Родная сестра писателя, 89-летняя Александра Терентьевна Сова, живущая в домишке на окраине Днепропетровска, где писал Гончар свои ранние произведения, уже почти полвека является его хранительницей и добровольным экскурсоводом
Таких мазанок на окраине нового микрорайона, подступившего к бывшей Ломовке, сегодня практически не осталось -- сплошь добротные кирпичные особняки, глухие заборы. И только хата на Клубной, 25 смотрит во двор двумя подслеповатыми окошечками.
Хатка до сих пор живет воспоминаниями о годах, связанных с именем Олеся Гончара. Несколько стеллажей с книгами писателя, его фотографии на стенах, афиши, и вся его жизнь, сотни раз пересказанная Александрой Терентьевной Совой, стали той ниточкой, которая связывает Днепропетровщину со своим прославленным земляком.
Появление на свет Сашка -- пожалуй, одно из первых и самых ярких детских воспоминаний его сестры Шурочки. Дед Сидор Пилипович вышел тогда на крыльцо их дома и сказал сидящей во дворе внучке: «А мы тебе братика нашли. » -- «Где?» -- «Вон там, в капусте».
В селе частенько метрику «выправляли» не сразу после рождения, а по необходимости, могли и через год. Возможно, вернувшийся с первой мировой войны георгиевским кавалером, но больным и израненным человеком, Терентий Сидорович за семейными да колхозными заботами не нашел сразу для этого времени, а уже потом, по Шурочкиной метрике, сделал и сыну свидетельство о рождении. Не случайно они носят одинаковые имена и даты их рождения отличаются только на один день -- сестра 4 апреля, а брат -- 3-го.
Когда же Терентия Сидоровича расспрашивали, почему назвал детей одинаково, тот, как правило отшучивался: «Я их в цари готовлю», имея, наверное, в виду, что имена Александр и Александра довольно часто встречались в династии Романовых.
Чтобы прокормить семью, старших детей отдавали в наймы. Терентий работал в магазине -- сначала, как сам рассказывал, «подметайлом», а позже дослужился до приказчика.
Там же в магазине он впервые увидел юную Таню Гончар. Девушка с 9-летнего возраста нянчила двух детей в богатой семье, живущей по соседству с магазином, и часто забегала за покупками.
-- Мама вспоминала, как ей несладко жилось в наймах: хозяева вареники едят, а ей пустую юшку дают, сами селедку, а няньке -- голову, -- рассказывает Александра Тереньевна. -- Папа очень ее жалел, и в том же 13-ом году, когда познакомились, они и поженились. В 1914-ом, когда я уже родилась, отца забрали на первую мировую.
Вернулся отец с двумя Георгиевскими крестами на груди, и почти сразу стали строить свою хату недалеко от родительской. Татьяна ждала второго ребенка, поэтому муж всячески оберегал ее от тяжелого труда. Но когда на свет появился долгожданный сынишка, с Полтавщины нянчиться с внуком приехала бабушка Прися, а Таня целый день пропадала на стройке -- так хотелось ей поскорее стать хозяйкой в своем доме. Наверное, там и надорвалась неокрепшая после родов женщина.
-- Мне было пять с половиной, а Сашутке только полтора годика, когда мама умерла, -- вспоминает Александра Тереньевна. -- Это было на рождество 1920 года: на улице мороз, а в хате откуда ни возьмись муха летает. Я маме показываю, а она говорит: «Это смерть моя прилетела». В тот вечер меня впервые отпустили колядовать с соседскими ребятами. Я вернулась такая гордая и счастливая! В одной хате дали бублик, а в другой -- конфету. Забегаю в дом, а все плачут -- мамы уже нет…
Почему-то особенно четко врезалась в детскую память картина: священник отпевает лежащую в гробу маму, а маленький Сашко, стоя в кроватке, подпрыгивает в такт панихиды. Папа взял его на руки и заплакал во весь голос, прижимая к себе.
На этом и закончилось для Шурочки детство. Перед Пасхой приехал из полтавского села Сухого дед, забрал с собой маленького внука погостить. А уже на Троицу в хате хозяйничала двоюродная мамина сестра -- Фрося Воронова. У Фроси бандиты зверски убили мужа, закопав его прямо в поле, и молодая вдова с двухмесячным ребенком на руках уехала из села. Приютил ее Терентий Сидорович. И так получилось, что два горя и два одиночества нашли друг в друге поддержку и опору. Через год у них родился сын, Шурочке приходилось теперь нянчить двух малышей -- Фросиного Васю и новорожденного Колю. Когда пришло время девочке идти в школу, мачеха заявила:
-- Хочешь учить ее на гимназистку -- учи. А мне тогда наймычку бери… Шура осталась дома, на хозяйстве. В девять лет корову доила, в тринадцать хлеб научилась печь. Но ни разу от мачехи не услышала ни одного доброго слова. Когда на собрании, которое проходило в местной школе, 18-летней колхознице вручали благодарность за труд, она впервые увидела парты: «Это еще что такое: стол и стул вместе?». Узнав, что это парты, девушка заплакала, она так хотела когда-то учиться.
То, что маленький Сашко остался жить у бабушки и деда, а не под родительским кровом, возможно, сберегло для Украины такого гения, как Гончар.
Женитьба Терентия Биличенко, рождение маленького сына, видно, отодвинули на второй план мысли о первенце, Саше, живущем на Полтавщине. В Сухом этому даже были рады. У среднего сына Гончаров, Якова, детей не было, и к смекалистому, красивому (в гончаровскую породу) мальчишке дядька и его жена просто приросли душой. А уж как бабушка Прися любила внучонка!
Когда Саше пришла пора идти в школу, дедушка достал из сундука карандаши, букварь, две тетрадки, бабушка уложила все это в холщовую торбочку и перекрестила внука: «Иди с Богом». Открыв дверь класса, дядя Яков сказал учительнице: «Принимайте еще одного школяра», -- и ушел на работу, в сельсовет. А Сашко остался один на один с десятком любопытных глаз, уставившихся на него.
-- Тебя как зовут? -- спросила учительница.
-- Саша, -- ответил новичок.
-- Ну, будешь Олесем, а то Саша у нас уже есть. И не спрашивая больше ничего, записала в классном журнале: Александр Гончар. Ведь мальчишку в селе все знали, как сиротку Тани Гончар. Так он и проучился все годы под этой фамилией. И аттестат получил на нее. Только перед армией в военкомате досмотрелись: метрика-то на Биличенко, а аттестат -- на Гончара. К решению подошли по-армейски просто: выбирай, какую хочешь. Саша выбрал не отцовскую, а мамину фамилию.
Когда бабушка сообщила 16-летнему Олесю, что сестричка Шура вышла замуж, он впервые попросился домой, в Ломовку.
Возле отцовской хаты встретила их Фрося -- зайти в дом не пригласила, а усадила во дворе под грушей. Мальчишка так разволновался, что разболелась голова.
-- Я так летела тогда к отцовскому дому, -- вспоминает Александра Терентьевна, -- что ног под собой не чуяла. Ведь мы с братом 15 лет не виделись. Обнялись с ним, расцеловались -- и у Сашка сразу головная боль прошла.
Только один раз приезжал Александр к сестре и отцу, в 1938 году, когда учился в Харьковском техникуме журналистики. Шура с мужем Гаврилом строили тогда новый домик в две комнатки, и брат подарил им на «обзаведение» 200 рублей (он уже подрабатывал в газетах, много печатался) и старенькую Библию. «Ты веришь -- и верь!» -- сказал ей однажды Сашко. Этот совет из уст совсем еще юного братишки она восприняла очень серьезно.
Военные годы Олеся Гончара -- бои под Харьковом в составе студбата, ранение, плен, запасной полк, с которым дошел до Венгрии, -- описаны самим писателем достаточно подробно. Зная из письма, что Саша будет ехать на Полтавщину через Днепропетровск, Шурочка по несколько раз в день бегала на соседнюю станцию встречать военные эшелоны -- а вдруг увидит брата?
25 ноября 1945 года она опять вернулась с вокзала ни с чем. А через полчаса кто-то постучал в двери и на пороге появился старший сержант в расстегнутой шинели, из-под которой гордо светился целый иконостас орденов и медалей. Вечером Саша поделился с Шурочкой и Гаврилой планами: «Вернусь в Харьков университет заканчивать». Зять спросил: «Разве в Днепропетровске такой же «школы» нет? Учись тут, живи у нас, -- хватит тебе между чужих людей скитаться».
И Олесь, забрав у бабушки в Харькове документы, поступил на 3-й курс Днепропетровского университета. Гаврило и Шура выделили ему меньшую из двух комнатушек, а сами с детьми устроились в проходной.
На бревна положили доски, набили соломой два тюфяка, рядом поставили единственный стол, чтобы студент мог заниматься. У себя на заводе Коминтерна Гаврило выточил две карбидные лампы и каждый день заправлял их, поскольку Сашко всю ночь что-то писал в тусклом свете карбидки.
Шура тогда даже не догадывалась, что по ночам брат пишет свою трилогию. Позже Гончар рассказывал одному из коллег, как работал над романом «Альпы»: «Словно не я его писал, а что-то водило моим пером, само писалось и клокотало в душе, какая-то высшая сила, -- любовь, жалость, боль… »
-- Меня в писатели приняли! -- закружил сестру по хате.
А она заплакала: «Ты теперь знаменитым будешь, обо мне, неграмотной, и не вспомнишь».
Но он почти каждое лето приезжал на эти днепровские берега. И всегда говорил, что самые лучшие строки родились у него именно здесь. А персонажей и сюжет «Собора» он списал именно с рабочей Ломовки, хотя прототипом самого храма послужил Свято-Троицкий собор в Новомосковске.
В домик 89-летней Александры Терентьевны каждый день приходят посетители
Старая хатка едва не попала под снос. Но местная интеллигенция забила тревогу, и домик был признан памятником культуры. Кусочек улицы Клубной так и остался нетронутым. Сегодня эту хату, хоть и неофициально, именуют в городе «музеем Гончара». А несколько лет назад по инициативе городского управления культуры был заказан и утвержден проект реконструкции усадьбы.
-- Решено рядом с домом сделать небольшой палисадник с клумбой, скамеечкой и памятником Гончару, -- рассказывает скульптор, член Союза художников Украины, Александр Зобенко. -- Остановили свой выбор на полуфигуре молодого Олеся, такого, каким помнят его эти стены: в гимнастерке, с книжкой в руках.
На мой взгляд, именно таким и должен остаться Гончар в памяти своих земляков. Не только маститым писателем, не только известной всему миру личностью, которую Кембриджский биографический центр увенчал пожизненным титулом «Интеллектуал мира», но прежде всего, как назвала его писательница Мария Зобенко -- «сыном Днепра».
Люди тянутся к старому домику, где все стены увешаны фотографиями и стоят на полках книги с автографами «Сестре Шуре на улицу Клубную, где было нам хорошо». Поскольку домик музеем не считается, никто старушке за работу экскурсоводом не платит, существует она на свои 100 гривен пенсии да помощь троих детей.
А еще Александра Терентьевна просит Бога о милости к ее Олесю. Когда хоронили в Киеве Гончара, приехавшая в столицу сестра вдруг увидела, что руки брата не сложены по православному обычаю на груди и, оторвав длинный лоскуток от своей траурной косыночки, связала их крест-накрест и поцеловала. Впервые в жизни поцеловала руки брата, которого она так мало видела, но с которым они были так похожи и духовно близки. Недаром же они носили одно имя…