12 декабря исполняется год, как не стало академика Николая Амосова
Последние строки, написанные Николаем Михайловичем Амосовым, были обращены к жене -- Лидии Васильевне. 12 декабря он поздравил ее с днем рождения -- записку передали из клиники. А через несколько часов его не стало…
Дома в рабочем кабинете Амосова на прежнем месте висит его портрет, а рядышком с ним Лидия Васильевна разместила черно-белую фотографию, которую очень любил муж, -- пингвины, бегущие по снегу.
-- Утром подойду к портрету, скажу: «Доброе утро!», а вечером -- «Спокойной ночи!» И как-то легче станет, -- говорит Лидия Васильевна.
Вместе они прожили почти 60 лет. А впервые увиделись осенью 1941 года. В Подольске, под Москвой. Здесь находился тогда полевой подвижной госпиталь (ППГ) 2266.
Ведущий хирург госпиталя Николай Амосов сделал в дневнике такую запись: «Нам дали операционную сестру, и она сразу заболела. Подумалось: «То-то будет работник». Это Лида Денисенко. Высокая, худая, белокурая… довольно красивая. Очень скромная… Стыдно ей, что голова кружится и ходить не может… Это от стресса -- 28 суток выбиралась из окружения. Страх, голод, холод… »
Но, как только новенькая окрепла, Амосов с удовлетворением отметил, что работает она отлично -- все в руках горит.
-- Николай Михайлович и тогда был поджарый -- ни капли лишнего веса, очень энергичный, -- вспоминает Лидия Васильевна. -- И очень… жалостливый. Тяжело переживал, если раненого не удавалось спасти.
-- И даже однажды собирался свести счеты с жизнью, когда раненый скончался на его глазах от аллергического шока при обезболивании?
-- Да. Спас его тогда Аркадий Алексеевич Бочаров, главный хирург полевого эвакопункта. Помню, как в тот день Бочаров зашел в перевязочную с вопросом: «Где Николай Михайлович?» Я говорю: «У нас несчастье». -- «Знаю. Где Николай Михайлович?» -- «Ушел на квартиру»…
В перевязочной прямо на столике всегда стояла наготове большая коробка с ампулами обезболивающего и шприцы. Николай Михайлович, как оказалось, взял сколько-то ампул морфия и ввел их по дороге домой. Он был в отчаянии: «На фронте враг стреляет, а тут я убил человека!» Вовремя разыскал его Бочаров -- промыл желудок и всю ночь не отходил ни на минуту, рассказывал о разных случаях из практики хирургов… С Бочаровым мы остались друзьями на всю жизнь. (После войны генерал-лейтенант Аркадий Бочаров был заместителем главного хирурга Советской Армии. -- Авт. )
«Работаем, как проклятые, с восьми утра до двух ночи», -- записывал Амосов. В войну их госпиталь на конной тяге, где было все пять врачей, принял 40 тысяч раненых! «И мы не дали умереть от кровотечения ни одному», -- отмечал Николай Михайлович. Часто во время операций ему ассистировала Лидия Денисенко. «Лида и впрямь замечательная. Такой работницы я еще не видел. Притом очень миленькая», -- признавался в дневнике Амосов.
-- Я была очень быстрая, -- с улыбкой вспоминает Лидия Васильевна. -- Мы с ним близки по темпераменту. Он любил хороших работников.
-- И как он объяснился вам в любви?
-- Сказал: «Ну вот что, Лида! Ты меня знаешь, я тебя знаю. Давай зарегистрируемся». 23 июля 1943 года мы расписались в загсе белорусского города Речица. И войну заканчивали как муж и жена.
9 мая в перевязочную залетел санитар и кричит: «Победа! Победа! На улицу!» Все сестры и врачи побежали на плац. Шум, стрельба… А я как раз накладывала повязку. Раненые просят: «Сестрица, не уходи!» И я осталась. То к одному подойду, то к другому -- пожму руку, поздравлю…
-- После войны Николай Михайлович одно время работал в Москве, в институте Склифосовского, под началом самого Юдина. Почему вдруг вы уехали из столицы в маленький Брянск?
-- Он всегда хотел самостоятельности! Не мог быть под чьим-то непосредственным контролем, «от» и «до». И когда узнал, что Брянской областной больнице нужен главный хирург, мы сразу же туда отправились. Николай Михайлович начал оперировать больных туберкулезом легких. Тогда частичное и полное удаление легких почти не практиковалось, применяли торакопластику -- это когда удаляются ребра и легкие срастаются с мягкими тканями… Он принялся за докторскую диссертацию, по вечерам я печатала ее на машинке -- в то время найти в Брянске машинистку было невозможно.
На хирургическую конференцию в Киеве он приехал с целым чемоданом препаратов -- срезов частей туберкулезных легких, удаленных при операции. Когда открыл чемодан, патологоанатом ахнула: «Мы в Киеве такого не делаем, как вы в Брянске!» Директор тубинститута Александр Мамолат тут же предложил Николаю Михайловичу перебираться в Киев. Но он сразу не давал согласия -- не хотел уезжать из Брянска. Тогда-то я ему и сказала: «Вот теперь все. Буду поступать в Киевский мединститут!» Всегда мечтала о медицинском вузе (но отец был против, говорил: «не нужны мне твои покойники», и заканчивала я пединститут).
К экзаменам готовилась, сидя на киевских склонах -- возле тубинститута, а ночевала в кабинете директора, рядом с патологоанатомическим отделением, одна на этаже. Страшно было! Но экзамены выдержала. Приезжаю в Брянск и говорю Николаю Михайловичу: «С 1 сентября пойду на занятия». Он быстренько рассчитался на работе. Мы сложили свои пожитки: все уместилось в маленький «Москвич» -- пара чемоданов, какая-то кофточка да платье, несколько смен белья. И -- в путь. В старом здании тубинститута нам дали однокомнатную квартирку. Так началась киевская жизнь…
Позже оказалось, что переезд в Киев, по сути, спас Амосова от… суда. В Брянске на него завели уголовное дело (муж одной медсестры, следователь, решил сделать на нем карьеру): будто бы хирург экспериментировал на больных, удаляя здоровые органы. Емкости с препаратами частей легких -- теми самыми, которые произвели сенсацию в Киеве! -- опечатали, истории болезни изъяли. Разгоралось «дело врачей», прекратившееся только после смерти Сталина…
-- Но первое время Николай Михайлович сердился на меня за этот переезд, -- говорит Лидия Васильевна. -- Бывало, прихожу с занятий в мединституте, а он лежит на нашем «диване» -- старом матрасе, накрытом ковром, -- с книжкой в руках. Вот видишь, говорит, это ты виновата!
-- Отчего же сердился?
-- Пациентов было мало! Он тосковал без работы. Хотя оперировал не только в институте, но и в госпитале инвалидов войны. Однажды Мамолат ему сказал: «Микола, как только построим новое трехэтажное здание института, я тебе его отдам». И отдал. Из Брянска приехало к Николаю Михайловичу подкрепление хирургов: Ольга Матвеевна Авилова, Анна Васильевна Малахова, Иван Дедков (ныне покойный). Постепенно легочная хирургия сошла на нет и остались операции на сердце…
Вскоре это здание на окраине Киева (потом здесь вырос Институт сердечно-сосудистой хирургии) стало известно всем: здесь делали уникальные операции, возвращая к жизни безнадежных больных. Сам Амосов сделал почти шесть тысяч операций на сердце. Примерно 12 процентов пациентов с искусственным кровообращением спасти не удалось. О том, как он переживал потерю каждого больного, в полной мере знали только в семье.
-- Когда я открывала ему дверь, то сразу видела, как прошла операция, -- говорит Лидия Васильевна. -- Если неудачно, то на нем лица не было. Совершенно другая, скованная, походка и речь… Очень тяжело давался ему разговор с родными умирающего больного. Ведь, когда предлагаешь операцию, родные всегда спрашивают: доктор, а он выживет? А вдруг не выживет? Для Николая Михайловича это было пыткой. Но когда больного удавалось спасти, он преображался… Сколько раз пациенты, уже перед выпиской, приносили ему какую-то сумму денег в конверте! Он тут же все отметал. Ни копейки ни у кого не взял. Чистейший человек…
-- «Превыше всего были операции, которые никогда не откладывались, и, конечно, дочка. Ей принадлежали утренние и вечерние часы», -- писал Николай Михайлович.
-- Это так. Детей у нас долго не было, я настояла на ребенке. Профессор Лурье делал кесарево сечение. Николай Михайлович стоял у окошка клиники на бульваре Шевченко (там же потом и наша внучка на свет появилась). И когда он впервые увидел дочку -- лежит что-то красненькое, маленькое и шевелит губками, как облизывается, -- то признался, что у него будто кран в душе открылся: «Твой навек!.. » Дочку мы назвали Катей -- в честь моей мамы, Екатерины Елисеевны. И любимая тетя у Николая Михайловича тоже была Катя. «Закатило!» -- как мы шутили в семье. К тете Катерине мы любили приезжать на отдых -- в Старом Крыму у нее был домик.
-- А в санатории не ездили?
-- Нет, за всю жизнь в санатории отдыхали только один раз… Добираясь в Старый Крым, машину вели по очереди -- дорога ведь неблизкая. Ночевали в саду под старым орехом, купаться ездили в Коктебель… Тетя Катя была бессребреница, так же, как и ее родная сестра -- мама Николая Михайловича, и он сам. А вдобавок -- очень верующая, в отличие от других членов семьи -- «безбожников». (Правда, и Николай Михайлович в последние два года начал пересматривать свое отношение к Богу). Ее так уважали все жители поселка -- татары, русские, болгары, -- что, когда в местной церкви не было священника, службу правила Катерина Амосова. Недавно на домике в Старом Крыму установили мемориальную табличку -- в память о том, что здесь любил бывать Николай Михайлович. Думаю, это и дань уважения его тете.
-- На даче Николай Михайлович охотно бывал?
-- Вначале скептически относился, а потом полюбил бывать в Клавдиево. Случалось, и траву косил, сам смастерил скамейки, полки в кухню, стол, теплицу для огурцов и помидоров. Но, будучи директором Института сердечно-сосудистой хирургии, ни разу не ездил на дачу в Клавдиево на служебной машине! Машина его встречала уже в Святошине: он выходил из ворзельской электрички и ехал на работу… Электрокардиограф Николая Михайловича я отдала в ворзельскую больницу -- он там очень пригодился. Больницы, да еще поселковые, всегда страдают без аппаратуры…
-- Николай Михайлович не раз говорил, что «главная у нас Лида. На ней держится наша маленькая семейная ячейка». Но, чтобы был порядок в «ячейке», нужно постоянно заботиться о быте, финансах, обедах, наконец…
-- В еде Николай Михайлович был неприхотлив. Главное, чтобы на обед было горячее -- не важно, борщ ли суп или рассольник. И салат. Каш он не ел… А финансы? С этим было совсем несложно. Я клала деньги в кружку -- в буфете. И сколько ему было нужно на расходы, столько Николай Михайлович и брал. Единственное, я просила, чтобы он всегда имел при себе какую-то сумму -- на всякий случай. Он очень любил покупать книги, библиотека собралась в 10 тысяч томов. Костюмы выбирал себе сам -- на свой вкус, и я с ним не спорила. Мы очень просто жили -- без скандалов, без сплетен…
-- А подарки дарили друг другу на день рождения?
-- Вот это у нас было не принято. Я дарила ему только цветы. Утром зайду в кабинет и поставлю вазочку с его любимыми красными гвоздиками…
Море цветов, и больше всего именно гвоздик было в тот день, когда люди прощались с академиком НАН Украины, Героем Украины, Героем Социалистического труда, лауреатом Государственной и Ленинской премий, основателем и до 1988 года бессменным директором Киевского Института сердечно-сосудистой хирургии, автором научно-популярных книг и исследований в области искусственного интеллекта -- Николаем Амосовым. Цветы -- единственное, что он когда-то разрешил приносить в свою клинику.
-- В последний год Николай Михайлович плохо себя чувствовал, -- рассказывает Лидия Васильевна. -- Дочка забрала его к себе в кардиологический центр, он полежал 10 дней, и самочувствие стало лучше. Вернулся домой. Но потом занемог и 11 декабря снова поступил в кардиоцентр. Наблюдавший его врач периодически заходил к нему в палату -- измерить давление, посчитать пульс. И на следующий день после обеда врач, как обычно, зашел: «Николай Михайлович, я хочу вас послушать!» Он говорит: «Пожалуйста». Повернулся на бок -- и умолк. Навсегда… Бог послал ему легкую смерть -- за то, что он так много сделал в жизни.
Первые два месяца он почти каждый день ко мне приходил. Я слышала звонок в дверь, его шаги… Потом был перерыв. А сейчас, перед годовщиной, он снова появляется. И во сне говорит: «Лида! Это я… »
P. S. Сегодня на Байковом кладбище состоится открытие памятника на могиле Николая Михайловича Амосова.