В XIX веке на Святки в наш город съезжалась богатая публика, а также специалисты балаганных наук, именовавшие себя профессорами По санной дороге, по снежку к Святкам, длившимся от Рождества до Крещения, в Киев съезжалась со всех концов Украины, России, Польши, Германии, Австрии и даже далекой Италии особая публика. Граждане не обозначенной ни на одной карте страны вечного праздника — рататуйщики, раешники и балаганщики, содержатели паноптикумов, диорам, театров теней, музеумов, рогожных шапито. И их преданные сподвижники — акробаты, наездники, профессора балаганных наук, комедианты и шарманщики, маги, прорицатели и хироманты…
Киев ждал приезжих с нетерпением. В первой половине XIX столетия город жил довольно скромно, денег вечно не хватало. А во время праздников появлялась возможность поправить свои финансы. «Местные торговцы бакалейных лавок, — писал очевидец, — выручали в день до 10 тысяч рублей ассигнациями и более, так что едва успевали получать деньги. Продавец пива продавал в день более 1000 бутылок, которые тут же на месте распивались, и до 150 полубочек (в 20 ведер) на вывоз».
Один из киевских мемуаристов, выросший на Подоле в крайней бедности, вспоминал, что отец устраивал на своей усадьбе постоялый двор для торговых обозов, а мать и сестра со служанкой обеспечивали прожорливых обозников пропитанием. Кормили сытно, через день подавали белый хлеб и гуся с яблоками. И все равно доходов от постоев хватало на целый год сносной жизни и даже на обучение сына в гимназии. Люди с видным общественным положением также неплохо зарабатывали. Знаменитый кафедральный протоиерей Скворцов каждый год перебирался зимой со всем своим семейством в скромные антресольные помещения с маленькими окнами, а пять просторных комнат первого этажа сдавал богатым приезжим. Ему платили 400 рублей за две недели, а за весь сезон зимних увеселений митроносный иерей мог получить 1600 рублей, что составляло почти все его годовое жалование за профессорство в университете.
Многие знатные польские дворяне на праздники привозили в Киев по нескольку бочонков золота и серебра. Такие богачи в магазинах считали недостойным торговаться. Обычно за ними следовал человек с мешком серебряных денег за спиной и по приказу пана отсчитывал купцу, сколько следует.
Блеснуть чем-то необычайным среди этого безумного сорения деньгами было невозможно. И все же находились смельчаки, бросавшие вызов киевским расточителям. Тарасу Шевченко очень нравилось старинное городское предание про переяславского помещика полковника Свичку, переплюнувшего в мотовстве всех польских панов вместе взятых и ощутимо задевшего их «шляхетский гонор». «Вот он, — читаем в шевченковской повести «Близнецы», — начинивши вализы ассигнациями, поехал в Киев и перед съездом на Контракты скупил в Киеве все шампанское вино. Так что, когда начались балы во время Контрактов, хвать! — ни одной бутылки шампанского в погребах. «Где девалось?» — спрашивают. «У полковника Свички», — говорят. К Свичке — а он не продает. «Пыйте, — говорит, — так, хоч купайтеся в ему, а продажи нема». Нашлися люди добрые и выпили». Так полковник Свичка превзошел киевское мотовство, хоть, прибавляет Шевченко, за свою победу пришлось ему заплатить разорением.
Пышности и богатству зимних киевских сезонов способствовало не только легендарное мотовство польского панства. Если в Москве и Питере балаганщики на Рождество только начинали искать пьесы для своих «народных театров» и договаривались со строителями о возведении балаганов, то в Киеве то же самое делалось в ускоренном темпе. Надо было успеть к Крещению, когда начиналась Крещенская ярмарка. А чуть позже открывались и знаменитые Контракты — оптовые продажи и закупки, продолжавшиеся с 15 января по 1 февраля (по старому стилю). Таким образом большой зимний праздник разгорался в Киеве раньше, чем в других городах. И именно сюда устремлялась со всех концов публика, ищущая развлечений, светлых иллюзий и неповторимого привкуса счастья.
В те времена горожане увлекались механикой, всякими остроумными устройствами и замысловатыми фокусами, исполняемыми без участия человека. Некто господин Вернер, владелец паноптикума, наряду с восковыми персонами президента Франции, королевы Изабеллы, древнего полководца Велизария демонстрировал киевлянам и хорошенькую «механическую казачку» Бабетту. Она охотно принимала от посетителей приглашение на танцы. И тут же начинала кружиться вместе с ними под музыку. Благодаря Вернеру каждый посетитель мог пообщаться с «живым автоматом», о котором так много писали тогда сочинители-романтики. Провальсировать с ним на грани реального и сверхъестественного. И хоть казачка разговаривать не умела, она общалась с кавалерами общепонятными жестами. «Если вы ее спросите, не устала ли она, — писал Альфред фон Юнк, — она вам ответит отрицательным наклоном головы, что «нет», и вы снова мчитесь со своей феей! Но, увы, какая жалость, что эта казачка с хорошеньким личиком и грациозной талией без души».
Восковые фигуры Вернера плели кружева и показывали фокусы, а в отдельной комнате, куда можно было попасть за дополнительную плату, полулегально и обязательно в сопровождении самого хозяина паноптикума демонстрировалась Венера Медийская. Это было зрелище эротического характера. Знаменитая скульптура представлялась «в полной красоте, во весь рост».
Роль иноземной диковинки в программах зимних увеселений принадлежала панорамам. Изобретенные английским художником Робертом Баркером, они считались новым видом искусства и лучшим средством художественного познания мира. Франция пережила увлечение панорамами в 20-х годах XIX века. В России своих панорам не было. Пользовались привозными. Но зато в газетах любили повздыхать, как было бы хорошо, если бы вместо приевшихся европейских видов появились панорамы с изображениями отечественных достопримечательностей. И во всех перечнях городов, требующих панорамного обозрения, непременно упоминался Киев. Но панорамщики, посещавшие Контракты, эти заботы ученых мужей в голову не брали и по-прежнему демонстрировали в своих балаганах на Подоле виды Альп, Рима, Лондона и Парижа. Пользуясь ажиотажем вокруг панорам, они, как замечал современник, умело «собирали серебряные рубли, на которые господа приезжие на Контракты бывали не скупы». Упомянутый здесь серебряный рубль был монетой высокого достоинства. И если за посещение балагана платили такие деньги, то можно не сомневаться в том, что панорамы хоть и не отвечали новейшим требованиям науки, все же стоили того, чтобы на них посмотреть.
В диорамах за тот же звонкий серебряный рубль можно было увидеть картинку с объемным передним планом и даже движущимися фигурками. Горные пейзажи или виды знаменитых городов зритель созерцал в момент восхода или заката солнца.
Для публики попроще, которая рублями не разбрасывалась, устраивались райки — домики на колесах, внутри которых с вала на вал перематывалась длинная полоса бумаги с наклеенными на нее гравюрованными панорамами, вырезанными из дорогих иллюстрированных журналов.
Писатели-романтики сумели внушить своим современникам мысль, что время от времени в Европе появляются ученые мужи, наподобие гетевского Фауста, которые, проникнув «за грани естества», подчинили себе силы преисподней и теперь странствуют из города в город в поисках применения своим необыкновенным дарованиям. Эту мысль подхватили зачинатели европейского шоу-бизнеса. И в программе многих иностранных механических театров (цирков), посещавших Киев, видное место занимали опыты по белой и черной магии.
В январе 1823 года в Киеве гастролировал выдающийся иллюзионист, бывший наполеоновский солдат, гениальный штукмейстер Бартоломео Боско. В его программе было немало такой же мистической жути, какою много позже в романе Булгакова потчевал москвичей Воланд. Боско отрывал головы голубям и, оживив их, вновь ставил на место. В другом номере на ладонь зрителя, приглашенного на сцену, клалось несколько серебряных монет. Деньги пересчитывались, рука сжималась, а когда разжималась, в ней оказывалась та сумма, которую загадывала Боско публика. Рука вновь сжималась, и деньги в ней то множились, то таяли, как снег!
Тогда же Киев посетила магико-акробатическая труппа Шихтеля из Вены, в программе которой также активно обыгрывалась мысль о тайном союзе мага с дьяволом и о балагане как месте, где происходит всякая чертовщина. Шихтелю якобы удалось изобрести нескольких механических людей-автоматов, которых он и использовал на арене вместо акробатов. На афише так и писалось: «Автомат будет танцевать на канате и своими гимнастическими движениями заслужит особенного внимания». Естественно, никаких автоматов у Шихтеля не было. А под видом кукол выступали простые акробаты, использовавшие манеру балаганных арлекинов дергаться при каждом движении. Шихтель показывал жителям киевского Подола духов и привидения. В те времена за такие «опыты» можно было угодить в монастырскую тюрьму Лавры. Поэтому маг предусмотрительно замечал на афише, что речь идет о «натуральных явлениях духов» и «ничего ужасного не будет, поскольку образы привидений порождает дым и точка зрения».
Уходя от упреков в дьявольщине и чертовщине, шоумены XIX столетия стали называть себя профессорами. Так появились профессора магии, физики, мимики, гимнастики и других балаганных наук, странствующие по всей Европе.
Профессор Карл Герман считался наследником великого мага Боско. Ученик не посрамил имени своего учителя. Он брал, например, колоду карт и бросал их одна за другой во все ярусы театра, до самого верхнего. В конце своих вечеров Герман показывал «Индийскую тайну». Погружал своего брата (маленького мальчика) в магнетический сон и, убрав лестницу, на верху которой он стоял, придавал его фигуре различные положения в воздухе.
Герман чем-то походил на Воланда (героя Булгакова). То же презрение к профанам. Та же печать причастности к кругу посвященных. То же чудаковатое профессорство. Он показывал даже трюк с раздачей дамам иностранных туалетов. За этим занятием однажды и застал его художественный корреспондент юмористического журнала «Осколки». И изобразил перед кучей шляпок, платьев, модных полосатых чулок, дамских сапожек с большим черным котом на переднем плане! Как тут не вспомнить роман «Мастер и Маргарита», автор которого, очевидно, слышал какие-то киевские предания о гастролях знаменитого мага.
При этом профессор Герман был добрее своего литературного собрата. Никаких неприятностей публике не причинял. Любил побаловать ее. К его неистощимой бутылке прикладывалась вся Европа. Об этом вполне рукотворном (и, скорее всего, дорогостоящем) чуде доброго немца очевидец вспоминал так: «Выйдя на авансцену с бутылкой обыкновенного размера, Герман выливал из нее стакан вина и затем, выполоскав ее водою перед зрителями, объявлял, что будет наливать желающим все ликеры, какие только потребуются присутствующими. Обещание свое Герман выдерживал в точности: забирая с подноса своего помощника рюмки, он наливал по желанию маскарин, коньяк, курасао и другие ликеры, а под конец из той же бутылки множество рюмок наполнял пуншем. По словам Германа, он в состоянии налить из своей бутылки две тысячи рюмок». Подобная щедрость не могла не трогать самые черствые сердца.
В Киев Карл Герман приезжал часто. Но более всего запомнились публике его выступления в 1854 году. Погода тогда была по-настоящему крещенская: с трескучим морозом, снежными сугробами на Университетском бульваре. Герману пришлось выступать в простом дощатом балагане на 20-градусном морозе! И знаменитая его бутылка была тут как нельзя кстати. Сам репортер губернской газеты восторженно восклицал: «Летописец Киева должен записать так: «Приезжал в Киев на Крещенскую ярмарку профессор магии Герман и своим искусством и ловкостью удивил киевлян».
Увы, в летописи «Богом хранимого града Киева» добрейшему профессору места не нашлось. В наше время само слово «балаган» стало ругательством. А балаганная культура с ее романтикой и иллюзиями бесследно исчезла…