Вчера народный артист России отметил свое 65-летие
Непревзойденный знаток раков и женщин обожает гулять по Привозу. Он серьезно говорит о смешном и шутливо -- о грустном… О рассказчике Романе Карцеве писать тяжело, ведь это еще и мимика, подтекст, интонация. Его нужно и слышать, и видеть. Удивительная способность актера серьезно говорить банальности или смешно молчать восхищает и зрителей, и партнеров по цеху. Он может просто выйти к микрофону, и зал будет смеяться и аплодировать ему.
-- Вы всегда были таким смешным?
-- С детства. Вот и сейчас прохожие, увидев меня на улице, улыбаются, хотя ничего смешного во мне нет. Вроде нормальный человек…
Как-то во время очередного приезда в Одессу ко мне подошел пацаненок лет десяти-одиннадцати и говорит: «Первый раз вижу вас живым… » Я спросил: «Ну и как тебе: лучше, чем мертвый?» Он задумался и изрек: «Так, ничего. Я думал, что хуже… ».
В Одессе я жил между Оперным театром и так называемой Канавой, которая славилась бандитскими «малинами». Наш дом стоял как раз посередине: шаг -- влево, шаг -- вправо, и ты либо бандит, либо оперный певец. Но, как видите, искусство перетянуло…
Как с пяти лет юморить начал, так и пошло-поехало. Правда, после школы шесть лет работал на производстве и раз семь пытался поступить в различные театральные институты и цирковое училище. Меня никуда не брали… Правда, как-то приняли, после очередной попытки, в цирковое. Даже восторгались, какой я легкий -- 47 килограммов, гибкий… И вдруг приходит разнарядка из Минкульта: сократить прием с 26 до 24 человек. Двоих «претендентов» определили моментально: Каплан и… я. Какими критериями руководствовалось начальство, уточнять, думается, смысла не имеет…
Впрочем, цирк люблю по сей день -- от проделок клоунов хохочу до упаду! Когда-то Юрия Никулина спросили, кто мог бы сейчас быть хорошим коверным. Он назвал мою фамилию. Наверное, правильно, ведь все равно мы -- клоуны, только в другом жанре.
-- Вы говорите -- «с детства». Какие самые яркие воспоминания того периода остались в памяти?
-- Множество (с вздохом. -- Авт. ). Всегда говорю и написал в недавно вышедшей книге «Малой, Сухой и Писатель. Записки престарелого сорванца»: «Моя мама была еврейка-коммунист, а папа -- еврей-футболист. Папа из настоящей «молдаванской» семьи -- родился на Молдаванке, а мама -- из интеллигентной: ее отец был кантором одесской синагоги. Кстати, и мама хорошо пела.
Мой отец, левша, был профессиональным футболистом. Так же, как и оба мои дяди, родные братья отца.
-- А вы не играете?
-- Отбили охоту.
-- ?!
-- Эту историю запомнил на всю жизнь. Как-то я вырядился в папину судейскую форму (получив на войне серьезную контузию, отец уже не играл, а лишь судил футбольные матчи), взял свисток и пошел в школу. Эффект был потрясающий! До тех пор пока…
В тот день отец должен был судить матч. Придя домой, не обнаружил ни формы, ни свистка и понял, что это дело рук сыночка. Прибежав в школу, он содрал с меня форму, оставив голышом перед всем честным народом. Пришлось выискивать какие-то тряпки у школьной уборщицы, обмотаться ими и так идти по улице.
-- Любовь к футболу осталась?
-- А как же! Теперь -- только в качестве болельщика. А раньше играл с удовольствием. Теперь все больше в теннис. Обожаю акробатику, плавание… Даже в баскетбол «катал», несмотря на мой рост -- метр с кепкой (улыбается. -- Авт. ), играл на спор, на деньги, на компоты в пионерском лагере. За каждый забитый мяч мне полагался компот. Бывало, забивал немало, потому за день стаканов 8--10 выпивал.
-- Да вы азартный человек!
-- Или! Сейчас уже не настолько -- стал мудрее.
-- Говорят, вы даже с Райкиным спорили?
-- Истинная правда. В 1962 году Аркадий Райкин пригласил Мишу Жванецкого, Витю Ильченко и меня в свой театр. Восемь лет работы у Райкина были лучшей театральной школой. Первый спектакль Жванецкого в Театре Райкина поначалу ставил режиссер, который вообще не понимал сути того, о чем писал Миша. У нас возник конфликт с режиссером, а Райкин его защищал… Актеру не полагается спорить с режиссером, пришлось поспорить с… самим Райкиным.
Полагаю, это у меня в крови -- отстаивать правду-матку. Во всяком случае, так было в молодости. Я на трех фабриках в Одессе работал и со всеми директорами переругался. Каждому из них сказал все, что думал: одному -- что он жлоб, другому -- что придурок, третьего заставил извиниться перед женщиной.
Однажды и Райкина «на фиг» послал, а после этого ушел из театра. Затем вернулся, потом мы ушли уже все, вместе с Мишей Жванецким и Витей Ильченко.
-- Друзья когда-нибудь пытались вас разыграть?
-- Что-то не припомню. Про Жванецкого, Райкина, Ильченко и меня даже анекдотов никогда не было. Вообще не люблю розыгрышей. Мне нравится импровизировать. Как Жванецкий написал, юмор -- это не шутки и хохмы, а состояние человека.
-- В жизни тоже любите импровизировать?
-- Наоборот -- страшно боюсь перемен. Не люблю переезжать с места на место, менять обстановку, машину, мебель. Я консерватор по природе. Вот на базар очень люблю ходить. Приходишь, например, на одесский Привоз, тебя сразу обступают, что-то предлагают… Раков подешевле продают, за автограф арбуз подкинуть могут. И отказываться нельзя…
-- Кто же из одесситов не любит Привоз.
-- Правда, есть одна связанная с привозом история, навевающая грустные воспоминания…
-- Не предъюбилейные…
-- Отчего ж! Как раз очень даже… Когда было мне лет шестнадцать--семнадцать, цыганка предсказала, что проживу я ровно 64 года. Так что уже на целый год этот «план» перевыполнил…
-- Среди поклонников вашего таланта много женщин…
-- О! Влюбляться в них начал с детства, в школе и в пионерском лагере, куда меня ежегодно отправляли на все лето. И после школы трижды влюблялся. Начиналось это всегда одинаково, но заканчивалось по-разному, правда, всегда хорошо. В 22 года из Одессы уехал в Ленинград, и «одесские» связи перешли в «ленинградские», потом -- в «московские». А на гастролях не успевал развернуться, не укладывался по времени… Но все это было до женитьбы… В 1967 году я ушел от Райкина, приехал в Одессу, где мы делали «Гамбринус-67». Тогда и познакомился со своей будущей женой Викторией. Она была танцовщицей, высокая, красивая. На каблуках. И я рядом -- маленький, щуплый, но крепкий -- всегда в драку лез. Вот она и допрыгалась, мы уже больше тридцати лет вместе. У меня женщины всегда были высокие…
-- Покоряли их своим юмором?
-- Юмор здесь ни при чем. Все происходило под песни Фрэнка Синатры и крепленое вино. Знаете, бывает, в голосе есть что-то такое сексуальное, от чего женщины падают, и все!.. И не только у певцов, вообще у актеров. Про них говорят: «Он органичный», мол, как-то через мозг действует. Как написал Жванецкий, у мужчин мысль поднимается снизу, а у женщин там и остается.
-- Любите женскую половину своей аудитории?
-- Конечно. На моих концертах 80 процентов зрителей -- женщины. Они иногда не все понимают, но хохочут страшно. Очень свободны, интуитивно понимают то, что мужики могут долго переваривать.
Интересно, что слабый пол все воспринимает и абсолютно не удивляется, если пошлость касается женщин. Иной раз думаешь: «Господи, чего хохочет? Это ведь про нее!»
-- Вы имеете в виду женскую логику?
-- Женская логика кладет меня на лопатки. Ну кто поймет бабу? Женщина ведет себя логично гораздо реже, чем мужчина. Порой бьешься головой о стенку, что-то доказывая ей. Ну, думаешь, свершилось, доказал. Она говорит «да», но поступает с точностью до наоборот!
-- Жена у вас ревнивая?
-- В этом отношении у меня все в порядке. Да мы и работаем на износ: по 30-40 спектаклей в месяц. Какие там поклонницы, так… В свое время, конечно, было… Сейчас моя самая любимая женщина -- внучка Ника, с которой не хочется расставаться ни на минуту.
-- Помните себя в 60-е?
-- А как же! Получали 88 рублей, из которых 8 вычитали «за бездетность», 25 -- отдавали за «угол», а остальное -- Жванецкому, чтобы он питался и писал.
Так и жили в комнате с клопами. К счастью, мы работали в замечательном Театре Райкина, приходили на «Таганку», говорили, откуда мы, и получали «входной». В основном смотрели стоя.
-- С какими режиссерами обычно работаете?
-- Только с хорошими! Наши первые с Витей Ильченко спектакли ставил Женя Ланской, «Мою Одессу», «Птичий полет» -- Марк Розовский, «Браво, сатира» -- Роман Виктюк, а вот «Престарелый сорванец» -- Михаил Левитин, кстати, одессит. Он-то и заставил меня впервые в жизни провести целых двадцать минут спектакля сидящим в кресле…
-- Скучаете по Одессе?
-- Нет, потому что, где бы я ни был, я живу в ней, а она -- во мне. Куда еще можно приезжать на «Юморину», привезя с собой всех московских, питерских, венских, нью-йорских одесситов? Пространство Одессы растянулось до Сиднея, Тель-Авива, Берлина, Лос-Анджелеса, множества других, неведомых мне городов -- нужен божественный талант Бабеля или Жванецкого, чтобы покрыть его славой и шуткой. Этот великий город сотворил неповторимый язык, который мог родиться и существовать в пространстве между 16-й станцией Большого Фонтана и Люстдорфом. Этот язык увозили с собой писатели южнорусской школы, завоевавшие Москву и Питер в 20--30-е годы. Этот язык хранит Жванецкий, наверное, лучше других чувствующий, что для этого языка север если и не вреден, то уж, во всяком случае, неблагоприятен.
-- В вас говорит истинный одессит, не зря ваши земляки присвоили вам звание «Одессит года»…
-- Еще я -- «Легенда Южной Пальмиры».
-- Поздравляем с юбилейной датой! Желаем здоровья, все остальное, как говорят в Одессе, можно купить.
-- Можно, но не все.
-- Но дороже…
-- Разве что (смеется -- Авт. ).