 июля, а накануне, 12 мая, я покрестилась. В Казанском соборе, в Питере. Говорю: «Костя, давай обвенчаемся». А он: «Зачем? Не надо. Крепче, чем есть, наш союз с тобой уже не станет… » И когда он, умирая, говорил, как больно ему, я предлагала позвать священника. На что муж возмутился: «Ты что, с ума сошла? Не надо». В разговоре с Богом ему не нужен был посредник. Он общался с ним сам.
- Степанков успел с вами попрощаться?
- Да! Всем перецеловал руки, передо мной стоял на коленях. Но я этого уже не помню, была в таком состоянии! С Катькой он вообще не размыкал рук, она два месяца не отходила от отца. С внуками попрощался — Лешкой, Дашкой. Он обожал внучку. Как-то Даша уходила домой, а Костя остановил и долго-долго в нее всматривался. Как будто мостик прокладывал… Помню, я на какое-то «летие» подарила Косте напольные часы. Они очень часто останавливались, и муж сам их чинил. Не давал никому приближаться к часам, даже пыль с них вытирать и пол рядом мыть. Все делал сам. Вот Костя умер, а они еще ни разу не остановились. Есть какие-то знаковые вещи…
- Константин Петрович водил машину?
- Водил, но не садился за руль. К сдаче диплома не допускали без водительских прав. Да и машины у нас не было. До моих 60-ти!
- Ну стиральная хоть была?
- Четыре года назад появилась. А до этого только «Малютки». На большую денег не хватало. Я все отдавала. И так до сих пор. Конвертик получу и, не открывая, чу-у-ух!
- Это долги?
- Просто есть люди, которым это надо.
- А вам?
- Зачем? Это нас с Петровичем и держало вместе. Ни ему, ни мне ничего не надо. Мы были так воспитаны. Иметь лишнее считалось неприличным. К тому же всегда был человек, которому нужно на операцию, прокорм, отчаяние, смерть…
- Вы счастливая женщина?
- Нет.
- ???
- Бог меня простит, потому что он знает, я не гневлю его тем, что жалуюсь. Я вообще не жалуюсь.
- Что такое счастье?
- Я была абсолютно счастлива, когда я хотела сына и мне сказали: у вас мальчик. И когда хотела девочку, и она родилась. То же самое с внуками. Вот эти четыре раза — счастье. Мгновенное. Как укол иголки.
- А бабское счастье?
- Его не бывает… Знаешь, у нас с Кость Петровичем был вечный спор, который мы так и не разрешили. Я считаю, что искусство — это отражение жизни, а он — что оно никакого отношения к жизни не имеет, потому что и является самой жизнью. Скорее, это даже не спор, а великое согласие.
- Вы были его любимой актрисой?
- Моя первая серьезная драматическая театральная роль была в пьесе Горького «Последние». Но к этому времени я уже успела сняться во многих фильмах, очень много преподавала… Помню, после спектакля Костя подошел ко мне, взял в свои большие ладони мою мордашку и сказал: «Ну, здравствуй, артистка!» Через много лет когда он посмотрел Катьку в «Варшавской мелодии» и поверил в нее, то точно так же, взяв ее личико, сказал: «Здравствуй, артистка». Костя нас признал.
- Ада Николаевна, есть что-то, чего вы так и не простили мужу?
- Того, что он пил. Я не смогла с этим смириться. Да и он сам не мирился с этим в себе.
- И ничего не мог поделать?
- Не хотел. Не мог. Он мог уйти от пьянства, но куда придти? У него не было мира с собой и окружающей действительностью. В этом и трусость его была, страх.
- Чего он боялся?
- Жизни… актера Константина Степанкова