Популярный артист эстрады конца 60-х -- начала 70-х годов по возвращении из Америки обосновался в родном Харькове
«В хоккей играют настоящие мужчины, трус не играет в хоккей», «Даже если станешь бабушкой, все равно ты будешь Ладушкой, Лада!», «Опять от меня сбежала последняя электричка, и я по шпалам, опять по шпалам иду домой по привычке», -- эти песни Вадима Мулермана давно уже стали легендой.
Его долгие годы считали антисоветчиком. В начале 90-х Мулерман уехал в Америку. А недавно вернулся в родной Харьков.
Мы с Вадимом Иосифовичем сидим на кухне -- самом тихом месте его трехкомнатной квартиры в Харькове, за столом, уставленным различными кушаньями. Он курит одну сигарету за другой и выглядит несколько уставшим.
-- Я никого не виню в своей судьбе, сам ведь на рожон лез, -- вспоминает заслуженный артист России Вадим Мулерман. -- Не понимал тогда, почему, например, татарские песни можно исполнять, а еврейские -- нет. А я обязательно включал в свои концерты по две-три популярные песни -- «Хава нагилу», «Тум-балалайку»… Это расценивалось как антисоветчина, поскольку СССР не поддерживал отношений с Израилем. Ну, мне и перекрыли все пути на радио, телевидение, размагнитили записи. Тогдашний председатель Гостелерадио Лапин заявил, что при его жизни Мулерман звучать не будет. Меня начали вырезать на пленках. Бывало, показывают, кто-то поет, а ухожу со сцены я.
Уйдя с эстрады, я создал Театр еврейской песни, в котором работали Бродская, Горовец, с ними мы объездили чуть ли не весь Советский Союз. Но большие сцены мне по-прежнему были недоступны. Сменилось целое поколение, и теперь иногда приходится объяснять молодым администраторам и продюсерам, кто я такой. В этом смысле сейчас тяжело работать. Раньше я был артистом для всех поколений, а теперь -- для тех, кому «за» и далеко «за». И очень приятно, когда после концертов ко мне подходят молодые люди и говорят, что теперь знают, чем жили их родители.
-- Думаю, вы тогда действительно были в очень сложном положении, если даже знаменитый Утесов не смог вам помочь.
-- Просто он не воспринял всерьез ситуацию, в которой я оказался. Утесов, руководивший Государственным оркестром СССР, в начале 70-х начал болеть и попросил меня временно исполнять его обязанности. Тогда с оркестром выступали Володя Макаров, Бедрос Киркоров, но он хотел кого-то более именитого. И Леонид Осипович пригласил меня. Я принял предложение с условием, что он вернет меня на телевидение. Целый год я сидел на голой ставке худрука, простаивали мои музыканты, а, когда закончился договор, Утесов заявил: «Вадик, я всю жизнь обходился без телевидения, обойдешься и ты. И потом будет неэтично, если еврей станет защищать еврея». Поэтому я с чистой совестью покинул оркестр. Но с Утесовым мы остались друзьями, он даже предлагал мне при жизни передать свой оркестр. Я знал, что он им живет, и отказался.
-- Это правда, что Утесов назвал вас хулиганом на сцене?
-- Когда я начинал свою артистическую деятельность, советские артисты были поставлены в определенные поведенческие рамки. Например, им не разрешалось ходить по сцене. Они были обязаны стоять у рояля, скрестив руки на груди или вытянув их по швам. Я же, приехав в Москву на Всесоюзный конкурс артистов эстрады в 1966 году и пройдя два его этапа, на заключительном исполнял «развлекаловку». Помните, припев «Хромого короля» «тирьям-тирьярам, тирьярям», звучавший в одной из серий мультфильма «Ну, погоди!»? И вот под эти слова я снял микрофон со стойки и начал двигаться по сцене. Песня сразу же стала популярной, поскольку заключительный этап конкурса показывали по телевидению. Но председатель жюри, Леонид Утесов, был недоволен: «Этот молодой человек, -- говорил он обо мне, -- довольно раскованно ведет себя на сцене. Даже я себе такого не позволял».
-- Наверняка ваша фамилия многих раздражала. Вам не предлагали взять псевдоним?
-- Когда я попал в опалу, Борис Брунов, тогдашний руководитель Театра эстрады, стал уговаривать меня сделать это. Дескать, сменишь фамилию на украинскую и всего добьешься. Я с ним не согласился. Потому что был уверен: публике все равно, какой я национальности. Ей важно, ЧТО и КАК я пою. Хотя во время службы в армии (я был солистом ансамбля песни и пляски Киевского военного округа) пришлось выступать под фамилией Володарский -- это была девичья фамилия моей мамы. Так мое начальство «маскировало» меня перед первым секретарем ЦК КПУ Петром Шелестом, который часто бывал на концертах ансамбля. Но как только я закончил службу, снова стал Мулерманом. И, в общем-то, никогда не чувствовал, что из-за этого меня не любят.
-- Вам удалось плодотворно поработать всего пять лет. Даже удивительно, что, уйдя с большой сцены, вы смогли получить звание заслуженного артиста России.
-- Мои документы на присвоение звания лежали шесть лет. И когда, казалось, вот-вот им должны были дать ход, скоропостижно скончалась тогдашний министр культуры СССР Екатерина Фурцева. А решилось все, можно сказать, случайно. Однажды, когда я был в отпуске, члены Политбюро решили устроить концерт для себя и своих семей. За мной прислали черную «Волгу» с зашторенными окнами и отвезли в какой-то закрытый Дом культуры. Когда мы с музыкантами отработали программу, в гримерку зашло несколько женщин, среди них и жена бывшего Председателя Совета Министров Алексея Косыгина. Звучали восторги, комплименты, недоумение по поводу того, что меня не видно на телеэкране. А через какое-то время поблагодарить за выступление зашел и сам Косыгин. «А почему Мулерман до сих пор не заслуженный?» -- обернулся он к своей «свите». И буквально на следующий день был издан соответствующий указ.
-- Почему же вы не воспользовались ситуацией, чтобы решить свои проблемы?
-- Я никогда ни о чем не просил власть. Хотя на моих концертах постоянно бывали влиятельные люди. Моей поклонницей была Галя Брежнева, Горбачев, будучи секретарем Ставропольского крайкома, заходил за кулисы с фруктами и коньяком…
-- А с кем вы дружили из своего окружения?
-- Моим лучшим другом в те времена был двоюродный брат Володи Высоцкого Паша Леонидов, известный администратор. Он устроил нам несколько общих концертов. У меня висит пальто Высоцкого, купленное им когда-то в Америке, куда Паша эмигрировал. Володя как-то прилетел туда к нему в одном костюме, а было холодно. Они с Пашей зашли в магазин, и он купил брату пальто. Его мне передала жена покойного друга -- так он завещал. Это память и о Паше, и о Володе. Я уже попросил супругу, чтобы после моей смерти это пальто передали в музей Высоцкого.
С Валеркой Ободзинским дружил. Мы уважали творчество друг друга. Так получилось, что мы записали две одинаковые песни -- «Колдовство» и «Восточную песню». И всегда говорили, что это песни Ободзинского и Мулермана.
-- А вот Иосиф Кобзон не простил вам того, что вы женились на его бывшей жене, певице Веронике Кругловой…
-- Как ни странно, это так. Ведь до этого мы были в прекрасных отношениях. Понимаю, если бы я увел ее у Кобзона, но такого я вообще не допускаю. Когда мы познакомились с Вероникой, она уже развелась с Кобзоном, а я был вдовцом (моя первая жена, диктор Харьковского телевидения, умерла молодой). И с той поры мы ни разу с Иосифом Давыдовичем не выступали в общих концертах.
-- Однако ваша жизнь с Вероникой не сложилась…
-- Мы прожили с ней довольно долго, восемнадцать лет. Собственно, я быстро понял, что это не та женщина, которая мне нужна, но росла дочь, и я старался сохранить семью ради нее. Тем не менее брак, в конце концов, распался, а дочь выросла очень эгоистичной и об отце вспоминает раз в несколько лет. Как только я эмигрировал в Америку, Вероника, используя подложные документы, продала принадлежащую мне большую трехкомнатную квартиру в Москве. Хорошо еще, что ее не пустили в гараж, где стояла машина. Вот теперь продал их и купил квартиру в Харькове. Мою прописку, правда, суд восстановил. И теперь я прописан в своей бывшей квартире, юридически являюсь гражданином России, но собственного жилья в Москве у меня нет. Мой адвокат добивается, чтобы договор купли-продажи был признан недействительным и мне вернули хотя бы одну комнату. Хочу, чтобы моя семья, приезжая в Москву, жила в собственной квартире, а не по чужим углам, как я сейчас.
-- Если не секрет, на сколько лет вас моложе ваша третья жена Света?
-- На тридцать. Она сверстница моей старшей дочери. Я намаялся от одиночества в Америке и хотел жениться на молодой женщине, чтобы еще иметь детей. И вот как-то лечу из Нью-Йорка в Харьков, верней, из «Борисполя» в Харьков, и вижу ЕЕ. Света была стюардессой. Какое-то внутреннее чутье подсказало мне, что это ОНА. И мы познакомились, а через три дня решили пожениться. В июне следующего года исполнится десять лет со дня нашей свадьбы.
-- У вас со Светой очень симпатичные детки. Наверное, в вашем возрасте вы испытываете к ним особые чувства…
-- Поскольку внуков у меня нет, а если б и были, то, вряд ли меня допустили бы к ним, то я люблю их и за детей, и за внуков. Хотя в 66 лет тяжело выдерживать их бесконечную беготню и шум в доме. Иногда хочется утром куда-то уйти, а вечером прийти. Но когда просыпаешься и видишь эти милые создания, кажется, что большего счастья не бывает.
Маринке уже шесть с половиной лет, она первоклассница. На вопрос, кто ее папа, отвечает без излишней скромности: «Великий артист России». А младшенькой, Эмилии (мы ее назвали в честь моей мамы), недавно исполнился годик.
-- Не мешало бы вам позаботиться о своем здоровье -- дети ведь еще маленькие. Бросить курить не собираетесь?
-- Пытался, не получается. Как-никак, 53 года курю. Понимаю, что от этого страдают сосуды, начал реагировать на изменения погоды. Два года назад перенес инфаркт. Но привычка -- вторая натура. А таблетки забросил. Мне прописали принимать их по восемь штук в день. Я вечно путал -- что пить до еды, что после, что вечером, что утром. Как только отказался от них, сразу почувствовал себя лучше.
С курением вышло по-другому. Я с детства занимался спортом, и когда нужно было выбирать -- спорт или сигареты, -- ушел из спорта.
А насчет будущего не строю особых планов. Сколько Бог пошлет. Что значит беречь здоровье? Сидеть сложа руки? Для меня это равносильно смерти.
-- Слышала, вы пытаетесь создать в Харькове что-то наподобие «Фабрики звезд».
-- Н-е-е-т! Ну что такое «Фабрика звезд»? Зарабатывание денег на не очень талантливых исполнителях. Я же задумал создать международный центр эстрады, фестивалей и конкурсов, думаю там будет учиться в нем не более 20--25 человек в год. Что-то типа центра Вишневской и Ростроповича в Москве. Мой зарубежный опыт работы (в Америке я создал детский музыкальный театр) показывает, что сегодня артист эстрады должен уметь все. Поэтому нужны педагоги и по вокалу, и по хореографии, и по актерскому мастерству… Но все упирается в финансы.
-- А почему в Америке не прижились?
-- Политической подоплеки в моем решении эмигрировать не было, советская система меня не выгоняла, как многих. Наоборот, меня не выпускали в капиталистические страны. А в 1991 году, когда началась «оттепель», я вместе с Володей Трошиным и Еленой Великановой смог-таки поехать на юбилей композитора Шапиро в Лос-Анджелес. И там меня застало известие, что мой старший брат смертельно болен. Чтобы помочь ему, я решил остаться в Америке. Там было много знакомых, друзей, они на первых порах помогли с жильем, с работой. Устроился на русское радио, где, кстати, работала и Елена Соловей, вел эстрадные передачи. По ночам подрабатывал таксистом -- без страховки, без американских прав, без знания языка… Увы, заработанные деньги помогли продлить брату жизнь на полтора года, но не спасли его. А потом я узнал о продаже моей московской квартиры, и поскольку возвращаться было некуда, пришлось подписывать новый контракт. Но как только его срок истек, на следующий же день я вылетел из США. У меня там остались ученики, изредка я с ними вижусь. Теперь же постоянно живу в Харькове.
-- О чем сейчас поете, Вадим Иосифович?
-- Да есть много разных песен. Но о чем бы я ни пел, всегда зрители просят исполнить старые шлягеры. Они помнят их и любят. Только редко теперь выступаю.