3 апреля классику украинской литературы исполнилось бы 85 лет. В канун юбилея его вдова Валентина Гончар предоставила «ФАКТАМ» выдержки из дневников писателя, многие из которых публикуются впервые
Говорят, дневники, как зеркало души, отражают все то, что тревожит и волнует, но не может быть увиденным и услышанным. В дневниковых записях Олеся Гончара сохранилось то, что он не мог сказать вслух. Там обиды и надежды, радость и горе, иногда злость. Но чаще в этих сокровенных строчках любовь, забота и переживания. Реже -- о себе, больше -- о близких и об Украине.
Свои первые записи Олесь Гончар сделал в 1943 году, освободившись из немецкого концлагеря в Харькове. Но первые строки были не о свободе. То, что довелось пережить молодому Олесю в плену, не могло затеряться в памяти, не могло не остаться на бумаге:
«В лагере для нас вонючая баланда, плети, смерть… Мне и сегодня слышится скрежет жести в харьковской тюрьме. Как нас раздевали на тюремном плацу, как били голых, как хотел схватить рубашку, как мы спали прямо во дворе, на подоконниках, на крышах коридорчиков, возле уборных. Но бежать было некуда… Как шел я босой по Харькову с папиросой в зубах на работу и, не стесняясь, смотрел в толпу заплаканных матерей и сестер в надежде встретить знакомое лицо… Но не встретил никого, все были чужие, и этот город -- город моей молодости, солнечных иллюзий -- становился для меня чужим. Я был иностранец -- голый, закованный, гордый… »
А дальше были полтора года войны. Бои, смерть друзей и… первая любовь. В далеких венгерских Карпатах в небольшом селе, где на два дня остановилась часть, он встретил красивую девушку Юлю:
«Дождь, ветер. Оставил Юлию на крыльце. Плачет и рвется от меня, и опять прижимается… За всю войну она, пожалуй, первая женщина, к которой у меня возникло глубокое настоящее чувство. Когда она плакала, мне тоже хотелось плакать. Договорились: если кончится война и я буду жив, а к ней не вернется муж, я заеду к ней, и мы поженимся… Ох-х, как много этих «если»! Хорошая добрая Юля!» (3. 04. 1944 г. )
Потом было расставание, но он помнил о ней:
«А думы все там, там… Вижу Юлию, ее белую грудь, слышу ее нежный голос, пью, рыдая, слезы с ее глаз… ах, почему, зачем все это? Жить, жить с Ней. Зной тридцатилетней женщины… Понять его мог Бальзак. Я его не понимал, сейчас понял, и он меня очаровал навеки… Бреду по пояс в болоте, в ночи, в лесу -- а думаю о ней… » (6. 04. 1944 г. )
Но судьба распорядилась иначе. Они больше не встретились. А после войны у молодого писателя Олеся Гончара началась совсем другая жизнь, другая женщина вошла в его жизнь, теперь уже раз и навсегда, до конца дней:
«Валя приехала… Почему-то очень хотелось, чтоб она появилась… И она услышала! Я был уверен, что она услышит, и сердце, видишь, не ошиблось. Словно тогда, много лет назад, когда, случайно выглянув из окна библиотеки, впервые увидел ее в группке девушек, юную, весеннюю… «Оце твоя доля!» Так и произошло… Благодарю судьбу за это и сегодня, когда неизвестно, сколько еще осталось… » (4. 03. 1990 г. )
1966 год стал годом испытаний. Гончара и Бажана по указке ЦК пытались сделать обвинителями в сфабрикованном процессе над представителями украинской интеллигенции. Гончар отказался, направив гневное письмо в ЦК. Валентина Гончар вспоминает, что после этого домой позвонил Юрий Кондуфор, который был тогда завотделом культуры ЦК: «Навiщо ти написав листа, сякий-такий. Тепер Шелест сидить, як на гарячiй сковорiдцi, матюкається, бо не знає, що робити. Ти ж йому їжака пiд одне мiсце пiдклав… » Процесс не состоялся. Но Олесь Терентьевич понимал, что месть будет беспощадной:
«Существовал выбор: либо замолчать, идти в ГУЛАГ, или творчеством своим хоть как-то оживить дух обессиленной нации. Вот правда того времени… Да, я не рвался на гулаговские нары. К тому же за спиной уже были гитлеровские лагеря, я испробовал уже этот ад… Думаю, что опыта одних лагерей на людскую жизнь вполне хватит». (Январь. 1966 г. )
А дальше была встреча с первым секретарем ЦК компартии Украины Петром Шелестом:
«Разговор был тяжелый. Как с бетоном. Но высказал все, что наболело. И за всех -- и за старых, и за молодых. Теперь ждать, с какой стороны будет мстительный и злобный удар. Заходил Бажан. Ему тоже по ночам снятся кошмары и настроение не лучшее… » (29. О1. 1966 г. )
Шли дни, а мысли становились все мрачнее:
«Мне давали понять, что еще не поздно исправить положение. Но если и дальше буду стоять на своем, то потеряно будет многое -- и цэковство, и депутатство. Какой тупой и унизительный шантаж! Да плевать мне на все чины, если ИХ нужно добывать ценой свободы художника… »
И когда гром грянул, Гончар отнесся к этому почти с иронией:
«С сегодняшнего дня я больше не член ЦК. Что ж. В наших условиях, кажется, не могло быть иначе… Но, может, нет худа без добра? Может, это приблизит меня к тому, что есть самым дорогим -- быть вольным художником… »
По словам супруги, Олесь Гончар был верующим человеком, хотя тот коммунистический, атеистический мир, в котором ему приходилось вращаться, заставлял его скрывать свое отношение к Богу. Он знал и читал «Отче наш». Часто в минуты радости и горя за себя и за друзей обращался к Господу:
«После окончания съезда (писателей Украины. -- Авт. ) пошли с Драчом к Андреевской церкви помолиться за новое руководство СПУ (Союза писателей Украины. -- Авт. ). В дороге, на Владимирской, застал нас дождь. Но случайно рядом проезжал композитор Карабиц, очень симпатичный парень, и подвез нас к Андреевской… Стояли, любовались, немея от красоты. » (8. 06. 1986г. )
«Молюсь за друга. Только что узнал -- неожиданно его кладут на вторую операцию. Позвонил в палату, голос откликнулся слабый, незнакомый -- как с того света: «Да, резать будут еще раз… Олесь, ты святой человек… А что сейчас: утро или вечер?» Как тяжело! Последний из друзей… Боже, спаси его!» (31. 03. 92г. )
Спустя полгода Олесь Терентьевич сам оказался на больничной койке:
«Снова в больнице. Три дня тому назад забрала меня из Кончи скорая помощь. После третьего звонка… Лежу в палате и думаю. Что же ждет нас? Золотая эра человечества уже была. Были на земле времена гигантов. Об этом говорят мифы… Настала эра ядерных пигмеев, которая дала нам Чернобыль. Нужно читать Библию. В ней мудрость глубочайшая. Всечеловеческая. » (26. 10. 1992г. )
Часто Олесь Терентьевич позволял себе пофилософствовать. Конечно, об Украине и особенно об украинских девушках, которых всегда считал одними из самых красивых в мире:
«Все чаще замечаю в людях украинский генотип… Особенно выразительно он проступает в наших женщинах с Полтавщины и степных областей: чернявые, веселые -- ну что в них от рязанских или от чуди болотной? У нас своя кровь и ничего общего с рязанским или финским генотипом. » (18. 08. 1992 г. )
Вообще, песни, традиции -- все, что связано с национальными корнями Украины, вызывало в душе Гончара трепет. Как он радовался, когда во времена так называемой оттепели снова стало возможным петь на улицах колядки и щедривки, засевать. И как грустил, когда это все снова запретили:
«Отшумело то золотое десятилетие, когда в новогоднюю ночь мы слышали на улицах Киева: «Ой, радуйся, пане-господарю, син Божий народився… » Молодежь ходила с колядками, со звездой, радовала песнями… Сегодня этого нет. Не увидишь на вечерних улицах парней и девушек в национальной одежде. Песен не слышишь. Наступили глухие времена. » (31. 12. 1976г. )
Глухие времена наступили и для Олеся Гончара. Сначала был «Собор», который посчитали «антикоммунистическим произведением». Критика доходила до абсурда:
«Сегодня прочитал статью по поводу «Собора» в «Сiльських вiстях» за подписью двух девушек из сельхозакадемии. Они пишут, что среди бригадиров ловеласов не бывает… Ясно, что за них это написали, так же, как написали за «трудящих» из Днепопетровска. Моральное изнасилование -- иначе это не назовешь… Правда, рассказывают, что в Днепропетровске «Собор» (на руках) уже стоит 8 рублей при цене 29 копеек… »
Иногда в спину стреляли свои же, коллеги:
«Ходят слухи, что Смолыч, этот старый провокатор, написал в ЦК письмо, каким должно быть руководство Союза писателей, где сейчас, мол, засели «националисты»… Должна быть коллегия старейшин. Вот такой благородник. » (Май 1971 года).
«Корнейчук с фальшивой усмешкой: «Послушай моего совета, выбрось Курбаса из выступления (5 съезд писателей Украины. -- Авт. ). -- «А он, к слову, ставил на Соловках ваши пьесы». Корнейчук краснеет, с натугой жрет бутерброд (разговор идет в буфете). -- «И его театр Соловецкий, говорят, был одним из лучших в Европе». -- «Впервые слышу», -- пробурчал Корнейчук… » (18. 12. 1966г. )
С интригами, сплетнями, доносами можно было бороться или мириться. Но было одно, что ранило и мучило Гончара до конца его дней и с чем он бессилен был бороться. Чернобыль.
«Пишет мать из Народичей: «Тануть мої дiти, на очах тануть!.. » Это самое страшное, что было сказано о Чернобыле… » (14. 02. 1990г. )
Не давала покоя Олесю Терентьевичу и трагедия академика Легасова:
«После Чернобыля академик Легасов покончил с собой. Было ощущение вины? Не знаю. Думаю, что он как ученый-физик лучше других представлял себе масштабы трагедии, осознал, что Чернобыль -- это на много веков… Так что же остается? Для чего жить? Иногда ко мне приходят мысли -- ускорить финал. А что же сдерживает? Наверное, это: страшно оставлять Валю один на один с космосом одиночества… » (5. 10. 1990г. )
Иногда отчаяние переполняло сердце писателя. Особенно тогда, когда он видел, что то, во что верил, вырождается:
«Были друзья в литературе -- их уже нет. Зато какой холодный мир ныне окутывает тебя! На словах как бы есть уважение. Но я вижу всех их насквозь, этих жестоких, черствых молодых, которым я мешаю даже своим существованием. Ждут не дождутся, когда я лягу в могилу. Эти молодые «жеребцы», это люди эры жестокостей, что живут для себя, обвившись славой, как пауки… Разве они могут представить, разве они могут осознать, что этот измученный болезнями «патриарх литературы» (как они говорят) после трех реанимаций сегодня вынужден думать, как прокормить семью. Ведь им кажется, что он все имеет, что ему доступно все, он всемогущий… Иногда я понимаю тех, кто, как Грыгир (Тютюнник. -- Авт. ), сами ушли из жизни, хотя и понимаю, что это -- грех… Нужно держаться до последнего. Ведь твоя жизнь принадлежит не только тебе. Не имеешь права осиротить близких, а может, и Украине ты еще нужен. Хотел бы дожить до пришествия Мессии. Только бы удержаться, не упасть во мрак отчаяния. Молиться… » (27. 01. 1992г. )
И Олесь Гончар держался действительно до последнего. Держался и отчаянно, как последний романтик, верил, что все не напрасно:
«Верю, придут поколения тех, кто способен будет не только добыть свободу, но и сумеет защитить ее надежно! Но, наверное, это будет уже без нас, без нас… « (21. 05. 1992г. )