Бывший заместитель председателя Госкино СССР Борис Павленок утверждает, что рентабельность советского кинематографа составляла 900(!) процентов, несмотря на жесткую цензуру
Практика, когда фильм, на съемки которого были потрачены огромные средства, зрители не имели возможности посмотреть только потому, что он не понравился кому-то из членов ЦК, была во времена Советского Союза обычным явлением. Режиссерам часто приходилось идти на различные ухищрения, чтобы донести до поклонников кино свою мысль. Проблемой советского кино было не снять фильм, а «протолкнуть» его через жесткую цензуру. И вот перестройка! Свобода слова, казалось тогда, решит все проблемы. Киношники были уверены, что «завалят» зрителя гениальными фильмами. Но этого не произошло. Парадокс, но сейчас хорошие картины появляются значительно реже, чем при советской власти. Обозреватель еженедельника «Коммерсантъ-Власть» Евгений Жирнов встретился с бывшим заместителем председателя Госкино СССР Борисом Павленком. Этот человек читал все сценарии, которые запускали в производство, давая «добро». Он же первый смотрел отснятый фильм и высказывал свое мнение. От его подписи на приемном акте зависело: увидит зритель картину или нет. «ФАКТЫ» предлагают своим читателям это интервью, напечатанное в 9-м номере «Коммерсанта-Власти» за 2003 год.
-- Борис Владимирович, вы один из немногих людей, о которых почти 20 лет после их отставки пишут так много и так плохо. Вы запрещали актерам играть, а режиссерам снимать, вы уродовали и отправляли на полку картины. Вы действительно были главным партийным цензором в киноискусстве?
-- Я и сам удивляюсь, какую оставил о себе долгую память. А на тех, кто рассказывает обо мне разные небылицы, не обижаюсь. В год я вел производство 150 картин, а это минимум столько же конфликтов.
-- Вы ведь не кинематографист, что называется, с младых ногтей?
-- Я никогда не собирался работать в кино. В Минске был редактором газеты «Советская Беларусь». Однажды секретарь республиканского ЦК Василий Шауро звонит мне: «Вас утвердили председателем Белгоскино». Проработал в Белгоскино семь лет. В 1970 году меня назначили начальником Главного управления художественной кинематографии и членом коллегии Госкино, а в 1972 году председатель Госкино Филипп Ермаш назначил меня заместителем -- производство фильмов, ответственность за качество художественных фильмов, финансы и учет. Так что я стал отвечать за весь цикл производства и проката фильмов.
-- Вы могли и не включить картину в годовой план?
-- Иногда в текущем году фильм в план не включали из-за того, что был перебор с картинами такого типа. А какие-то фильмы мы просто волевым порядком включали в план студий. «Пиратов XX века» я силой заставил снимать, потому что нужно было зрительское кино, дающее кассовые сборы.
-- Главной целью было извлечение прибыли?
-- Пополнение бюджета. Кинематограф был абсолютно рыночной и прибыльной структурой. Получив темплан, я шел в Госплан, а потом в Минфин и выбивал лимит на производство фильмов. Нас всегда выручал министр финансов Василий Федорович Гарбузов. Он был большим любителем кино. Когда он смотрел комедии, с ним в одном ряду сидеть было нельзя: все кресла тряслись. И если возникали сложности, он безоговорочно решал вопрос. Обычно мы получали до 100 миллионов рублей в год. Это было разрешение банку дать нам ссуду. Мы должны были их освоить и погасить банковский кредит. Студии продавали фильмы прокату (другой структуре Госкино), прокат продавал кинотеатрам, и деньги, полученные от сборов за билеты, мы возвращали в банк.
-- А сколько возвращалось?
-- Касса нам давала примерно 1 миллиард рублей.
-- Действительно?
-- Рентабельность советского кинематографа составляла 900 процентов в год. Мы когда-то ставили с американцами «Синюю птицу», и у меня для журнала «Variety» брали интервью. Я им говорю, что кинотеатры в СССР посещают 4 миллиарда зрителей в год. Они переспросили. Я снова: 4 миллиарда. Они попросили написать на бумаге, пересчитали нули и все-таки написали в журнале один миллиард. Средняя цена билета была 22,5 копейки, вот и получались сборы 1 миллиард рублей со всей киносети. Этого хватало, чтобы вернуть кредит, вести производство, оплачивать тиражи фильмов. Примерно 550--570 тысяч забирали у нас в виде налогов. Оставшегося хватало, чтобы делать такие картины, как «Война и мир» или эпопею «Освобождение», чтобы у нас с 1976 года ежегодно было 30 режиссерских дебютов. Мы создали на «Мосфильме» объединение «Дебют», условием работы в котором было: ставьте, что хотите, снимайте как хотите, выход на экран зависит от проката -- купит или не купит. Но мы платили всему творческому составу повышенные ставки, чтобы они не были ущемлены по сравнению с теми, кто работает в «большом кино».
-- Блестящие результаты повторялись из года в год?
-- В среднем, чтобы фильм оправдывал себя, нужно было, чтобы его посмотрело 17 миллионов зрителей. Но далеко не все эту цифру вытягивали. Василий Шукшин снимал один в один, как снайпер: ни одного лишнего съемочного дня, ни одного попусту потраченного метра пленки. У него «Калина красная» стоила -- сколько лет прошло, но я хорошо помню -- 289 тысяч рублей, и посмотрели ее 140 миллионов человек. В то время как какая-нибудь «Севастопольская эпопея», которую посмотрели -- я помню тоже -- 1,5 миллиона человек, стоила 1,5 миллиона рублей.
И чтобы поправить дела, мы, как у нас говорилось, «приглашали Брижит Бардо». Это нормальный продюсерский ход. Неважно, где я беру деньги, главное -- рассчитаться с долгами и получить кредит на следующий год. Иногда звонил Ермашу управляющий Госбанком и говорил: «Слушай, купи какую-нибудь «Есению», у меня касса пустая». Покупали индийские мелодрамы, бросали в кинотеатры большой тираж и наполняли бюджет.
-- Но не все режиссеры могут снимать зрительское кино.
-- Давным-давно известно, что в искусстве есть две тенденции: одна -- искусство для зрителя, а другая -- искусство для развития искусства. И фильмы, которые обогащали кинематограф, как правило, зрительским интересом не пользовались.
-- А перед сдачей фильма в прокат проходила его приемка в Госкино?
-- Конечно. Сначала режиссер обсуждал фильм с нашим редактором, и они решали, не нужно ли чего улучшить. Все изменения вносились только при условии полного и добровольного согласия. Потом картину смотрели мы с мудрецами из аппарата Госкино и тоже обсуждали.
-- А обойти вас пытались?
-- Во время обсуждения картины «Свой среди чужих, чужой среди своих» произошел конфликт с Никитой Михалковым. Я сделал два--три очень мелких замечания. Там «затяжка» пошла. Хуже всего в фильме, когда начинается «русское кино» -- нет никакого действия. Никита взвился, закричал. Я говорю: «Не хотите слушать, выпускайте так. Вам же хуже будет». Назавтра мне звонят и говорят, что Михалков-папа прибежал на Старую площадь и во всех кабинетах, куда заходил, поносил меня. Прошло несколько дней, и Сергей Михалков пришел ко мне. Заикаясь, говорит: «Борис, ты извини, ты прав был». Я говорю: «Так ты пройди по всем кабинетам, где ты меня обгадил, и скажи, что был не прав».
-- А что делали те, у кого не было знаменитого папы?
-- Некоторые сами были знаменитостями, и спорить с ними не полагалось.
Почти у каждого крупного режиссера был какой-то высокий покровитель. Раздается звонок от жены члена Политбюро: «Борис Владимирович, вот Александров снял картину «Скворец и лира». Говорят, вы не выпускаете ее на экран. Пришлите нам ее на дачу посмотреть». Я отвечаю: «Я очень уважаю Александрова, он так много сделал для нашего кинематографа. Сейчас у него картина не получилась. Чтобы сберечь его авторитет и авторитет Любы Орловой, мы картину на экран не выпустим». Аргументы не подействовали. «Я скажу мужу, чтобы он вам позвонил». Ну, как говорится, против лома нет приема, послали. Назавтра она мне опять звонит: «Как же вы можете такие картины снимать?!»
Но Гриша пошел наверх, и оттуда пришла команда: запустить фильм в производство. Мы доказывали, что сценарий плохой, что Орлова уже не в форме и ей нельзя играть 30-летнюю красотку. Лицо еще можно снять через сетку, но руки и ноги крупным планом уже нельзя снимать. Так и снимали -- руки и ноги были других актрис. Но Александров уперся, и все. У него тогда уже начинался маразм. Стали думать, как ему объяснить, что фильм не выйдет, чтобы не убить его этим известием, и придумали. Позвали его и говорим: «Знаете, мы не может выпустить вашу картину по международным обстоятельствам. Между нашей разведкой и американской после оккупации Германии был договор, что ни они, ни мы там своих шпионов держать не будем. А вы сняли картину о том, как в Германии работают разведки. Будет крупный международный скандал. Мы вас хотим уберечь от этого». И Александров, довольный до невозможности, что он стал фигурой такого масштаба, поехал домой.
-- То есть последней инстанцией в приемке фильмов были ЦК и семьи членов Политбюро?
-- Все категорические решения по картинам исходили со Старой площади. Например, по фильму Элема Климова «Агония». Прекрасная картина. Мы ее посмотрели, сели и задумались, какие будут претензии. И тут я вспомнил, что у Ленина есть цитата по поводу Распутина. Говорю Элему: «Давай поставь ее эпиграфом к фильму». Посмотрели картину. Начали ее вызывать на дачи. Причем по два, по три раза смотрела одна и та же семья, знакомых собирали. И тут на заседании Политбюро Косыгин говорит, что картина негодная и выпускать на экран ее нельзя. Начали мы выкручиваться. Ермаш трижды -- такого не бывало в советской истории -- входил по этому вопросу в секретариат ЦК с записками. «Агонию» сначала разрешили выпустить в прокат за границей. И только потом в Союзе, хотя ничего антисоветского в картине не было.
-- Но виноватым во всем считали вас?
-- Естественно, ведь акт приемки картины подписывал я. Или не подписывал, как было приказано выше. Сколько могли, сопротивлялись. Но когда нас не слушали и отдавали приказ, приходилось исполнять. Кинематографисты не понимали, что на Старой площади их принимали и давали какие-то обещания, а нам тут же давали прямо противоположные указания. При этом наши кураторы в ЦК никогда глубоко не вникали в кинопроцесс.
-- А чем вы занимаетесь теперь?
-- Я же продюсер (смеется). Организую встречи ветеранов кино со зрителями -- и людям приятно, и нашим заслуженным актерам заработок. А еще пишу. Два моих исторических романа вышли в Англии. А недавно взялся за мемуары.