Все считали, что дезертир давно задохнулся от нафталина, прячась в старом сундуке. А он «воскрес» лишь в этом году, когда родственники решили забрать стариков к себе на Кубу
В день нашего приезда в селе Приморское Татарбунарского района жизнь текла своим чередом. Крестьяне убирали на огородах высохшие стебли кукурузы, готовились к похоронам пожилого рыбака, утонувшего накануне в озере.
В центре села местная юродивая расколотила витрину магазина и, не стесняясь в выражениях, обещала разобраться со всеми представителями местной власти за то, что попросила у продавщицы стакан воды, а та потребовала деньги…
Симпатичный майор--участковый спокойно слушал ее бессвязный, но заполитизированный спич. А мне так же спокойно объяснил, что не может задержать хулиганку, ибо у нее есть справка из психушки, обеспечивающая почти депутатскую неприкосновенность.
Ненормальным считает и своего младшего брата ветеран местного колхоза, бывший кузнец и слесарь Александр Никитенко: «Ну скажите, был бы Степка нормальным, разве такое совершил?»
«Справки» у 76-летнего Степана Петровича нет. Как нет у него и каких-либо других документов. Затерялись в далеком 1944 году. А до недавних пор местные жители считали, что и его самого косточки давным-давно истлели.
И вдруг -- словно воскрес! Узнав в неожиданно появившемся недавно на сельской улице худом сгорбленном старике товарища юности, старушки крестились…
Сразу скажу, что добиться путного рассказа от самого героя не получилось. Этот приветливый старик с пронзительным взглядом карих глаз охотно предложил стул, согласился сфотографироваться, спросив, как лучше -- в кепке или без, так же охотно поймал одного из трех резвящихся во дворе щенков. Не привыкший, наверное, к человеческой ласке малыш перепуганно завизжал. Из летней кухни с громким лаем выскочила мамаша -- маленькая, но свирепая дворняга по кличке Роза и, пока я наводил фотоаппарат, вцепилась мне в ногу.
Но печальнее всего то, что Степан Петрович спросил, не офицер ли я «из органов», и дальше говорил явную несуразицу, свидетельствующую о серьезном помутнении разума или умелой его имитации. Неужели все это последствия многолетнего добровольного заключения?
-- Да нет, он с детства того, -- раздраженно говорит старший брат, прислоняя палец к виску. Александр Петрович поначалу встретил нас, мягко говоря, недружелюбно. «Сейчас возьму дрын и не посмотрю, что ты милиционер», -- заявил он показавшему мне дорогу участковому.
То ли ему надоело внимание журналистов, то ли он до сих пор переживает за поступок брата.
-- В 1940-м в эти края из-за Днестра пришла Красная Армия, -- рассказывает пенсионер, бывший сельский киномеханик Петр Карпенко. -- И Бессарабия стала советской со всеми вытекающими последствиями -- повторением 1937-го, коллективизацией.
Многих крепких хозяев начали раскулачивать, высылать. Сибирь светила и семье деда Петра, отца Александра и Степана Никитенко. Но ограничились тем, что имущество забрали в колхоз.
Вскоре началась война, и румыны вернулись вместе с немцами. Дядю Шуру забрали в румынскую армию, откуда он вернулся лишь в 1945-м.
Потом, рассказывала мама, в селе пошли разговоры о Степане, которому к тому времени исполнилось 17 лет -- якобы сбежал по пути на фронт. И когда пришли «ястребки» (так называли бойцов истребительных батальонов НКВД-МГБ, отлавливающих в тылу шпионов и дезертиров), спрятался дома в сундуке, да и задохнулся от нафталина. Говорили, что его тайком похоронили на гармане (огород. -- Авт. ), а потом во время вспашки просили трактористов не распахивать то ли место, то ли могильный холмик. Мама, к сожалению, не дожила до «воскрешения» Степана. Но я позже слышал от людей и другую версию: холмик якобы насыпан был только для отвода глаз, дескать, все, умер дезертир, хватит языки чесать.
Ведь к факту дезертирства в селе относились по-разному. Сто пятьдесят четыре приморчанина погибли на фронте! Еще больше вернулись с ранениями, многие стали инвалидами. И мой отец умер в госпитале незадолго до Победы от гангрены, возникшей вследствие ранения. Мама осталась одна с нами тремя. А дядька мой в концлагере в Финляндии погиб, в феврале 1945-го. Ой, горькая была сиротская каша, которой колхоз после войны кормил детей погибших солдат! Мальчишки, у которых отцы вернулись или не ходили на войну, издевались компанией надо мной, били. За меня ведь заступиться некому было! Ничего, я потом отлавливал их поодиночке…
-- В нашем селе не один Степан дезертировал, -- продолжает Петр Карпенко. -- Другой мой дядька тоже убежал и вернулся домой. Вечером пошел к деду за куревом. А тогда был комендантский час, «ястребки» по селу ходили. Заметили, крикнули «Стой!» А он -- убегать. Застрелили.
Один беглец сделал на чердаке укрытие, где помещалась кровать… В январе 1945 года, перед Рождеством, чтобы заколоть кабана, он переоделся в женскую одежду… Но всех дезертиров потом простили!
Вы знаете, я думаю, что тетя Ганя (жена Александра Петровича. -- Авт. ) умерла раньше времени из-за того, что переживала. Тяжело, наверное, хранить такую тайну. Меня ведь дядя Шура не раз приглашал то забор поправить, то замки поменять, то проводку в доме починить. И по стакану вина у них мы не раз пили. Но я никогда и подумать не мог, что в доме может находиться еще кто-либо. А хата у них широкая, и там, оказывается, была потайная каморка.
Самое интересное, что о дяде Степе знали не только старший брат и его супруга. Знали их дочь и зять, кубинец Педро, которого я еще студентом, когда он из Одессы приезжал к Вале на свидания, бесплатно пускал на сеансы в летнем кинотеатре. И сумели сохранить тайну! Штирлиц по сравнению с ними может отдыхать!
-- Как же все-таки это случилось? -- спрашиваю старшего брата.
-- Незадолго до прихода советских войск меня забрали в рабочий батальон румынской армии, -- вспоминает Александр Петрович. -- Рыли окопы, строили укрепления. Там были в основном украинцы и русские.
Домой мы возвращались из Румынии где-то под конец войны, пешком. Однажды, услышав русскую речь, подвыпивший советский офицер принял нас за власовцев и начал было отдавать команду расстрелять. Выручили румынские паспорта. Иначе был бы каюк.
Вернулся я домой. Радость, конечно. И Степа дома. Но вижу вскоре -- на улицу не выходит, у родителей на лицах тоже тревога. Отец и мать тут же, конечно, мне рассказали: если его поймают, нам всем несдобровать за недонесение и укрывательство. Ведь живем в центре села, почти рядом -- церковь и примария (по-румынски «сельсовет». -- Авт. )… Так что пришлось его прятать. То на чердаке, то в каморке. По ночам иногда выходил во двор подышать воздухом. Ведь приходили из госбезопасности, его искали. Нам грозила Сибирь, мы висели на волоске. Говорили всем, что ничего не знаем: ушел на фронт, и больше родители его не видели. А меня дома тогда уже не было. В военкомате даже появились сведения, что Степан якобы пропал без вести на поле боя.
Нам же Степа сказал, что по пути на фронт их обоз разбомбили, многие новобранцы погибли, не успев даже военную форму надеть. Вот он и испугался. Жить захотел бедолага. Он никого не убил, не зарезал. Но вынужден был почти всю жизнь прятаться от людей из-за своей глупости.
А насчет ложной могилы на гармане -- это чья-то выдумка. Неужели мы не понимали, что если о ней узнают органы, то попытаются Степу и мертвого найти?
-- Но он был жив и, как все, болел, нуждался в помощи врачей?
-- Что поделаешь, сами лечили, -- отвечает Александр Никитенко. -- А чего-то серьезного, слава Богу, не случалось.
-- А как же, простите, без женщин, ведь он был молод? Говорят, ему нравилась соседская девушка.
-- Да кому он, дурачок, был нужен? Может, из-за этого его и не сильно тянуло.
-- То есть в молодости с просьбами вроде «давай, брат, махнем по бабам» или «приведи кого-нибудь» не обращался?
-- Вы такое говорите… Нет, не обращался. Да не думайте, что он совсем уж как в темнице сидел. И газеты иногда читал, и радио слушал. Потом Педро, мой зять, ему транзистор подарил. Он грамотный парень, все Степану растолковывал -- и что Сталина нет, и Измаильской области нет, и что никакое МГБ-КГБ его давно уже не ищет. Но вы же видите сами…
-- Степа и сейчас редко показывается на людях, -- рассказывает пенсионер Филипп Плачинда, ровесник Степана Петровича, с которым они вместе уходили в армию. -- Я пару раз его встречал недавно. «Ты, Филя?» -- он меня узнал даже через столько лет!
-- Ну и что он рассказывал?
-- А о чем мне с ним говорить? В детстве мы дружили, иногда играли в одной компании. Учились в параллельных классах. Он парнем был неплохим. Только немного замкнутым. Нет-нет, он был вполне здоровым.
Наше село, называвшееся до войны Шаганы, освободили в августе 1944-го. И уже в сентябре забрали в армию призывников 1926 года. А в декабре пришла и наша очередь -- родившихся в 1927--28-м. Нас со Степой везли на подводе сначала в райвоенкомат в Татарбунары. Там постригли и снова лошадьми отправили на Измаил (тогда это был областной центр) на пересыльный пункт, где распределили в команды по родам войск, и мы ждали «покупателей». Офицеры приехали, нас построили, перекличка пошла -- а Степана нет. Все хлопцы были, а его не оказалось. И мы поехали дальше.
-- Так вас бомбили по дороге?
-- Да это Степа придумал. Никто нас не бомбил -- я ведь с ним был. А в апреле 1945-го мы оказались в Румынии. Там сказали: все, ребята, стоп, Гитлера уже без вас добьют.
Вскоре нас вернули в Союз, я дослужил свой срок и демобилизовался в звании старшего сержанта.
-- Приезжаю в село -- Степки нет, -- продолжает Филипп Плачинда. -- Говорят, прятался да отравился. Все эти годы его считали мертвым. Хотя батюшка нашей церкви рассказывал участковому, что, когда жена Александра Петровича давала списочек с именами умерших родственников, которых следовало помянуть, Степкиного имени там никогда не было. В феврале этого года жена Александра Петровича умерла. Ему самому уже под восемьдесят. И дочка с зятем решили забрать обоих стариков к себе на Кубу. Но оказалось, что у Степана нет никаких документов! Педро начал заниматься -- и вся эта история всплыла.
Господи, да зачем же так мучить человека! Случается, пару дней похвораешь дома, и душа просится поглядеть на людей, услышать сельские новости. А тут почти 59 лет -- вся жизнь! Неудивительно, если у него разум помутился.
Степан ведь не один такой был. Два моих годка, уже покойные, тоже во время войны спрятались от армии. А потом сами явились в военкомат -- и ничего им не было. Отслужили, как положено, вернулись, работали, семьи завели -- детей, внуков. Словом, жили, как люди. Бедный Степа, так жизнь себе искалечил…
… Спрашиваю Александра Никитенко, как дела с оформлением документов брата.
-- А зачем они ему? -- отвечает Александр Петрович. -- На Кубу я передумал ехать. Здесь моя родина, родные могилы. Поздно нам уже ехать на край света. Пока силы есть, вдвоем со Степой огород и виноградник будем обрабатывать да за скотиной ухаживать. А мои дети и внуки хоть и нечасто, но приезжают. И на том спасибо. Главное, чтобы у них все было хорошо.
-- Но ведь документы нужны Степану Петровичу хотя бы для пенсии, скажем, по возрасту, поскольку он не работал. И в конце концов, чтобы, когда придет время, похоронили не на огороде…
-- Э-э, дорогой, «туда» принимают без документов.