Вчера Анна Божко отметила «сердечный» юбилей: операцию ей сделали 6 марта 1968 года. Результат превзошел все ожидания
-- Мне было 26 лет, когда по настоянию врачей я отправилась на консультацию к Николаю Михайловичу Амосову, -- вспоминает Анна Георгиевна. -- Осмотрев меня, он сказал: «С пороком сердца, как у тебя, до такого возраста не доживают. Если не сделать операцию, у тебя в запасе года четыре, не больше». Меня подкупили его откровенность и жесткость. Все врачи, которых я встречала раньше, лишь гладили меня по головке и говорили: «Деточка, береги себя, не нагружай… » Щадили…
-- Вы сразу согласились на операцию?
-- Нет. Попросила отсрочку на несколько месяцев, чтобы закончить учебу в институте. Да и надо было собраться с мыслями. Я ведь понимала, что ради четырех лет, которые мне отпущены, не стоит дальше учиться, строить планы на будущее. Амосова я спросила: «Если операция пройдет удачно, мне придется себя в чем-то ограничивать?» Он ответил: «Нет». Это меня вполне устроило. Значит, стоило рисковать жизнью.
-- Риск был большим. Ведь такие операции только начинали делать…
-- Это так. Я у Николая Михайловича была третьей или четвертой, кому он заменил клапан. Но провел он операцию блестяще. У меня оказался даже более сложный порок, чем предполагали. Пришлось не только заменить клапан, но и сделать коррекцию в самом сердце. Первые шесть дней я чувствовала себя великолепно. И вдруг образовавшийся тромб попал в сердце, и оно остановилось. Я пережила клиническую смерть, повторную операцию. Затем в течение трех месяцев врачи боролись за мою жизнь… Как видите, вместе мы победили болезнь.
-- Сразу после моего рождения врачи сказали маме, что у меня порок сердца, что я не жилец, а ей стоит подумать о втором ребенке, -- рассказывает Анна Георгиевна. -- Но мама в это не верила. Мне она никогда не говорила о своих тревогах. Я училась, работала, занималась танцами, спортом. Одышка, конечно, была. Особенно после физической нагрузки. Но я старалась не обращать на это внимания. У нас в семье и мама, и дедушка были спортсменами, ходили под парусом, а дед даже был в числе основателей яхт-клуба. Характеры сильные. Такой характер унаследовала и я.
Анна Георгиевна и ее муж Сергей Алексеевич показывают семейные фотографии. У меня сначала были опасения, что воспоминания о давнишней операции могут расстроить женщину. Оказалось, вовсе нет. Она с огромной теплотой говорит о людях, с которым познакомилась тогда, 35 лет назад.
После консультации у Амосова Анна поняла, что без операции не обойтись.
-- Я не паниковала, потому что верила Николаю Михайловичу, -- продолжает женщина. -- В то время как раз вышла его первая книга «Мысли и сердце». Уже находясь в клинике, перед операцией, я читала эту книгу, и она вселяла в меня оптимизм. Шестого марта 1968 года в мое сердце вшили искусственный клапан и поставили «заплату» на межпредсердную перегородку.
Операция действительно прошла очень хорошо. Амосову ассистировали кардиохирурги Михаил Францевич Зиньковский и Геннадий Васильевич Кнышов. Именно Геннадий Васильевич, ныне академик АМН Украины, сменил Николая Михайловича на посту директора Института сердечно-сосудистой хирургии. После операции Анна сразу почувствовала себя лучше. Врачи радовались, ходили со счастливыми лицами. Трагедия произошла на шестой день после операции -- тромб перекрыл сосуд в сердце. Жизнь и смерть разделяли минуты.
-- Почему-то я была в сознании. Помню, как быстро меня везли на каталке в операционную, а по дороге интубировали -- начинали вводить наркоз, -- вспоминает Анна Георгиевна. -- Позже мне рассказали, что перед тем, как вскрыть грудную клетку, успели только облить меня йодом, чтобы продезинфицировать. У хирургов не было ни секунды даже на переодевание. Наступила клиническая смерть. Именно в это время, как рассказали мне позже, Николай Михайлович Амосов был на пути в аэропорт, собирался улетать в командировку за границу. Как только он узнал, что случилось, примчался в клинику. Меня застал на операционном столе. Проверил, что сделано, объяснил, как действовать дальше. Затем уехал. На самолет успел. Когда вернулся, я оказалась под его пристальным вниманием.
У Анны Георгиевны хранится фотография Амосова с дарственной надписью: «Анне Божко и ее маме на память». Но подарена она была все же маме…
-- Под дверью операционной моя мама оказалась сразу, как только узнала, что мне удаляют тромб из сердца, и за одну ночь стала седая, -- вспоминает Анна Георгиевна. -- Ее просили уйти, но она была непреклонна. Врачи и сами понимали, что без мамы мои шансы выжить намного ниже. Увидев, что мама не закатывает истерики, не плачет, владеет собой, Николай Михайлович Амосов разрешил ей находиться со мной в реанимации. Она целый месяц не выходила из клиники, не оставляла меня ни на минуту. Первое время спала на полу, на каталке, практически ничего не ела. Во время обхода Амосов вдруг спросил: «Где вы спите?». И не получив вразумительного ответа, велел поставить в моей палате еще одну кровать -- для мамы. Они подружились, два жестких волевых человека. Маму знали в клинике все врачи. Вспоминают ее и теперь. Всех поражали мамино мужество, самоотверженность.
В реанимации Анна провела месяц. В сердце развилась инфекция. Каждый день мог стать для девушки последним. Но она боролась.
-- Сколько раз мне делали прямое переливание крови, не счесть. Врачи и медсестры знали, какая у меня группа крови, кто из них может, если нужно, стать моим донором. Медсестра Мирра, с которой мы общаемся до сих пор, ложилась рядом, и ее кровь перекачивали мне… То же делал анестезиолог Олег Павлович Малиновский. Из-за нагноения мне постоянно чистили рану, делали перевязки. Я шутила: «Вшейте молнию, чтобы больше не резать. Открыли -- закрыли. Так удобнее». Швов было так много, что мышцы не работали. Чтобы приподнять голову, я брала себя рукой за волосы на затылке и тянула вверх… Всего в клинике я провела три месяца. Казалось бы, должна с ужасом вспоминать эти дни. А у меня перед глазами всплывают иные картинки. Вот в палату заходит доктор и говорит: «Посмотри, кого я тебе принес!» Раскрывает руки -- и выпускает воробышка. Это такое чудо! Птичка немного полетала по палате, а когда мы открыли окно, выпорхнула. Чувства, переполнявшие тогда мою душу, до сих пор меня согревают. В палате всегда было много цветов, которые приносили мне сами врачи. Разницы в возрасте у нас почти не было, между нами завязалась настоящая дружба. Многие из них и сейчас работают в клинике.
Как только я выписалась из больницы, меня потянуло в путешествие. Это -- моя страсть. Купила билет в Прибалтику. Врачи об этом не знали. Мама сначала возражала, а потом сдалась. С собой я взяла сумку с медикаментами, все, что надо для перевязки. Ведь я вся была изрезана. Новые впечатления, возможность увидеть красивые города пошли мне на пользу. Когда вернулась, мне досталась путевка в Кисловодск. Туда я тоже отправилась самовольно. Увидев мои послеоперационные швы, доктор наотрез отказалась принимать такую пациентку в санаторий: боялась, что я умру, а ей придется отвечать. Потом согласилась. Так я даже в горы ходила. Оздоровилась, загорела. После приезда отправилась к Амосову. Он поразился: «Где это ты так загорела?». Поначалу отругал. Но когда прослушал сердце, похлопал по плечу и сказал: «Молодец!» Мне кажется, он мною гордился.
-- Когда мы с Аней познакомились, после ее операции прошло девять лет, -- говорит Сергей Алексеевич. -- Было это в Крыму, на пляже в Алуште. Для меня это была любовь с первого взгляда. Я увидел на пляже очень красивую женщину. Правда, тело ее было в шрамах… Аня объяснила, почему. Так что с первых дней знакомства я знал, что она перенесла тяжелейшую операцию на сердце. Но в ней было столько энергии! Ничто не напоминало о болезни. Встречались мы два года. Я жил в Ленинграде, но старался приезжать, как только выпадала возможность. А когда сделал предложение, Аня начала меня уговаривать, что жениться нам не стоит.
-- Аргументы были убедительными?
-- Мне казалось, вполне, -- продолжает Анна Георгиевна. -- Говорила, что мое сердце может отказать в любой момент. Но Сергей меня не послушал. Мы подали заявление в загс, и нас сразу расписали. В день моего рождения. Было это почти 25 лет назад.
-- Так что 25 марта у нас намечается семейный праздник -- серебряная свадьба, -- говорит Сергей Алексеевич. -- Все эти годы мы работали: Аня -- инженером-конструктором, я -- геологом. Много путешествовали, побывали и на Дальнем Востоке, и в Карелии, ходили в походы, Анна отлично плавала. Чтобы заработать дополнительные дни к отпуску, дежурила в народной дружине, была донором. Если у нее отказывались брать кровь, объясняла: «Для меня многие сдавали кровь, теперь и моя кому-то пригодится». Это не значит, что со здоровьем у нее не было проблем. Но они никогда не вытесняли главного -- интереса к жизни. Мы хорошо понимаем, что возможность жить и не чувствовать себя больной Анне даровал Николай Михайлович Амосов.
-- Мне очень жаль, что его с нами больше нет, -- говорит Анна Георгиевна. -- Если есть на том свете жизнь, пусть у Николая Михайловича она будет великолепной. Хотя я знаю, что сам он в это не верил…