Приносить в дом лесную красавицу и наряжать ее на радость малышам придумал вождь немецких протестантов Мартин Лютер еще в 1512 году Недавно нью-йоркские дизайнеры объявили, что хитом нынешних новогодних торжеств станет… елка на потолке. Ничего нового американцы не придумали. История рождественской елки как раз с потолка и началась. По преданию 24 декабря 1512 года (здесь и далее даты даются по старому стилю) вождь немецких протестантов Мартин Лютер, прогуливаясь по лесу, загляделся на припорошенную снегом елочку и ему захотелось порадовать своих детей этим чудом природы. Горожане и раньше приносили в начале зимы елки из леса, но ставились они не в доме, а во дворе, чтобы их колючие ветки отпугивали от жилища чертей.
Лютер не захотел делать из елки пугало. Он внес ее в дом на радость детворе, украсил яблоками, сластями и ватными пушинками. Предусмотрительный пастор подвесил деревце под потолком, чтобы дети, распевая песенки во славу божественного младенца, могли вдоволь насладиться видом развешанных на зеленых ветвях подарков. Во время праздника сладости снимали и раздавали детишкам, а елку в тот же вечер выбрасывали. В этом был свой резон. Лишившись праздничного наряда, лесное деревце уже не радовало глаз. К тому же в комнате с низкими потолками оно мешало. Правда, тонкие натуры находили такое обращение с рождественской гостьей грубым и бездушным. Было время, когда печаталось множество стихов о горькой участи лесной красавицы, поруганной в минуту своего торжества и безжалостно выброшенной на помойку.
Протестам защитников елок вняли только тогда, когда деревья сняли с потолка и поставили на отдельный стол. Появились специальные елочные игрушки и украшения, которые не предназначались для дарения. Перед тем как выбросить, елку следовало теперь «раздеть». Но многие оттягивали этот момент, и лесная красавица оставалась в домах на все Святки (с 24 декабря до 7 января). В XIX веке Рождество с елкой стали праздновать не только в Германии, но и в других странах. Довольно поздно появилась она в Англии, где в Рождество заносили в дом зеленую ветку омелы. Для внедрения елки в английское общество потребовалось вмешательство королевы Виктории и принца Альберта. В назидание подданным они устроили первую английскую рождественскую елку в 1844 году в Виндзорском замке для принца Уэльского (короля Эдуарда VII) и старшей принцессы.
Еще позже утвердилось «немецкое Рождество» в православном мире. Киевляне могли видеть нарядные ели у немецких офицеров, служивших в местном гарнизоне по найму, но в своих домах их не ставили, опасаясь обвинений в отступлении от традиций. А если кому-то очень хотелось провести Рождество по-европейски, тот приглашал священника и «перекрещивал» Лютерово дерево на православный лад. Обычай нелепый, обременительный, но он еще долго сохранялся в Киеве.
Первое найденное мною упоминание о повсеместном распространении рождественского деревца в Киеве относится к 1855 году. Корреспондент губернских ведомостей прошелся в Сочельник по Крещатику и обнаружил бойкую торговлю елками и украшениями к ним. «Для детей мало-мальски достаточные родители, — писал он, — делали елку, украшая ее лентами и золочеными орехами, конфетами и игрушками».
Под потолок елок киевляне не вешали. Их ставили по новому обычаю на столы. Впрочем, заглянув в Сочельник в залу какого-нибудь богатого киевского дома, где ожидался детский праздник, мы бы увидели не только убранную сластями и фруктами елку, но и разложенные перед ней на столе разные вещи: книги, куклы, игрушки и даже сапоги, шубки, шапки, маленькие платьица и сюртучки… Перед тем как прийти к нам, рождественский обряд посетил и романские страны, где обогатился старыми римскими обычаями, среди которых почетное место занимал ритуал праздничного подношения. Его ввели в Италии римские императоры. Во Франции новогодние подношения были также в центре торжеств. На детских праздниках их раскладывали на столах и вручали перед началом веселья. Потом очередь доходила до украшений. Их раздавали в виде призов. К концу вечера елка теряла свое великолепие. Дети расходились по домам.
Чтобы избежать унылого финала, киевский меценат, собиратель древних казачьих реликвий, старинных икон и книг Василий Тарновский-младший предложил затею в близком его душе запорожском вкусе.
На устраиваемых в его доме Сочельниках он появлялся в гетманском костюме. Сначала детям раздавали подарки, потом начиналось празднование. Все пели, танцевали, но знали, что главное — впереди. И действительно, в разгар веселья хозяин поднимался со своего кресла и объявлял «приступ елки». По его команде дети обступали ее со всех сторон и бросались в атаку. Хватали все, до чего доставали, потом валили дерево на пол, топтали его ветки и обдирали украшения. Сильнейшие получали богатый «трофей», маленькие оставались ни с чем. Такие праздники в казацком вкусе начали было устраивать у себя и другие киевские украинофилы, но вскоре отказались от них. Подлинно казачьего в них было мало, а детских обид много.
На этом эксперименты не закончились. Патриотически настроенные горожане никак не могли смириться с тем, что в новых рождественских обрядах не было ничего подлинно украинского. Многие решительно перекраивали общепринятый сценарий торжеств и вставляли в него старинные украинские ритуалы, сохранявшиеся в селах веками. Известная писательница-аристократка Наталена Королева, приехав в начале XX века из Испании в Киев к отцу, застала здесь Рождество в украинском национальном вкусе. Особенно поразил ее языческий дидух — небольшой снопик из ржаной соломы, перевитый золотыми лентами. Он стоял на особом столике под образами в той же комнате, где находилась елка, а вокруг него на душистом сене размещались миски с кутьей и узваром — для угощения духов предков. Киевляне называли дидуха раем и считали, что в нем укрываются от зимних холодов души прародителей.
Ради благополучия семьи в наступающем году совершался особый магический обряд. На стол ставили блюдо с пирогами, а хозяин, делая вид, что прячется за ними, громко спрашивал у домочадцев: «Видите меня?» — «Нет!» — отвечали те хором. «Так дай Бог, чтоб за пирогами!.. » — торжественно изрекал хозяин древнее ритуальное заклинание. Оставалось еще позаботиться о здоровье семьи. На середину комнаты выходил слуга или кто-то из гостей и громко чихал. Ему тут же подносили платочек, и он удалялся, унося с собой болезни.
После ритуалов древней славянской магии начиналась светская часть торжества. Следуя римскому обычаю, хозяин подносил домочадцам и гостям подарки. Очень популярны были книги, символизирующие эпоху науки и прогресса. Как писала одна из городских газет, издатели готовились к Рождеству заранее, и в нужное время на прилавках магазинов появлялись роскошные фолианты, «достойные быть украшением любой гостиной и будуара, собрания сочинений лучших поэтов, беллетристов и ученых, изящно оформленные книги духовного содержания».
Благодаря рождественскому спросу в магазинах стали появляться и книжки «с картинками», что дало толчок развитию детской литературы, о которой еще в начале XIX столетия никто не слыхал. Было принято также дарить детям книги «на вырост» — дорогие, часто многотомные издания классиков, труды историков и философов. Естественно, дети, полистав, откладывали их в сторону. Но проходило время, книга извлекалась из старого шкафа и прочитывалась. О заветной книге своего детства мемуаристка Ирина Савенко писала так: «Вытащила ее из гущи елки, поднесла к окошку. «Киев теперь и прежде». Открыла книгу. Буквы на страницах мелкие-премелкие. Как в газете, которую любит читать папа… Неинтересная книга, и вообще — зачем мне читать про Киев, если я в нем живу? Медленно побрела я с книгой к себе в детскую, а там запрятала в самый низ. А в первые годы революции мы с Таней в числе многих и многих других вещей продали ее на базаре. Подарили бы мне сейчас «Киев теперь и прежде» — вот была бы радость!»
Другим новшеством киевского Рождества стали колядки, этот обряд отлично прижился. В роли первых колядников в конце XIX и начале XX столетий выступали студенты духовной академии и университета. Ходили по домам и артистические коллективы, исполнявшие концертные номера.
Рождество с елкой стало любимым зимним праздником горожан. Многие старались растянуть удовольствие и искали повода праздновать его еще и еще раз. По старинному обычаю, рождественскую елку долго держать в доме не полагалось. Но ее сохраняли до Нового года и праздновали «еще одно Рождество» — Новогоднюю елку. И такие вольности в течение Святок повторялись не раз… Кое-кто сохранял деревце до весны. Любителей погулять не останавливала даже примета: говорили, что елку следует вносить в дом на Сочельник (24 декабря) и выносить не позже «двенадцатого дня», до «двенадцатой ночи» — иначе, мол, в доме может случиться беда.
Как только началась Первая мировая война, не в меру патриотичные православные священники объявили «немецкой елке» идеологическую войну и даже добились ее запрета Синодом. Слава Богу, их никто не слушал, и нарядные елки скрашивали тяжелый быт военного времени. Но на этом дело не кончилось. После событий 1917 года и введения нового летоисчисления с празднованием Рождества началась путаница.
Некоторые горожане отмечали его 24 декабря. Другие ставили елки на «настоящее Рождество», когда по новому стилю было уже 7 января. Она стояла как укор советской власти до 13 января, получившего нелепое название старый Новый год. Никто ничего не мог понять. А власть смотрела на эту неразбериху с большим подозрением. Ей всюду чудилось недовольство новым строем.
Наконец решили взять ситуацию под контроль и в 1923 году учредили свои «пролетарские святки» — празднование дня рождения советской власти. Но отмечали его не 7 ноября (это делалось позже), а почему-то 24 декабря, на Рождество Христово по старому стилю. Об этом странном празднике теперь уже все забыли. Сохранились лишь пролетарские колядки, написанные известным тогда поэтом Григорием Эпиком. Собираясь за накрытыми столами в своих ячейках, партийцы поднимали чарки и пели: «Добрий веччр тобч, вчльний пролетарю! Радуйся, ой, радуйся Земле, свчт новий народився!»
Распевать эту галиматью горожане не хотели. Они по-прежнему симпатизировали настоящему Рождеству и после запрета его в 1928 году продолжали ставить в своих домах елки. Делалось это тайно, с оглядкой на «органы». Как пишет дочь недавно умершей художницы Татьяны Яблонской, ее мать с родителями справляли Рождество, как в древнем Риме, «катакомбно», «плотно завешивали окна одеялами, чтобы никто ни в какую щелочку не увидел у них елку и зажженные на ней свечи».
Реабилитировали елку лишь в 1936 году после статьи первого секретаря ЦК КП(б)У Постышева в «Правде» от 28 декабря, где он писал о необходимости возобновления новогодних традиций. Первую советскую елку устроили в харьковском Доме пионеров, созданном тем же Постышевым. Праздничное дерево «из идеологических соображений» ставили не на кресте, а на специальных подпорках. Верхушку ее украшала не рождественская звезда, а острая пика. Все остальное оставили без изменений — и конфеты, и пение с танцами под пианино, и шумные соревнования с призами.
На этот раз власти добились своего: горожане стали справлять елку уже «по-советски» — в ночь на 1 января по новому стилю. А о том, что она называлась когда-то рождественской, помнили немногие. Впрочем, о религиозной сути праздника стараются забыть сегодня и в либеральной Америке. Чтобы никого не разъединять, не отталкивать, не обижать… Пусть будет так, если это к добру.