Еще в хозяйстве умельцев с житомирской околицы есть амфибия, мотодельтаплан, зерноуборочный комбайн, ветряные мельница и электростанция
Дом создателей этих маленьких чудес я нашел быстро -- по двум возвышающимся над крышей металлическим мачтам с пропеллерами. Оглядев небольшое тесноватое подворье, подумал, что сейчас поедем куда-то на край поля, к ангару.
-- А самолет здесь! -- улыбнулся хозяин и показал на небольшой сарай. Отстыкованные крылья висели под потолком.
Пока в полумраке я разглядывал похожий на фантастический луноход лупоглазый автомобильчик на трех колесах, Яков Антонович одной рукой поднял хвостовую балку и легко выкатил самолет во двор. Затем мы по очереди вынесли и минут за десять пристыковали крылья и руль.
Переодевшись для фотографирования в кожаную куртку, шлем времен войны и причесав усы, Яков Антонович стал похож на авиатора времен братьев Райт, 100-летие первого полета которых мир недавно отметил.
-- Случилось так, что я был последним, седьмым ребенком у моих родителей-крестьян, -- рассказывает Яков Антонович. -- Забеременев мною лет в сорок пять, мама решила, что в таком возрасте стыдно рожать. И стала таскать тяжелые ушаты с кормом для скота, чтобы произошел выкидыш. Но то ли от того, что женщиной была крепкой, то ли я уж больно цеплялся за жизнь, я все же родился. Правда, внутренности мои вышли наружу до колен. Бабка-повитуха вправила их назад, обложила меня луковичной шелухой, и я постепенно вычухался.
Отец мой умер в голодовку. Но не от голода. Его друг, заведующий сельской молочарней, решил угостить отощавшего товарища, у которого семь ртов, творожком. И направил в подсобку. Да забыл, что там же, на полке рядом, лежал заправленный мышьяком кусок, которым собирался травить грызунов. Отец съел именно его… А молочарь признался в этом лишь после войны.
Колхоз выделил на поминки отца продукты. Мы с братом как наелись -- тоже чуть не померли. Голодному ведь много есть нельзя…
Самолет я впервые увидел лет в пять. Однажды мы услышали в небе страшный рев. Скотина и птица обезумела. Люди тоже испугались. Мама хотела накрыть мне голову фартуком. Но я увернулся и увидел низко над хатами два биплана (ну, как кукурузники). Позже по фотографиям в книгах я понял, что это были самолеты «Конек-Горбунок» -- первые советские сельскохозяйственные самолеты.
Летом и осенью, пока в колхозе была работа, маме платили. Продуктами. А зимой мы снова начали голодать. Нам с братом пришла мысль сделать для школьного физкабинета действующую модель паровой машины в разрезе -- котел, цилиндр, поршень, коленвал, маховик, золотники… Получилось!
За это директор школы дал нам два пуда муки. Но что такое два пуда на семью! Мука скоро кончилась. Тогда мы сделали модель-копию самолета По-2. Школе такое пособие не было нужно. Но директор, видать, сжалился и взял. Мы получили еще пуд муки.
Ой, всего не расскажешь. Старший брат хотел от отчаянья под поезд броситься. Из-за голодухи я был вынужден бросить школу. Пошел художником на предприятие, где работал один из старших братьев. Я жил у него в общежитии, спали на одной койке валетом. Писал разные лозунги, таблички и прочую наглядную агитацию. Научился делать печати: по кругу -- фамилия, имя, отчество человека, а в центре -- трактор, самолетик, горящая лампочка или солнце с лучами. Сделал однажды печати с портретами Ленина, Шевченко. В другой раз -- печать-штамп бланков билетов для клуба.
Платили мне за эту работу по 25 рублей в месяц, большие по тем временам деньги. Карточной системы уже не было. Но жить-то негде. И продолжать учебу надо. Я ведь и пяти классов не закончил. И через некоторое время меня определили в детдом в село Чубинское под Киевом. Там жилось неплохо. Правда, директор вначале настороженно спросил: «Печати делать будешь?» «Смотря какие», -- ответил я. Он, очевидно, боялся, что начну делать печати для финансовых документов. Мне, кстати, одни люди предлагали за такую печать три тысячи рублей! Но я знал, чем это пахнет, и никогда такими вещами не занимался.
-- В детдоме были кружки разные, -- продолжает Яков Антонович. -- Я строил модели самолетов с резиновыми моторчиками. Потом соорудил большую -- более двух метров длиной -- модель крейсера «Аврора», тоже с резиновым мотором. Вскоре захотелось на ней плавать самому. Снял палубу, соорудил сиденье. По бокам приладил поплавки для устойчивости и колеса с лопастями, которые приводились в движение воротом. И поплыл!
Но, знаете, страшно хотелось заглянуть в подводный мир. К фрагменту бочки приделал носовую и килевую часть, рубку с люком, сделал окна-иллюминаторы, педали с приводом на винт, четыре поворачивающихся крыла -- рули. Затопляемых отсеков (балластных цистерн) в подводной лодке не было. Когда я влезал вовнутрь, субмарина под моим весом погружалась так, что только верхушка рубки торчала над водой сантиметров на десять. Задраивал люк, поднимал перископ -- трубу с зеркалами с метр высотой, опускал рули, вращал педалями винт, и лодка уходила на глубину. Увы, вода в пруду мутная, ничего не было видно. И вскоре я потерял интерес к подлодке.
-- Яков Антонович, но такие вещи, а тем более авиация, требуют образования…
-- У меня десять классов. Сами видите, были способности. Это, наверное, от отца. Он, например, никогда не учился на кузнеца. А посмотрел, как тот работает -- и сам мог и подкову выковать, и ухнали (гвозди для подковы), и коня умел подковать, и воз отремонтировать.
Вот так и я -- сам до всего доходил. Книги читал, конечно. И к началу войны стал, как и старшие братья, неплохим трактористом и комбайнером. Только они на курсах учились, а я -- нет. В начале войны на фронт не попал -- механизаторам дали бронь, надо было собрать урожай и перегнать трактора на восток. Но немцы оказались проворнее нас, пришлось вернуться в село.
Дома соорудил подпольную мельницу. Почему подпольную? Немцы не разрешали молоть зерно, заставляли все сдавать в закрома фатерлянда. Так ко мне с окрестных сел люди приходили с мешочками.
Потом начали появляться партизаны -- я им оружие ремонтировал. Однажды потребовалось срочно переправить в лес винтовку. У партизан срывалась операция. Прибежала Надя, тогда еще моя невеста, в длинном зимнем пальто. Спрятала винтовку под полой и пронесла кратчайшим путем через центр села, мимо охранявших управу немцев. Дело было летом. Как они не обратили внимание на девушку в зимнем пальто, до сих пор непонятно…
-- А как вы поженились?
-- Да как… Полюбили друг друга, решили расписаться, как положено. Поехали в Радомышль, в загс, подали заявление. Там его приняли, но сказали, что бланков каких-то нет. Велели приехать позже. Пришли мы снова, когда видим -- люди плачут: оказывается, под видом регистрации заявлений немцы наладили учет молодежи для отправки в Германию. Мы дали деру оттуда. Долго прятались в лесу.
Потом пришли наши, в ноябре сорок третьего я ушел на фронт, оставив Надю беременной. И она уже без меня родила нашего старшенького, Николая. А потом, уже после войны, -- Васю и дочь Валю. И сейчас у нас с Надеждой Ивановной семь внуков и двое правнуков.
-- И все равно хочется летать?
-- Вы знаете, хочется. Я заболел этим с детства. Интересовался облаками, звездными мирами. Зачитывался Циолковским. До сих пор уверен, что на Марсе была жизнь. Мастерил телескопы, по ночам вглядывался в небо.
И уже под сорок, когда в космос полетели мыши и собаки, даже сам хотел слетать. Не смейтесь. Ну что, думал я, могут рассказать животные? Только пообписиваются там от страха. Пустая трата денег. Вот и написал в Москву. Дескать, если собаки там выживают, значит, и я смогу. И буду передавать информацию до последнего, так сказать, дыхания, готов умереть ради науки.
Вскоре получил ответ: спасибо, но в нашей стране высшей ценностью является человеческая жизнь, рисковать не можем. К тому же с таким же предложением к нам обратились многие работники отрасли.
Я понял, что речь идет о наборе космонавтов из числа профессиональных военных летчиков, что там высоки требования к здоровью. А у меня были ранения в лопатку и легкое (осколок со временем сам выкашлял), контузия (до сих пор плохо слышу на левое ухо, там все время свистит и шумит). Словом, увидел, что космос мне никак не светит.
Но летать хотелось. А знания дала мне жизнь. В конце 40-х я перешел работать из МТС на Соколовский карьер, здесь под Житомиром, на должность дежурного слесаря. И вот там то экскаватор сломается, то какое-то оборудование выйдет из строя. А производству план-то нужен! Так я постепенно стал и дизелистом, и электриком, и электрослесарем. Видя какие-то недостатки конструкции, постоянно что-то улучшал, совершенствовал, получил звание заслуженного рационализатора Украины, был награжден орденом Трудового Красного Знамени, стал лауреатом Государственной премии Украины за создание инструмента для обработки гранита.
-- Но авиация, аэродинамика -- особая отрасль знаний. Вы были знакомы со специалистами?
-- Дорогой мой, если бы у меня были такие знакомства, я бы летал уже на первом своем самолете, построенном еще в 1951-м, и не разбивался. А полетел и научился летать лишь на четвертом, в 1972 году. Вместе с сыном научился.
-- Этот какой у вас по счету?
-- Седьмой. «АЯ-7» называется. «Артемчук Яков», значит. Я начал его строить в 1985-м. А в 1987 году занял на нем второе место на Всесоюзном слете сверхлегких летательных аппаратов. Двигатель мощностью 32 лошадиные силы я сделал из трех разных -- лодочного мотора «Вихрь», мотопомпы и мотоцикла «Паннония». Магнето (система зажигания) -- самодельное. Винт я вырезал из осины, оклеил его авиационным перкалем, пропитанным эпоксидной смолой. В бак заливаю семь литров бензина, его хватает на час полета. Скорость в небе самолет развивает до 120 километров в час. Летаю, когда погода и не очень холодно, под Коростышев, встречаюсь с такими же, как и я, приятелями-самодельщиками.
Высота? Поднимался километра на полтора. Чувствую, что можно выше. Но там уже холодно. Есть указатели крена, температуры двигателя, скорости. А вот высотомера нет. Да он и не нужен. Это же не всепогодный лайнер.
-- А как вы разбились?
-- Это случилось на четвертом самолете. Приехала дочка из Хабаровска. Очень захотелось ей показать свои полеты. Целую ночь переставлял мотор. Утром поехали за город. А бак на той машине был расположен ниже движка, бензин в него не поступал без насоса. Чтобы создать давление в баке, я сделал гибкую трубку, чтобы держать ее во рту и поддувать в бак.
На взлете же я пользовался расположенным выше двигателя маленьким расходным бачком. Туда дуть не надо было, топливо поступало в карбюратор самотеком. Но вот взлетел, смотрю -- пора поддувать, а трубки нет! Она оказалась под ногами на полу кабины. Нагибаюсь за ней -- с меня слетают очки и падают в рулевое управление! Могли заклинить руль. Нахожу их и выбрасываю за борт. Взял трубку, подул -- порядок, мотор работает. Но чувствую, без очков уже плоховато вижу, надо садиться. Взлетал я против ветра. А тут иду по ветру. Таким курсом садиться не рекомендуется. Значит, лучше приземляться за мелиоративным каналом на болотистый луг, так посадка будет мягче.
Перелетел уже через высоковольтную линию, стал потихоньку снижаться. Тут вижу: передо мной впереди одинокая старая груша. Взял руль чуть-чуть влево, чтобы обойти верхушку. И только сровнялся с деревом, как его всколыхнул порыв ветра, самолет свалился на левое крыло и врезался носом и крылом в землю. Я разбил челюсть, семь зубов, сломал ребро, лодыжку, головой крепко ударился.
Подбежал сын. Дочка запричитала. Лежу, не могу подняться. И вдруг подумал, что это мне кажется в шоке -- рядом с нами трава зашевелилась, садится военный вертолет! Оказывается, примерно в одно время со мной этот вертолет взлетел с военного аэродрома в Смоковке -- это на Киевской трассе, летчики наблюдали мой полет и его печальный финал.
Словом, они положили меня в вертолет и вернулись в часть. Оттуда санитарная машина отвезла вашего покорного слугу в больницу. Ничего, сложили мои кости, рот зашили проволокой, я потом некоторое время только через трубочку питался. И вычухался. Через года полтора начал строить новый самолет.
-- Как супруга отнеслась к этому после аварии?
-- Что делать, надо привыкать, -- улыбается Надежда Ивановна. -- Яков и сына привлек к этому делу. Валентина, дочка, рассказывала: как-то на работе в Хабаровске кто-то принес журнал «Моделист-конструктор» и, показывая обложку, говорит, дескать, какой-то украинец сам построил вертолет и сам летает. Дочка взглянула на фото: «Да это же мой брат Вася!»
Сыну на нем удобно то на речку слетать искупаться, то на огород за 11 километров картошку сапать…
-- А что у вас делают ветряки?
-- Один из них раньше приводил в действие мельницу, а второй -- генератор маленькой электростанции, которой обогревали баню, -- продолжает Яков Антонович. -- Сейчас Василий в своем пристроенном к старому двухэтажном особнячке перевел систему электропитания на напряжение 36 вольт. И ветрогенератор обеспечивает электричеством кухню, комнату, а также наждачный и токарный станки, на которых Вася вытачивает детали для своих летательных аппаратов. Он у нас грамотный. Окончил политехнический институт, работал там инженером. Ой, с этими ветряками был анекдот. Построили мы с Васей ветроэлектростанцию. Приехали специалисты из одной конторы и предложили оформить ее как их разработку. Я человек не жадный. Говорю: ладно, валяйте. Только чтобы и моя фамилия была среди авторов. «Так вы же у нас не работаете!» -- говорят. «А вы, что ли, ее делали?» -- отвечаю. Деваться им было некуда. Ох и любят у нас примазываться!
Сын у меня тоже мужик с характером. Пригласили его однажды в Киев принимать участие в создании вертолета, о котором газеты раструбили. Киевляне требовали, чтобы машина была комфортабельной. Правильно, говорит Вася, но сначала она должна летать. А потом уже и о прочем подумаем. «Нет, надо все!» И никто ничего толком не делает. Сын плюнул и ушел. До сих пор тот вертолет не летает.
-- Как родился трицикл?
-- У меня никогда не было машины, -- рассказывает Яков Антонович. -- Я мог бы оформить фронтовую инвалидность, встать на очередь. Но не люблю ходить, просить, добиваться. Привык решать свои проблемы сам. Вот и построил себе автомобиль на трех колесах. Прочел в журнале, что один московский профессор ездит на самодельном трицикле с деревянным корпусом. Выглядит он, скажу вам, не очень эстетично. Я решил сделать лучше -- из авиационного дюралюминия. Сваривать его нельзя. Так я сделал четыре тысячи медных заклепок. Корпус получился прочный, легкий, герметичный. Двигатель подошел от мотороллера «Тула». От заднего ведущего колеса оборудовал привод на два винта. Получилась двухместная амфибия. Мы с женой ездили на ней в Одессу отдыхать. По шоссе развивает скорость 80 километров в час и бензина кушает всего три с половиной литров на 100 километров. По воде может плавать. Весь одесский пляж сбежался, увидев наш «луноход», рассекающий волны. Да вот незадача получилась. Жене тяжело ногу перебрасывать через высокий борт. И для удобства я сделал обычные дверцы. Машина перестала быть амфибией. Но нам-то, старикам, что главное. Есть на чем на базар за покупками съездить. И самолет отбуксировать на площадку для взлета.