Десять лет владелец единственной в Украине серии иллюстраций Сальвадора Дали ищет меценатов, которые помогут открыть музей частных коллекций
Свою мастерскую, расположенную в полуподвальном помещении на тихой киевской улице, известный коллекционер и искусствовед Игорь Дыченко в шутку называет «Наутилусом». «Моя подводная лодка дрейфует по течениям времени удивительного культурного треугольника. Раньше в этом райончике жили Леся Украинка, Михаил Грушевский и Серж Лифарь, а сейчас… Впрочем, не будем об этом», -- говорит он, указывая на темный ряд «Мерседесов» за оконным стеклом.
На борту его «Наутилуса» офорт Сальвадора Дали смотрит со стены на футуристическую аппликацию Бориса Гребенщикова, фото комнаты Параджанова с пурпурным отпечатком пальца гения соседствует с рисунком великого мима Марселя Марсо и наивными акварелями маленьких, еще не известных художников Украины. Интерьер мастерской Игоря Дыченко завораживает. За каждой вещью стоят живая история, события и переживания, о каждой коллекционер может говорить часами, правда, «не для прессы». Но кое-какими тайнами коллекционирования Игорь Сергеевич согласился поделиться с «ФАКТАМИ». На столе появилась бутылка «Кампари»… Несколько вечеров искусствовед посвятил воспоминаниям, которые также составляют часть его коллекции. Наравне с картинами Казимира Малевича и графикой Сальвадора Дали, автографом Иосифа Сталина, фото и книгами, подаренными Анной Ахматовой и Лили Брик, письмами Михаила Грушевского и Сергея Ефремова…
-- Игорь Сергеевич, что же подтолкнуло вас к коллекционированию?
-- Детство… Знаете такую детскую игру, когда ребенок, впервые ощутив стремление к чему-то таинственному и прекрасному, начинает «секретничать». Вырывает ямку, где под стеклышком прячет стрекозу с переливающимися крылышками или старинную открытку, найденную среди выброшенного на улицу хлама. Вот и я когда-то собирал страницы отрывных календарей с миниатюрными репродукциями Мурильо, Леонардо да Винчи, Микеланджело. Клеил их силикатным клеем, отчего они быстро «выгорали» и погибали.
… Не так давно я был в Дании, в Оденсе, и, роясь на улице у одной лавки в корзине со старыми вещами стоимостью в одну крону, очень остро ощутил весь смысл коллекционирования. Я нашел чудную простенькую вещицу -- цветок, скрытый под выпуклой стеклянной сферой. И подумал: «Ведь это растение -- осколок эпохи Андерсена… ». В подобных вещах скрыта связь с прошлым, с гениями прошедшего времени. Недаром Стефан Цвейг, тоже страстный коллекционер, приобрел подсвечники, стоявшие в комнате у Гете перед самой его смертью. Последней фразой умирающего поэта было: «Больше света… ». И вполне возможно, что для Цвейга пламя свечей в этом подсвечнике освещало его некую мистическую связь с Гете.
-- Вы известны прежде всего как коллекционер произведений русских и украинских авангардистов 20--30-х годов прошлого века, гонимого и расстрелянного поколения художников. Имена некоторых из них до сих пор не известны. В советские времена за хранение таких картин можно было схлопотать срок. Не страшно было переходить от коллекционирования страничек отрывных календарей к запрещенным вещам?
-- Это началось в конце шестидесятых. Я тогда был студентом Киевского художественного института, интерес к украинским авангардистам стал для меня одной из форм социального протеста. На самом деле, я думал, что все эти формалисты, националисты и враги народа -- очень талантливые и обреченные люди. Как-то более 20 лет назад поэт Виталий Коротич, увидев мою коллекцию, предсказал: «Сегодня украинские кубисты никому не нужны, а завтра они станут нужны всему миру… ». Я запомнил эту фразу, но, приобретая работы авангардистов, вовсе не рассчитывал потом «сорвать банк». Мне достаточно было знакомить друзей с работами этих кубо-футуристов, супрематистов, нео-футуристов, не более того.
Сейчас моя коллекция -- это огромный блок русского, украинского и еврейского авангарда. Мне самому трудно назвать точное количество работ более двухсот разных художников (среди них Бенуа, Малевич, Родченко, Попова, Альтман, Кузнецов). Кроме шуток, я сам не знаю, сколько там экспонатов! Я никогда не видел свою коллекцию целиком… (Кстати, это единственная частная коллекция, которая полностью взята под охрану государства. -- Авт. ).
-- Каким же образом пополнялась коллекция?
-- В начале она далась мне относительно малой кровью. На коллекцию уходила вся моя студенческая стипендия конца 60-х -- начала 70-х годов, гонорары за публикации в «Молодi України», «Молодiй гвардiї» и «Комсомольском знамени». Это были небольшие деньги, но в то время наш авангард можно было купить за бесценок, а некоторые работы я вообще находил на свалке. Совершенно случайно я сумел приобрести знаменитую картину футуриста Виктора Пальмова. О нем известно очень немного. Пальмов вместе с Давидом Бурлюком насаждали футуризм в Японии, где на одной из выставок он получил золотую медаль. Вернулся в Москву, а в середине двадцатых годов был приглашен в Киев, где работал в Художественном институте. В то время у нас преподавали отец советского дизайна великий Татлин, Малевич, Бойчук… В конце концов Пальмова, как Фрунзе и Грушевского, зарезали во время операции. Странная история… После его смерти осталось не более двух десятков картин, разбросанных по разным музеям: в Москве (в Третьяковке), в Киеве, во Владивостоке.
Мне же удалось найти в Киеве наследников одного коллекционера, у которых хранилась часть произведений Пальмова. За одну его картину тогда просили символическую сумму -- порядка 28--30 рублей… Однажды, будучи у них в гостях, я заметил выступающий из-за шкафа уголок холста, на котором была изображена пятка. Мое донжуановское воображение тут же дорисовало все остальное. За шкафом пряталось знаменитейшее полотно Виктора Пальмова «Пляж». Там же я обнаружил и его картину «Украинское село» -- ту, за которую он получил в Японии медаль. Сегодня эти работы, как и автопортрет Пальмова с женой Капитолиной, находятся у меня.
-- А как в вашей коллекции появились работы Сальвадора Дали?
-- Есть определенные моменты, о которых я сегодня говорить пока не могу, но смею заверить, что никакого криминала там не было. 15 иллюстраций Дали к «Искусству любви» Овидия, над которыми он работал в конце 70-х годов, мне удалось заполучить в одной скандинавской стране. Кроме того, у меня есть и графический рисунок Дали 69-го года -- всадник с копьем, что-то на тему Святого Георгия. Но самым ярким моим впечатлением об этой сделке стала дорога туда и обратно. Я летел в Скандинавию под таким градусом, что до сих пор удивляюсь, как это меня пропустили пограничники у нас и там. Назад в Киев я возвращался уже с Дали. Представьте себе огромный тяжеленный альбом с офортами, такой тяжелый, что шедевры пришлось волочить по полу аэропорта.
-- А что же таможня? Так прямо и пропустили вас с Дали?
-- Как это ни смешно -- да. Спрашивают: «Что в папке?» «Дали». Они в ответ: «Ну и иди… » То же самое повторилось и у нас, в Борисполе… Кстати, несколько лет назад, когда я впервые делал в Киеве выставку графики Сальвадора Дали и своих личных рисунков из серии «Ангелы и Арлекины», некоторые посетители решили, что мои ангелы принадлежат руке великого сюрреалиста… Часть офортов и литографий Дали из моей коллекции скоро можно будет увидеть -- 23 февраля в Киевской филармонии на гастролях спектакля Петра Мамонова «Шоколадный Пушкин». Но вообще-то я не большой поклонник творчества Дали и с удовольствием обменял бы некоторые офорты на маленькую картину Матисса, Анри Руссо или Пикассо.
-- Говорят, у вас есть и фальшивка Пикассо…
-- Правду говорят. Но это бесценная фальшивка! Когда-то писатель Виктор Некрасов, зная мою страсть к коллекционированию, нарисовал покосившийся античный храм и подписал: «Игорь, тебе. Пабло Пикассо».
-- От Некрасова вы приняли подарок, а вот от Параджанова нет. Что же вам помешало?
-- Была и такая веселая история. Случилось это, по-моему, поздней осенью в середине 60-х годов. Я тогда впервые попал в дом Параджанова. Как всегда, происходящее там напоминало театр. Все его приемы отличались особенными перфомансами. Знакомясь со мной, Параджанов вдруг взял в руки старинное зеркало в дубовой раме ручной работы и подарил мне. Я был невероятно смущен… Смешался в толпе и осторожно стал протискиваться к выходу, где незаметно оставил зеркало у стены и… бросился наутек. Но не тут-то было! Хозяин дома ринулся за мной. Прямо по проспекту Победы, приводя в хаотичность движение на дороге, Сергей Параджанов в цветастом пиджачке бежал за мною, держа перед собой это зеркало, и орал: «Нэгодяй! Остановись! Нэгодяй!». Не догнал…
Все его вечеринки были такими бурными!.. Однажды он так много подливал мне коньяка из огромного пятилитрового бутыля, что приходилось тайком прятать полные стаканы в карманах пиджака. Помню, как возвращался тогда домой -- счастливый, пьяный, с мокрыми, пропитанными коньяком карманами… Сергей был первым человеком, заставившим меня поверить в себя. Благодаря ему я состоялся как художник. Он всегда говорил мне: «Игорь, никогда не бойся, ничего не бойся. Ты -- не человек, ты -- фламинго! Ты -- умрош от красоты!». И своих первых ангелов я посвятил ему.
За несколько дней до ареста Параджанова я попросил его помочь мне приготовить хачапури -- хотелось встретить свой день рождения с оригинальным грузинским блюдом. Целый вечер он чертил карандашом на мелованной бумаге рецепт-инструкцию его приготовления. Это произведение я до сих пор храню. Наутро мы должны были встретиться, чтобы приготовить пирог. Я звонил Параджанову с двенадцати дня до пяти вечера, кто-то все время брал трубку и сразу бросал ее. Сергей так никогда не поступал. Только спустя несколько дней я понял, что в его доме в это время проводили обыск. Но я еще ничего не знал об этом, поэтому был зол и отправился к нему. Смотрю: свет в окнах не горит. Звоню в дверь -- никто не открывает. Не знаю, почему -- может от обиды, -- я взял и процарапал на стене у его дверей ангелов. Вел себя, как форменный хулиган, рисующий граффити в подъезде. Потом друзья писали Сергею в зону, что в день ареста у его дверей появились два ангела…
-- В юности вы были знакомы и с Анной Ахматовой. Какими «знаками внимания» одарила вас она?
-- Самое бесценное -- это общение с ней. 14-летним пацаном я впервые выехал из Киева, отправившись в Ленинград в гости к друзьям нашей семьи Пуниным, у которых тогда жила Анна Ахматова. Как-то мне предложили отвезти к ней на дачу в Комарово периодику и почту, и я был безгранично счастлив тем, что смогу пообщаться с Анной Андреевной. Купил три пиона на длинных ножках и сел в электричку. В Комарово у меня приняли цветы и провели к домику, где жила Она, презрительно называвшая домик будкой -- это был бедный, выкрашенный в зеленый цвет домик со скромной обстановкой: стол, кровать, светлое окно. Войдя в дом, я увидел темный силуэт гордой пожилой женщины, седые, гладко зачесанные волосы… По-моему, я стоял с открытым ртом, как бы не осознавая, сколько времени утекло с тех пор, как закончился Серебряный век поэзии. Внесли мои пионы в вазе, и Ахматова сказала: «Мне сегодня снились такие же цветы, только на длинных ножках». «Их только что обрезали», -- ответил я. Эта женщина обладала удивительной проницательностью. Мы виделись несколько раз, с 62-го по 66-й год, в последний раз -- в больнице 1 февраля 1966-го, где-то за месяц до ее смерти. Ахматова вышла из палаты проводить меня, и когда я стал спускаться по лестнице, сказала на прощание: «Приезжайте ко мне в Комарово -- в июне или в августе. А сейчас там снег, розовое море». Ее последние слова оставались загадкой для меня, пока через 15 лет я не расшифровал их, приехав как-то зимой в Комарово на ее могилу. Было около пяти часов вечера. Опустились сумерки -- и я увидел карельские сосны… И вдруг в голове всплыла строчка Анны Андреевны: «И сосен розовое тело в закатный час обнажено». Это и было то самое «розовое море»!
В моей коллекции есть одна «по-ахматовски» бесценная вещь. В Москве в 1964 году она подарила мне свою фотографию с ее любимой корягой -- веткой, вытянутой, словно летящая птица. Ахматова тогда только вернулась из Италии, где получила знаменитую поэтическую премию «Этна Таормино». Такое же фото с корягой она оставила там -- в дар итальянцам. Она тогда шутила: «Я им -- птицу, они мне -- премию». Кстати, мой подарок -- старинную нефритовую шахматную фигурку пешки-птицы -- Ахматова всегда носила с собой. И это при том, что вещи у нее никогда не задерживались, она имела привычку все раздаривать.
-- Вы общались и с Лилей Брик…
-- Мою жизнь украсили три женщины, повлиявшие на меня как на человека и искусствоведа и ставшие для меня духовными опорами, -- Анна Ахматова, Лиля Брик и Алла Горская. Это совершенно разные, несовместимые люди. Первая моя встреча с Брик была чудовищна, сплошная мистика! Дверь мне открыл ее тогдашний муж -- уставший от общения, но неизменно любезный Василий Катанян. Я жутко волновался! Ведь в этом доме гостили и Луи Арагон, и Жерар Филипп и Ив Сен Лоран -- самая на то время богемная для Москвы компания. И тут -- о, ужас! Откуда-то из ванны вырывается маленькая, сгорбленная, полуобнаженная, с мокрыми горящими рыжими волосами ведьма! Я смертельно испугался. Меня попросили подождать -- и вскоре вновь вышла она. Красивая! В черном шелковом брючном костюме. Белое неподвижное лицо, зачесанные назад огненные волосы и нарисованные невпопад черные брови!
Хорошо помню две золотые цепи, которые Лиля Брик носила на груди. И на них висели не какие-то украшения, не кулоны, а кольца. Много лет спустя она позволила мне рассмотреть их и померить. Я держал то самое кольцо с гравировкой «Л. Ю. Б. Л. Ю. », которое подарил ей Маяковский, и кольцо с буквами «В. М. » Оно побывало у меня на всех пальцах и с каждого падало -- у Владимира Владимировича пальцы были толще моих.
Однажды я подарил ей редчайший билет на первое выступление неизвестного молодого поэта Маяковского у Ильи Репина в Куоккале. Когда же я нашел и «реставрировал» один из сборников стихов Маяковского под несколько странным для поэта названием «Лирика», Брик схватила его и сказала: «А эту книжечку я хорошо знаю!». Оказывается, после выхода «Лирики» поэт подписал для нее один экземпляр. После они повздорили, и Лиля Брик зашвырнула книгу вместе с дарственной надписью в Москва-реку. А когда увидела ее у меня, вспомнила и написала четырехстрочное послание Маяковского, утонувшее в реке:
«Прости меня, милая Лиленька, За бедность словесного мирика, Книга должна называться «Лиленька», А называется «Лирика».
-- А что связывало вас с Аллой Горской?
-- Меня всегда привлекали сильные люди. И, конечно же, трагически погибшая художница Алла Горская была именно такой. Вообще, киевские шестидесятники -- это удивительный магический круг. Алла жила в доме на Терещенковской, на последнем этаже. Сейчас там, по-моему, клиника. В 1963 году я приходил к ней в эту комнату и всегда поражался ее картинам, идеям, словам: как можно было тогда так смело творить! Я видел там удивительные вещи, к примеру, чашки -- простые, дешевые, с казенным портретом Шевченко и цитатой: «Свою Україну любiть, любiть… », которая полностью звучала: «Свою Україну любiть, любiть у врем'я люте». И эти чашки выходили тогда миллионными тиражами!!! А на билете на один печальный юбилей, сохранившемся у меня, было много цитат Шевченко, среди которых: «Караюсь, мучусь, але не каюсь… » и совсем рядышком: «В сiм'ї вольнiй, новiй… ».
В тот день, когда я вернулся из армии, мне позвонили и сказали: «Аллу Горскую убили!». Это был удар. До сих пор храню веточку калины, которую прикрепили мне на ее похоронах.
-- Игорь Сергеевич, скажите честно, какие суммы вам предлагают, когда хотят купить что-либо из вашей коллекции?
-- Начнем с того, что я ничего не продаю! Суммы же называют разные -- и шестизначные, и семизначные… Честно вам скажу, я с удовольствием отдал бы все 15 работ Дали (и не только это) совершенно бесплатно в Украинский музей частных коллекций, если бы такой существовал. Идея открытия подобного музея, какие есть практически в каждой столице мира, витает в астрале уже десять лет. Но денег на это никто не находит. А ведь открой кто-нибудь в Киеве за 2--3 миллиона такой музей, через несколько лет мы сможем насытить его ценностями, стоимость которых, грубо говоря, в пять раз превысит затраты на его строительство. В частных коллекциях Украины рассыпаны и второй Эрмитаж и второй Лувр. Это золотой песок! И многие коллекционеры не знают, какая судьба ждет их собрания после смерти.
Сегодня они живут хуже бомжей. Хранят бесценные вещи, и при этом у многих не хватает денег, простите, на резинку для трусов. Что происходит с такими коллекциями после смерти хозяина, можете догадаться. Большая их часть уходит за рубеж, и примеров тому много. Недавно это случилось с частью коллекции старинных книг знаменитого коллекционера из Кировограда Александра Ильина…