Накануне выхода книги короля юмора «Мой портфель» автор лично предоставил несколько текстов специально для «ФАКТОВ»
Наконец-то Михаил Жванецкий выпустил свою книгу в Киеве. Вроде бы и живет в Украине, а такое в его творческой биографии впервые. За лучшее из лучших творений мэтра юмора взялось издательство «Махаон-Украина», выпустив в свет книгу «Мой портфель». Кстати, и само четырехсотстраничное издание сделано в виде знаменитого портфеля с кожаными боками и лакированным замочком. Над специальным издательским проектом для Украины четыре месяца трудилась составитель и литературный редактор книги Валентина Серикова. Она уверена: в «Моем портфеле» собрано только лучшее из Михаила Жванецкого -- от знаменитых выступлений Аркадия Райкина до самых свежих произведений.
Презентовать книгу в столицу Украины приедет сам король юмора Михаил Жванецкий. А пока Михаил Михайлович специально для «ФАКТОВ» предоставил несколько нетленных произведений. Особо любимых мэтром…
ЧТО С РАЕМ?
Я обнаружил в наши дни весьма печальное явление: люди перестали стремиться в рай.
То ли потому, что он недостаточно красочно обрисован.
То ли потому, что описание его недостаточно конкретно.
Ад понятнее.
А рай: птицы, аромат, равенство, житие по потребности.
У всех таланты, белые одежды, всеобщее благоденствие и братство.
Что-то нам напоминает, именно нам.
Как бы не то, что мы там будем, а как бы даже уже были.
Отсюда отсутствие стремления, недоверие к высшей власти.
Как-то что-то надо переработать в исходных данных.
Настолько мы уверены, что это невозможно осуществить, что многие, если не все, начинают работать в одиночку, пытаясь достигнуть райского состояния дома, невзирая на скандалы, порочное распределение средств и появление врача в неурочное время. Рай -- учат нас -- блаженство коллективное, а вот ад -- наказание индивидуальное. Но наши люди, прошедшие уже через это все, утверждают, что именно ад -- решетки, зоны и так далее -- дело коллективное.
А рай -- как странно! -- занятие частное, индивидуальное, внутри забора, внутри дома, путем отсекания ненужных глаз, сообщений и последних известий, которые не становятся последними, невзирая на собственные обещания.
Подумайте, что вы можете предложить человеку на лыжах в самолете! С самолета на вертолет, с вертолета на снежный склон. Со склона во французский ресторан на жарком берегу с любовницей вместо жены.
Что вы в раю ему придумали?
О, Боже!
Там вообще нет женщин в том виде, как мы к ним привыкли.
Они там собеседницы, библиотекари, сотрудницы собеса.
Они там, наконец, на равных. А это, извините, для кого?
Не надо никому принадлежать. Мы и сейчас не верим.
-- Я твой! Твоя, навеки!
У любви часы совсем другие. Но -- у любви!!
Сейчас твоя! Сейчас и наслаждайся.
Любить бы надо. Боюсь, там нет любви, чтоб избежать скандалов, дуэлей.
Прогулки коллективные, беседы. О чем? Когда все ясно.
Все истины добыты в спорах на земле.
Там же споров нет. Там для спокойствия все истины в библиотеке.
Три тонких тома. Первый -- «Истины». Второй -- «Законы». Третий -- «Сути».
Денег нет. Сел к стойке -- выпил. Не опьянел. Добавил -- тот же результат.
А чем снять скуку? Свалился тут же на диван, уснул, приснился сон -- проснулся:
-- Да!
Заснул. Проснулся:
-- Да! Я там же. Я во сне.
Проснулся, не проснулся. Застрелиться невозможно.
С Достоевским переговорил. Хотели что-то умное, но истины уже известны, сути названы, конфликтов нет.
Федор Михайлович сидит в углу, угрюмый. На ваше: «Здрасьте, я в восторге от… » -- не ответил.
Шагал рисует и практически выбрасывает в урну.
Нечего сказать, хорош рассвет в конце тоннеля. Единственное -- тишина! Ну, молодежь покойная там что-то подобрала, включила и трясется под стук мельничного колеса.
Такая вот теоретическая жизнь. Кому ее навяжешь?!
И люди, особенно прошедшие борьбу за благосостояние, равенство и братство в СССР, сказали:
-- Стоп! И помолчи! Дай разберусь! Дай заработаю! Другим дам заработать. Куплю, чего там движется, баюкает, стрижет, купает, гладит, полощет, массирует, целует, улетает, перелетает из зимы в жару, готовит вкусные обеды, красивый стол на пляже, где море, пальмы, баобабы. Дай поупотребляю, почувствую и подготовлюсь. А ты пока там поработай над раем: придумай что-то нам такого, что мы не знаем. Какую-то такую фишку, штучку, обстановку, чтоб мы туда стремились и стали, начиная с сентября, порядочными, чистыми, красивыми душевно. И, душу честную в руках неся, сказали: «Отвори, Всевышний! Это я -- придурок со своей душой. Ты знаешь, то ли был прибой, то ли волна, а я на серфинге в Гавайях и, представляешь, смешная штука -- утонул. В общем -- здравствуй! Как бы типа -- добрый день!»
На том свете, в раю, все говорят по-английски. Учите!
ПО СПИРАЛИ ВНИЗ
Наконец-то! Все вздохнули с облегчением.
Пройдя путь эволюционного развития по спирали вниз, мы вернулись туда, откуда вышли. Правда, уже без денег, без лучших мозгов и мускулов.
Как проигравший в казино возвращается домой.
Мы вернулись, мама! Домой! Домой!
Ну, слава Богу, дети! С новым счастьем!
Я и так никогда не терял оптимизма, а последние события меня просто окрылили. Я же говорил: или я буду жить хорошо, или мои произведения станут бессмертными.
И жизнь опять повернулась в сторону произведений.
А они мне кричали:
-- Все, у вас кризис, вы в метро три года не были! О чем вы писать теперь будете? Все теперь об этом. Теперь вообще права человека, теперь свобода личности выше государств. А вы зажрались, три года в метро не были.
Критика сверкала: вечно пьяный, жрущий, толстомордый, все время с бокалом. А я всегда с бокалом, потому что понимал -- ненадолго. Все по словам. А я по лицам. Я слов не знаю, я лица понимаю. Подошел ко мне авторемонтник и говорит:
-- Я вам радиатор заменил.
А я на лицо его глянул.
-- Нет, -- говорю, -- не заменил.
-- То есть, -- говорит, -- запаял.
-- Нет, -- говорю, -- не запаял.
-- Сейчас посмотрю. -- И пошел смотреть.
Когда все стали кричать «свобода!», и я вместе со всеми пошел смотреть по лицам. Нормально все. Наши люди. Они на свободу не потянут. Они нарушать любят. Ты ему запрети, чтоб он нарушал. Это он понимает.
-- Это кто сделал?
-- Где?
-- Вот.
-- Что сделал?
-- Что сделал, я вижу. А кто это сделал?
-- А что, здесь запрещено?
-- Запрещено.
-- Не я.
Наша свобода -- это то, что мы делаем, когда никто не видит. Стены лифтов, туалеты вокзалов, капоты чужих машин. Это и есть наша свобода. Нам руки впереди мешают. Руки сзади -- другое дело. И команды не впереди, а сзади. То есть не зовут, а посылают. Это совсем другое дело. Можно глаза закрыть и подчиниться: «Левое плечо вперед! Марш! Стоп! Отдыхать! Подъем! Становись!.. »
Так что народ сейчас правильно требует порядка. Это у нас в крови -- обязательность, пунктуальность и эта… честность, порядочность и чистота.
Мы жили среди порядка все 70 лет и не можем отвыкнуть. В общем, наша свобода -- бардак. Наша мечта -- порядок в бардаке. Разница небольшая, но некоторые ее чувствуют.
Они нам и сообщают: вот сейчас демократия, а вот сейчас диктатура.
То, что при демократии печатается, при диктатуре говорится.
При диктатуре все боятся вопроса, при демократии -- ответа.
При диктатуре больше балета и анекдотов, при демократии -- поездок и ограблений.
Крупного животного страха -- одинаково.
При диктатуре могут прибить сверху, при демократии -- снизу.
При полном порядке -- со всех сторон.
Сказать, что милиция при диктатуре защищает, будет некоторым преувеличением. Она нас охраняет. Особенно в местах заключения. Это было и есть. А на улице, в воздушной и водной среде -- это дело самих покойников, поэтому количество погибших в войнах у нас равно количеству погибших в мирное время.
В общем, наша свобода хотя и отличается от диктатуры, но не так резко, чтоб в этом мог разобраться необразованный человек, допустим, прокурор или военный.
Многих волнует судьба сатирика, который процветает в оранжерейных условиях диктатуры пролетариата и гибнет в невыносимых условиях расцвета свободы. Но это все якобы. Просто в тепличных условиях подполья он ярче виден и четче слышен. И у него самого ясные ориентиры.
Он сидит на цепи и лает на проходящий поезд, то есть предмет, лай, цепь и коэффициент полезного действия ясны каждому.
В условия свободы сатирик без цепи, хотя в ошейнике. Где он в данный момент -- неизвестно. Его лай слышен то в войсках, то под забором самого Кремля, а чаще он сосредоточенно ищет блох с огромной тоской по ужину.
И дурак понимает, что в сидении на цепи больше духовности и проникновения в свой внутренний мир. Ибо бег за цепь можно проделать только в своем воображении, что всегда интересно читателям.
Конечно, писателю не мешало бы отсидеть в тюрьме для высокого качества литературы, покидающей его организм. Но, честно говоря, не хочется. И так идешь на многое: путаница с семьями, свидания с детьми… Так что тюрьма -- это будет чересчур.
Но что сегодня радует -- предчувствие нового подполья. Кончились волнения, беготня, митинги, выборы, дебаты, снова на кухне, снова намеки, снова главное управление культуры и повышенные обязательства. Снова тебе кричат: «Вы своими произведениями унижаете совьетского человьека», а ты кричишь: «А вы своей «Газелью» его просто калечите». Красота!..
Но тот, кто нас снова загоняет в подполье, не подозревает, с какими профессионалами имеет дело. Сказанное оттуда, по всем законам акустики, в десять раз сильнее и громче и, главное, запоминается наизусть.
А вечный лозунг руководства «Работать завтра лучше, чем сегодня» в подполье толкуют однозначно: сегодня работать смысла не имеет.
Я могу бесконечно разоблачать тех, кто живет богато. Лишь бы это как-то бедным помогло.