Завтра исполнится 60 лет со дня окончания самого кровопролитного сражения Второй мировой войны
К концу января 1943 года не оставалось сомнений, что немецкая армия проиграла битву за Сталинград. Попытки прорвать кольцо наших войск провалились. У солдат вермахта, вымотанных боями, морозами и голодом, не было ни сил, ни желания воевать. Чтобы избежать напрасных потерь, советское командование предложило противнику капитулировать. Вручить пакет с ультиматумом выпало киевлянину Василию Попову. Тогда ему было 27 лет. В звании старшего лейтенанта он командовал ротой.
-- Василий Иванович, как вы попали в парламентеры?
-- Меня вызвали в штаб дивизии и предложили доставить немцам пакет представителя Верховного главнокомандующего Красной Армии. Мне пояснили, что это дело добровольное, и я имею право отказаться. Но я сразу дал согласие, а уже после возвращения с этого задания узнал, что идти парламентером уже предлагали пятерым, однако все они отказались.
Выдали новый белый маскировочный халат, белый флаг. Было 27 января, около 10 часов утра, на передовой царила непривычная тишина -- ни единого выстрела. Возле немецкой траншеи меня встретил ефрейтор, велел остановиться. Смотрю -- невдалеке дзот с крупнокалиберным пулеметом. Я уже было обрадовался -- пока доведут до штаба, я все огневые точки запомню, и потом наши артиллеристы смогут их накрыть. Но не тут-то было: ко мне подошел офицер и завязал глаза.
-- Вам было страшно?
-- Страх был только, когда меня повели с завязанными глазами. Я сразу вспомнил произошедший незадолго до этого случай: мы взяли пленного, и я приказал своему солдату доставить его в штаб. Боец вернулся, разводя руками: мол, не довел -- фриц бросился бежать, пришлось пристрелить. А затем мне рассказали, что у солдата погиб на фронте кто-то из родственников, вот он и решил отомстить. Когда меня вели под руку с завязанными глазами, я никак не мог отделаться от мысли: а вдруг и у этого немецкого ефрейтора погиб кто-либо из родных, не захочет ли он из-за этого меня убить?
Но опасения были напрасными -- меня сопровождал офицер. Он развязал мне глаза, когда мы очутились в штабной землянке. За столом сидел немецкий полковник. Меня инструктировали, как действовать, и я по-военному громко стал докладывать: «Я -- парламентер Вооруженных Сил СССР, старший лейтенант Попов, прибыл вручить пакет… » Хорошо, что полковник владел русским. С акцентом он ответил: «Согласно международным нормам, вскрыть пакет не могу -- на нем не указано, кто его отправил». Я стал настаивать, и немцы решили вывести меня на улицу, не забыв вновь завязать глаза. Вскоре подъехал автомобиль, и меня куда-то повезли в сопровождении двух офицеров. Мы прибыли в другой подземный штаб. Было заметно, что настроение у присутствующих подавленное, почти никто не разговаривал -- офицеры хмуро уткнулись в книжки, их денщики вязали варежки и носки. Я стою, как истукан, посреди комнаты, ко мне никто не подходит и не обращается. Пришлось начать разговор самому, но меня не понимали. Пришел переводчик и заявил: «На пакете не указано время вашего возвращения, так что готовьтесь остаться на ночлег». А дело уже шло к вечеру, у меня с утра маковой росинки во рту не было. Правда, немцы предложили кофе, но я отказался. К счастью, вскоре меня повезли к первой землянке. Там меня встретил какой-то майор с распечатанным пакетом в руках. Ответ немецкого командования он сообщил устно: «Согласно международным нормам, сдача в плен в городе считается позорной. Сдадимся и сложим оружие за городом».
Когда меня привели к немецкой передовой и развязали глаза, первое, что я увидел, -- идущий в атаку советский танк. Оказалось, в штабе дивизии решили, что я уже не вернусь, и отдали приказ наступать. Но только меня заметили, наступление прекратилось. На нашей стороне меня встретили командиры дивизии и штаба. В тот же вечер приехали представители штабов фронта и армии, и я им все подробно доложил, не забыв упомянуть фразу, сказанную немецким переводчиком: «В таком х… м положении мы никогда еще не находились». Командиры от души смеялись тому, как хорошо немец освоил ненормативную лексику.
Через пять дней противник сдался, причем с позором -- в городе. Вначале 31 января был взят фельдмаршал Паулюс со своим штабом. Он приказал сложить оружие южной группировке немцев, а 2 февраля капитулировала и северная группировка -- я ходил парламентером в ее штаб.
За выполнение этого задания вскоре мне вручили орден боевого Красного знамени, повысили в звании до капитана и назначили помощником начальника штаба дивизии по разведке.
-- Почему пятеро офицеров не согласились быть парламентерами? Судя по вашему рассказу, ничего страшного в этом нет.
-- Мне просто повезло. Идти к противнику было очень опасно. Даже разведчики, в обязанность которых входило ходить за «языком», порой уклонялись от вылазок за линию фронта. Помнится, нужно было во что бы то ни стало взять «языка», а мои разведчики возвращались ни с чем. Оправдывались: нас засекли. Но всем было понятно, что это вранье, немцы ведь как поступали: пустят осветительную ракету, а затем часовой дает очередь из пулемета -- на всякий случай.
Мне как командиру ходить за линию фронта запрещалось, но пришлось нарушить инструкцию. Спрашиваю своих, кто пойдет со мной -- нужно человек восемь. Никто не отзывается. Еле сколотил группу. Мы пробрались к немецким позициям, под утро наткнулись на двух фрицев. В завязавшейся перестрелке мы ранили обоих, однако мои молодцы бросились наутек. Я получил ранение в ногу, но таки догнал их. Приказываю вернуться за «языком». Унести его было бы легко, потому что он сопротивляться не станет -- ранен. Но солдаты и не думали подчиняться. Когда вернулись в расположение части, пришлось каждому влепить по физиономии и «списать» в окопы. В разведчики набрали других бойцов.
Брать «языка» было сложно даже отчаянным, смелым мужикам. Однажды произошел казусный случай: взяли разведчики пленного, поволокли к нашим позициям, а фриц здоровенный попался. Когда разобрался, что его пленили два невысоких щуплых бойца, ухватил их и поволок в немецкую траншею. Один разведчик вырвался, а другой попал в плен…
Запомнился и такой случай: солдаты нашей части -- выходцы из среднеазиатских республик -- повадились сдаваться в плен. Отправят их на ночь в передовой дозор, а на рассвете они с белым платочком идут к немцам. Средство борьбы с этой бедой придумал командир нашего полка: приказал отобрать судимых солдат. Им дали гранаты и обоймы к автоматам в таком количестве, сколько они смогли унести, и направили в ночной дозор. Под утро они пошли к немцам с белыми платками. Те уже привыкли у подобным сценам и вели себя беспечно. Наши «сорвиголовы» подошли на удобное расстояние и давай забрасывать фрицев гранатами. Устроили сущее побоище, а сами вернулись невредимыми. С тех пор у нас в плен не сдавались: стоило солдату подняться с платком в руке, как немецкий часовой валил его пулеметной очередью.
-- Вы были участником парада Победы в Москве. По каким данным подбирали воинов для этого праздника?
-- Нужно было иметь хорошую характеристику, боевые награды и рост 170 сантиметров. У меня недоставало двух сантиметров, но на это решили закрыть глаза. Я закончил войну в Кенигсберге. Здесь меня зачислили в сводный батальон бронетанковых войск Прибалтийского фронта, и нас стали тренировать в «шагистике» по восемь часов в сутки. Так продолжалось несколько недель, а затем батальон отправили под Москву, в военный городок возле станции Хлебниково. Здесь нас поднимали посреди ночи и везли в столицу на занятия. Мы маршировали по Бутырской площади, расположенной рядом со знаменитой тюрьмой. Занятия заканчивали утром, когда москвичи начинали идти на работу. Вернувшись в казармы, ложились спать, а во второй половине дня, пообедав, маршировали еще часа по четыре. Выдерживали нагрузку не все, но те, кто остался, прошли 24 июня по Красной площади с идеальной выправкой.