50 лет назад министром здравоохранения УССР стал военно-полевой хирург Василий Братусь
Член-корреспондент Василий Братусь дружил с академиком Николаем Амосовым. Каждую субботу коллеги встречались семьями у одного из них дома или на даче. И вдруг пять лет назад побили горшки. Однажды Братусь написал письмо Амосову, начинавшееся словами: «Герою Социалистического Труда, академику, действительному члену… » Как Николай Михайлович обиделся! Как чертыхался! Отношения между друзьями испортились из-за ерунды.
С этого и начались воспоминания профессора Национального медуниверситета имени Богомольца Василия Братуся.
-- После первого назначения министром в 1954 году вы проработали на этой должности всего два года. Из-за чего пришлось уйти?
-- В 1956 году я выступал с докладом на чествовании знаменитого хирурга-офтальмолога Владимира Филатова, -- рассказывает Василий Братусь. -- Торжество по случаю его 80-летия проходило в Одесском оперном театре. Меня поселили не в гостинице, а в санатории имени Чкалова, принадлежавшем IY Главному управлению Минздрава республики. Осматривая его территорию, я обратил внимание на высокий бетонный забор, строящийся впритык к одноэтажному спальному корпусу. И очень удивился, ведь таким образом отдыхающим закрывали солнце и дневной свет. Главврач санатория объяснил, что он выполняет указание первого секретаря ЦК КПУ Кириченко.
Лидер парторганизации Украины до своего переезда в Киев работал первым секретарем Одесского обкома и, возможно, поэтому облюбовал под свою резиденцию роскошный дворец, до революции принадлежавший персидскому шаху. Часто наведывавшийся в Одессу Кириченко приказал присоединить ко дворцу часть территории санатория имени Чкалова. Будучи молодым министром (мне было всего 38 лет), я даже мысли не допускал, что руководитель высокого ранга мог дать такое необдуманное указание, поэтому рекомендовал перенести забор на полтора метра дальше от спального корпуса.
Через две недели в Одессу приехал первый секретарь и, расположившись во дворце, понял, что прилегающая к нему территория не увеличилась на указанные метры. Оправдывавшемуся главврачу: «Это было решение министра здравоохранения» Кириченко отрезал: «Братусь уже не министр!» И действительно, через неделю Президиум Верховного Совета УССР принял указ о моем увольнении.
-- При Петре Шелесте в 1968 году вы вновь возглавили Министерство здравоохранения. Власти предержащие обращались к вам за помощью?
-- Однажды в 1965 году секретарь Киевского обкома Петр Шелест позвонил мне, тогда ректору Киевского мединститута, с просьбой: «Не могли бы вы посмотреть председателя облисполкома, который лежит в стационаре на Владимирской, а состояние его не улучшается». У больного были проблемы с сердцем и давлением. Когда ему в ягодицу вливали лекарство, внесли инфекцию, и на месте укола сформировалась флегмона. Но доктора боялись заглядывать под одеяло высокому начальнику, а он буквально умирал.
Все же я «рискнул» посмотреть больному место инъекции и обнаружил флегмону размером с большое яблоко. Я тут же, в кровати, вскрыл ее и выпустил гной. Больной ожил. Через два дня мне позвонил Шелест: «Ну ты просто кудесник! Председатель облисполкома тебе очень признателен».
Но это еще не все. В 1968 году я был приглашен в ЦК и назначен министром. По существовавшей традиции после первомайского парада члены Политбюро, заместители председателя Совета Министров собирались в Залесском охотничьем хозяйстве. А мы с друзьями отмечали 1 Мая на совминовской даче в Конче-Заспе. Однажды наше застолье прервал звонок правительственного телефона. Звонила супруга Шелеста: «Петр Ефимович очень болен и просит, чтобы вы приехали в Залесье. Машину за вами уже отправили». Пришлось извиняться перед друзьями -- не мог же я отказать больному!
Приехал. Лежит больной Петр Ефимович. Он и так был полный, а тут еще и живот очень раздуло. Рядом сидят профессора-хирурги, диагностировавшие острую кишечную непроходимость, и настаивают на отправке Шелеста в Киев. Спрашиваю у них: «Что делали?» -- «Ничего. Надо оперировать!»
Диагноз и у меня не вызывал сомнения, но все-таки я решил вначале попробовать консервативный метод -- сифонную клизму. Если уж она не поможет, тогда придется оперировать. Поставил начальству клизму, и Петр Ефимович моментально воскрес: «У меня уже ничего не болит! Вот это министр! К чертям их всех отправляй!»
Оказалось, что, проводив гостей в Киев, Петр Шелест и Ираида Павловна остались в Залесье. Шелест сидел у печки и все время ел орешки, запивая их «Хванчкарой». Теперь-то эти орешки все могут есть, у кого деньги есть, а тогда они были доступны только большому начальству. Поэтому на складах деликатес лежал годами, покрываясь плесенью, которая в данном случае вызвала брожение в кишечнике.
-- До войны вы закончили Куйбышевскую военно-медицинскую академию. На каких фронтах воевали?
-- В основном на Волховском и Ленинградском. Вскоре попал в страшную Вторую ударную, которой командовал генерал Власов, тот, который под Киевом натворил дел. В окруженную под Ленинградом армию меня сбросили самолетом. Я занял место убитого ведущего хирурга госпиталя. Мы с войсками не дошли до Ленинграда всего 15 километров. Рукой подать -- и блокада была бы снята! А Власов, предатель, открыл фронт и вместе с поварихой ушел к немцам.
Наш армейский госпиталь был рассчитан на 200 коек, но из-за невозможности эвакуации больных в нем находилось 1700 человек. Поступил приказ всех бросать и вырываться из окружения. Даже раненых… Кругом были болота, поэтому бежали по узкоколейке, ведущей в сторону Волхова, по шею барахтаясь в грязи… Из всего госпиталя вышли живыми только три человека, в том числе и я.
Через неделю поползли слухи, будто Власов бродит в лесах и нуждается в нашей помощи. Ко мне подошел комиссар: «Есть предложение послать вас на самолете в те места, где находился штаб Второй ударной армии, чтобы разыскать блуждающего генерала». Нас-то спаслось совсем немного, поэтому отказываться не стал.
Опять летел самолетом к прежнему месту расположения армии. После приземления часов шесть крутился по лесу. Пока летчик меня не разыскал: «По рации поступила команда срочно убираться, так как появились данные, что Власов сдался гитлеровцам, и отдан приказ об аресте его семьи». Предатель самый настоящий, а он еще мне орден Красной Звезды вешал!
-- Расскажите подробнее, за что вы получили награду?
-- В нашу Вторую ударную должен был приехать Климентий Ворошилов. Немцы откуда-то об этом узнали и для уничтожения маршала Советского Союза высадили десант в составе семи человек. На рассвете ко мне (начальника госпиталя тогда не было) подошел санитар, заметивший в воздухе немецких парашютистов. Я собрал отряд из мужчин -- поваров, хозяйственников, легко раненных, и мы окружили небольшой лесок. Четырех немцев взяли живыми, остальных перебили. Парашютистов забрали СМЕРШ и НКВД, а нам пожали руки со словами: «Идите и занимайтесь своим делом!» Орден я получил очень быстро.
-- Победный 1945-й чем запомнился?
-- После снятия блокады Ленинграда и выхода из войны Финляндии в 1944-м Ленинградский фронт был ликвидирован. Нашу армию перевели на 1-й Украинский. В январе 1945 года на подходах к Кракову нужно было переправиться через Вислу на Сандомирский плацдарм. Ночью на санитарной машине мы въехали на переправу. Вместе с начмедом я сидел в кузове, беседовали, а шофер что-то чинил. Вдруг послышался страшный грохот, и я увидел идущую прямо на нас колонну танков.
Как только я успел выскочить из кузова и перепрыгнуть через перила моста, сам не знаю! Ухватился руками за ограждение и повис над ледяной водой. Первый танк так шарахнул наш грузовик, что шофер вместе с начмедом сразу же ушли под воду и погибли. Я держался на руках до тех пор, пока не прошла танковая колонна. Пригодилась спортивная закалка, я имел разряд кандидата в мастера спорта по гимнастике.
После войны, уже будучи министром здравоохранения, я был на приеме у председателя Совета Министров УССР Никифора Кальченко. Решив мои служебные вопросы, Никифор Тимофеевич попросил принести нам чай и разоткровенничался: «Ты знаешь, однажды я такого парнишку, как ты, чуть не погубил!»
В годы войны Никифор Кальченко был заместителем командующего фронтом. Поступила команда срочно передислоцироваться через Вислу на Сандомирский плацдарм. Услышав по рации, что на пути следования танковой колонны стоит санитарная машина Кальченко, приказал сбросить ее в воду. В самом деле, попробуй останови сотню мчащихся танков! Я и признался председателю Совмина, что в той машине сидел я. Мы очень быстро поняли друг друга. После этого до самой смерти Никифора Тимофеевича были в дружеских отношениях.
-- Победную весну наш госпиталь, -- вспоминает Василий Братусь, -- встретил в чехословацком городе Брно. Закончилась война, поэтому особой работы не было, и как-то в выходной день мы отправились на стадион. Как вдруг во время футбольного матча среди зрителей пошли слухи, что поймали Власова. Мы были счастливы! Сейчас обидно, что о предателе некоторые пишут, какой он был хороший. Даже если Власов был не согласен со Сталиным, при чем тут 50 тысяч человек, которых генерал оставил на явную гибель в болотах Мясного Бора под Ленинградом?
-- В мирное время закалка военного хирурга вам пригодилась?
-- В 1948 году по скорой помощи в хирургическую клинику Первой рабочей больницы (сегодня Областная. -- Авт. ) доставили молодую красивую женщину с ранением в сердце. По рентгеновскому снимку было видно, что пуля сидела в стенке сердца. Все только ахнули, а я, слава Богу, на фронте еще и не с таким встречался. Взял раненую на стол, извлек пулю, причем не фабричную, а кусочек свинца, так как ранящее оружие было самодельным.
Мне казалось негоже разговаривать с пострадавшей о случившемся. А на следующий день у меня началось столпотворение. Микола Бажан, Александр Корнейчук, Максим Рыльский -- все литераторы -- хлопотали о здоровье ночной пациентки. Потом уже жена Бажана, тоже хороший врач, но не клиницист, а экспериментатор, работавшая в Институте Богомольца, сказала мне: «Надо жену Малышко поддержать!» Писатели-посетители сделали все возможное, чтобы этот случай не получил широкой огласки.
Тогда я жил на улице Владимирской, 77, а семья Малышко получила новую квартиру в доме Метростроя (хотя метро в Киеве еще не было), стоявшем неподалеку. Через месяц после случившегося Андрей Малышко пришел ко мне домой: «Я вас дуже прошу, ходiмо до мене. Марина зараз почуває себе добре». За столом я узнал, что все произошло на почве домашней ссоры. Очень популярный тогда Андрей Малышко вернулся из поездки в Америку, привез какие-то подарки жене, а Марина почему-то его приревновала. Во всяком случае, выстрелила в себя сама.
С тех пор Малышко стал регулярно приглашать нас с супругой на свои творческие вечера и выступления. И вдруг через полгода, опять вечером, ко мне прибегает его Марина и говорит: «Андрей ехал домой после съезда писателей, машина ударилась в столб, и муж рассек себе лоб». Когда я пришел к Малышко и увидел его лоб, сразу же решил довезти его до поликлиники Лечсанупра на улице Пушкинской, 40, в которой я часто дежурил по ночам. Поэт наотрез отказался, хотя это было совсем рядышком. Тогда я сходил в поликлинику за лоточком и стерильным материалом, обработал рану и наложил швы. Все зажило, слава Богу, кость оказалась целой!
-- Через месяц ко мне опять пришел Андрей Малышко, -- продолжает Василий Дмитриевич, -- и пригласил к себе. В тот день у него в гостях был только что освободившийся из тюрьмы Остап Вишня. На столе стояла бутылка вина, а для Остапа этого было маловато. Поэтому писатель пошел на кухню в поисках чего-то крепкого… После застолья Малышко взялся меня проводить. На улице мы сели с ним на лавочке, и Андрей признался: «Сказки все, что я ударился о столб. Это Марина меня трахнула тарелкой! Опять на почве ревности». Вскоре супруги разошлись. Новую жену Малышко, поэтессу Наталю Забилу, я не знал, да и с ним самим после той встречи редко виделся.
-- Вы остались на посту министра и после избрания Щербицкого первым секретарем ЦК КПУ…
-- Владимир Васильевич часто выделял меня среди других министров. Перед заседаниями Политбюро нередко первым подходил ко мне. Мне даже неудобно становилось за такое внимание с его стороны. Председатель Совета Министров УССР Щербицкий помнил, как с моим участием руководству республики удалось погасить вспышку холеры весной и летом 1971 года. За это мне вручили орден Ленина.
Холеру привезли в Одессу иностранные моряки. Постепенно зараза распространилась по всему югу: Херсон, Николаев, Керчь, Астрахань, Умань. Несколько человек заболели даже в Киеве и Москве.
До этого мы о холере знали только по учебникам, потому что ее не было у нас уже 70 лет. Холера оказалась самая настоящая. Сутками не спал. Для мобильности мне выделили санитарный самолет, на котором я ежедневно летал по всем очагам инфекции.
Одессу закрыли на карантин. Ни один поезд или корабль не мог прибыть или покинуть город. Для лечения больных одесситов дополнительно открыли госпитали. Раз в неделю мы с председателем противоэпидемической комиссии Петром Тронько докладывали Щербицкому о положении дел.
-- Ситуации, подобные холере, в Украине на вашей памяти были?
-- Хуже холеры может быть только голод. В страшном 1933 году я учился на втором курсе Киевского медицинского техникума на улице Мельникова, 50 и жил в общежитии Кирилловской психиатрической больницы на Куреневке. Мы остались живы лишь благодаря коммерческим хлебным магазинам. Ночами стояли в километровых очередях за килограммом хлеба. А на улицах лежали опухшие от голода, умирающие люди. В основном это были приезжие из села.
-- Репрессии 1937 года вас не коснулись?
-- В этот год я учился на третьем курсе Киевского мединститута. Однажды меня как секретаря комитета комсомола вызвали в райком комсомола и предложили работу ночного фельдшера в Лукьяновской тюрьме. Я согласился. Тогда арестовали врача тюрьмы профессора Ваксмана, который преподавал у нас внутренние болезни.
На моем дежурстве в Лукьяновке погиб и Станислав Косиор. Первого секретаря ЦК КП(б) Украины Косиора вызвали в Москву, исключили из членов Политбюро, из партии и арестовали, но почему-то перевели в киевскую тюрьму. Когда Станислава Викентьевича вели на очередной допрос, он бросился через перила в пролет третьего этажа вниз головой. Упал и разбился насмерть.
В ожидании ареста застрелился председатель Совнаркома УССР Панас Любченко. Именно в этот день я должен был начать с ним занятия физкультурой. Специально для визитов в двухэтажный особняк на улице Ленина, 58, где жил Любченко, мне впервые пошили шевиотовый костюм, купили ботинки, чтобы не осрамился перед главой правительства…
Директор медицинского техникума Новик, в котором я учился, тоже сидел на Лукьяновке. Профессора Анистратенко выпустили из тюрьмы уже после смерти Сталина. Всех медиков, которые смотрели на меня из-за решеток, я знал, но не имел права разговаривать с ними. Проходил мимо заключенных в белом халате, с сумкой через плечо. Оказывал кому-то помощь, а у самого слезы текли градом.
Правда, я работал в Лукьяновской тюрьме совсем недолго. Не более трех месяцев. Однажды ночью под проливным дождем я переходил из одного здания в другое, и меня окликнул часовой: «Пароль!» А я его забыл, поэтому ответил: «Я врач. Иду к больному!» Но охранник тут же щелкнул затвором: «Стой! Стрелять буду!» -- и скомандовал: «Ложись!» Пришлось мне в белом халате и с санитарной сумкой упасть прямо в огромную лужу и ждать, пока установят личность. После случившегося сразу же написал заявление об увольнении.