Утром по пути на работу девушка оказалась возле столичного стадиона «Спартак» в горящем автобусе
В 50-е годы в Киеве и других городах широко развернулось жилищное строительство. Для увеличения выпуска кирпича Петровским кирпичным заводам понадобилось разрабатывать новые месторождения глины. Вывозить самосвалами за город огромные горы верхнего слоя грунта было слишком дорого. Власти решили засыпать этим грунтом Бабий Яр. Решено было делать это более дешевым способом -- гидронамывом: разжиженные водой земля и песок транспортировались по трубопроводу в район пересечения улиц Демьяна Коротченко (сейчас -- Елены Телиги) и Мельникова. Часть воды должна была впитываться в землю, остальная -- уходить в дренажные колодцы.
Но проектировщики и строители чего-то не учли, и на месте Бабьего Яра образовалось огромное озеро…
В ночь на 13 марта дренажная система замерзла, прибывающая вода переполнила озеро и начала размывать гребень глиняной дамбы. Утром плотина не выдержала. И мощный поток грязи высотой от трех до шести метров с 60-метровой высоты устремился вниз вдоль нынешней улицы Елены Телиги мимо Павловской больницы и Кирилловской церкви, сметая на своем пути шедший по улице Фрунзе транспорт, людей, частные домишки Куреневки, затопил территорию стадиона «Спартак», трамвайное депо имени Красина, и, растекаясь и угасая, остановился лишь перед забором 4-й обувной фабрики.
В переполненном автобусе в то утро ехала на работу и юная чертежница-копировщица «Киевоблпроекта» Света Витищенко. Через 42 года после тех событий Светлана Никитична рассказывает корреспонденту «ФАКТОВ», как ей удалось спастись в том кошмаре. Только по официальным данным, в тот день за считанные минуты погибли 145 человек, сотни людей получили тяжелые травмы и остались без крова. Хотя, по некоторым сведениям, еще в августе, убирая на месте трагедии застывшую пульпу, рабочие то и дело выкапывали тела погибших.
-- Первый раз я чуть не погибла в эвакуации во время войны, -- рассказывает Светлана Витищенко. -- Мне было тогда годика два-три. Мы с мамой и старшим братом заразились скарлатиной. У меня она протекала очень тяжело.
Отец наш воевал, пропал без вести. После освобождения Киева мы жили в Старых Петровцах. Десятилетку я закончила в соседних Новых Петровцах. Мечтала стать врачом. Знакомый парень даже подарил мне книгу «Ожоговые болезни и отморожения в годы Великой Отечественной войны». Кто бы мог подумать, что через несколько лет мне самой придется долго и мучительно лечить ожоги!.. Но мама хотела, чтобы я продолжила учительскую династию. Но, хоть я и училась неплохо, мои попытки поступить в педвузы окончились неудачей. А поскольку еще учась в школе я неплохо чертила, отчим (мама в 50-е годы снова вышла замуж) устроил меня чертежницей-копировальщицей к себе в организацию «Киевоблпроект», где он работал инженером. На работу ездили вместе из села в центр Киева автобусом-развозкой.
-- Накануне 13 марта мы видели какие-либо сны? Может быть, были предчувствия, приметы беды не помните?
-- В воскресенье, 12-го, день стоял холодный, мерзкий -- дождь со снегом, ветер, и мы с подругами пошли к одной знакомой. Телевизоры в селе в те годы были еще большой редкостью, и мы коротали время за картами. Сначала в дурака поиграли. Затем кто-то попросил хозяйку погадать. И когда дошла моя очередь, мне выпали сплошные черные карты! Помню, особенно огорчили кресты. Я испугалась за маму. Ей за пару дней до этого сделали операцию на щитовидке.
-- Утром в понедельник мы с отчимом почему-то опоздали на развозку и до площади Шевченко ехали рейсовым автобусом «Дымер-Киев», -- вспоминает Светлана Витищенко. -- Там сели на трамвай. На Куреневке за окном увидели много воды. Она залила проезжую часть. Ну, думаю, наверное, паводок, ливневая канализация засорилась, лужа скоро кончится.
Но в районе «Спартака» трамвай остановился и вагоновожатый велел всем выходить. Некоторые пассажиры возмутились. А водитель заупрямился: «Если вода попадет в электродвигатели, произойдет короткое замыкание, пожар!»
Мы вышли. В это время кто-то остановил идущий в сторону центра грузовик. Отчим сказал: «Возвращайся домой, простудишься. Я один в больницу к маме съезжу». И сам прыгнул через борт в кузов. Мне в узкой юбке это вряд ли бы удалось.
Отчим потом сокрушался, что не взял меня с собой в кузов -- они еще успели проскочить. А трамвай наш впоследствии я видела на фотографиях перевернутым от удара грязевого вала.
Намеревалась было уже возвращаться в село. Но сотрудница Света, которая ехала с нами, сказала: «На работу не выйти? Ни за что!» Мне тоже стало неудобно прогуливать. Тут мы увидели приближающийся автобус «ЛАЗ» 3-го маршрута и втиснулись на заднюю площадку.
Автобус немного проехал и остановился. Мотор заглох. Пассажиры попросили водителя открыть дверь, так как машину как-то странно раскачивало. Открылась и сразу же закрылась только передняя дверь. Я стояла на задней площадке, возле кондуктора, и не знаю, успел ли кто-нибудь выйти. В салон стала просачиваться вода. Началась паника. Кто-то даже закричал, что это конец света.
В это время в заднюю часть автобуса что-то сильно ударило. Все стоящие в проходе чуть не попадали. И тут же -- вспышка, хлопок, стало горячо, все заволокло дымом.
Позже нам рассказали, что о наш стоящий автобус ударился ехавший сзади самосвал и наш бензобак взорвался. Помню, я бросила сумку и закрыла лицо руками. Мелькнула мысль: «Боже, я горю!.. » И почему-то особенно стало обидно от мысли, что сгорю совсем, от меня ничего не останется и никто не узнает, куда же я подевалась. Кстати, примерно так произошло с моей сотрудницей Светой -- ко мне уже в больницу приходили следователи и ее родственники, все допытывались, ехала ли она в автобусе. Тела многих не могли опознать. Мама Светы после похорон лишилась рассудка.
-- Потом открываю глаза, оборачиваюсь назад и вижу сквозь пламя две дырки -- выбитые задние окна, -- продолжает Светлана Витищенко. -- Бросилась коленями на сиденье, кто-то снаружи подал руку и меня втащили на кузов самосвала. Дальше, помню, грязь, какой-то островок, на нем двое молодых мужчин в фуфайках и женщина с ними растрепанная. С другой стороны плавал мертвый ребенок. Я спросила у мужчин и женщины, как я выгляжу, хоть и так видела -- кожа с рук клочьями свисает. Они внимательно посмотрели на меня, возможно, думали, что у меня лицо просто сильно испачкано, и один говорит: «Ничего… » А второй: «Этой девушке надо помочь».
Смотрю на ноги -- тоже клочья кожи свисают. На мне были капроновые чулки, которые тогда в моду входили. Они расплавились. Только ступни не пострадали -- они были в воде.
А жизнь мне, наверное, спасли мои длинные, до пояса, волосы. В тот день они были заплетены в две косы и уложены под пуховой косынкой. Я потрогала голову -- волосы вроде бы есть. Потом оказалось, что половина обгорела. Подумала, что и лицо не пострадало -- я ведь его не видела. Но тут же промелькнуло: почему же так плохо вижу и слышу? Наверное, начинался отек. Обернулась назад, бросила взгляд на автобус, а он -- как догорающий факел. Все в нем трещало, и вокруг в горящей от растекшегося бензина жиже барахтались люди.
Мои спасители довели меня до ограды стадиона, где кто-то уже положил доски, и велели идти по ним. А сами вернулись помогать другим. Помню, меня кто-то вел по воде, а я все время стонала: «Ноги… » Очевидно, грязь и песок набились в раны, а мокрая узкая юбка терлась о них. К тому же я упала, содрала кожу. Когда вышла из воды, жгучая боль в ногах стала невыносимой.
Но я шла и думала: сейчас попрошусь к каким-нибудь людям, чтобы разрешили привести себя в порядок. Затем быстренько приеду в больницу, справлюсь в окошечко о мамином самочувствии и попрошу передать, что навещу ее завтра…
Тут подъехал грузовик. В кузове -- женщина. Лицо, голый череп и руки были красными, как свекла, и она кричала. Я поняла, что грузовик этот и меня заберет.
Нас привезли в областную больницу, во второе хирургическое отделение. Все, помню, на свое лицо хотела посмотреть. Но зеркала мне так и не дали. Нас начали мыть, колоть обезболивающее. Мне предлагали выпить спирту. Но я никогда водку не пила и отказалась. Успела попросить, чтобы маме не говорили. И потеряла сознание на целый месяц…
Из-за сильного отека голова моя так распухла, что я лежала без подушки. В палате нас с тяжелыми ожогами лежало четверо. Перевязки всем делали одновременно. К каждой пациентке приходили врач и сестра, и всем снимали бинты -- чтобы мы кричали одновременно…
Врачи не могли определить, сохранились ли, не пострадали ли мои глаза. Нос и уши обгорели полностью. Видите, ушных раковин у меня нет. Из-за этого плохо слышу. А нос мне нарастили из кожи руки. Дважды делали так называемый филатовский стебель -- кожа на предплечье надрезается, чтобы можно было свернуть ее в трубочку, но совсем не отсекается.
Руку приподнимают, свободный конец трубочки пришивают к месту носа. В таком положении, с пришитой к лицу рукой, надо жить два месяца, пока врачи не убедятся, что кожа прижилась. Потом отсекают конец, связанный с рукой. Через некоторое время делают еще одну трубочку. И лишь затем из приращенной кожи сформировали нос. Вернее, его подобие. Пришлось восстанавливать губы, кожу лица, лба. Всего за 18 лет я перенесла 26 или 27 пластических операций. Кожа не всегда хорошо приживалась.
-- На операции в Москву, в платную косметологическую клинику, мне приходилось ездить во время отпусков, -- вспоминает Светлана Никитична. -- Больничные на такие операции не выдавались. Ой, что говорить. Весь необходимый цикл операций я так и не закончила -- дышу, например, только одной половинкой носа. А летом вообще задыхаюсь.
-- Как сложилась ваша личная жизнь? У вас ведь был парень?
-- Да, был. Мы любили друг друга. И после случившегося он меня не бросил, поженились. Но прожили вместе восемь лет. Муж начал гулять. Дочку растила сама. Родные, конечно, помогали. Сейчас у Алены семья, муж хороший, ее сыну 15 лет, дочке -- 12.
Через год с небольшим после катастрофы, повстречав за время больничной эпопеи очень много хороших, настоящих докторов, вытащивших меня с того света, я окончательно решила стать врачом и поступила в медицинский институт. Из-за того, что самой приходилось время от времени лечиться, вынуждена была несколько раз брать академотпуск. Тяжело, конечно, было. Но я от природы любознательна. Хотела и сама себе чем-то помочь, не только полагаться на добрых людей.
Но знаете, что меня больше всего убивало? Работала я одно время врачом-лаборантом, проверяла результаты анализов, взятых у больных людей. Видела, что они плохие. А некоторые коллеги мои писали: без патологии. Подходила, говорила тихонько: как же так? И возвращала на повторные исследования. В ответ -- обиды, жалобы, даже обвинения в склочничестве. В конце концов вынудили меня уйти на пенсию. А как прожить на 109 гривен 64 копейки в месяц? За квартиру заплатишь -- на хлеб и лекарства уже не хватает. Я могла бы еще работать, Минздрав и горздрав обещали, но все напрасно.
-- Разве государство или хотя бы организация-виновник не помогают пострадавшим от Куреневской катастрофы?
-- В молодости мне платили пенсию по трудовому увечью. Затем по решению суда, правда, с пятилетним перерывом, до сентября 1974 года компенсацию выплачивало Киевское специализированное управления N 602 «Гидромеханизация». С тех пор -- скоро тридцать лет -- не платят. В мае прошлого года я обратилась к руководству этой организации с заявлением. Единственное, что смог сделать начальник КСУ -- написать, что ознакомлен.
Когда «ФАКТЫ» позвонили Николаю Пилипцу, оказалось, что он в командировке. Главный бухгалтер сказала, что в одноразовой помощи они никому не отказывают. Но Витищенко требует ежемесячных выплат. А на это нужно решение суда.
Обращалась ли Светлана Никитична в суд? Да, пару лет назад отнесла исковое заявление. Но после недавней реорганизации района ее дело затерялось. Пенсия могла бы быть больше, если бы женщине дали вторую, а то и первую группу инвалидности. Ведь здоровья от тяжелейших ожогов и операций не прибавилось. Увы, председатель ВТЭК, к которому попыталась обратиться Светлана Витищенко, даже амбулаторную карточку не прочитала: причинной связи нет!
Два года назад общественность отмечала 40-летие Куреневской трагедии. И еще тогда, весной 2001 года, «ФАКТЫ» подняли вопрос о том, что наше государство научилось с горем пополам помогать и бывшим фронтовикам, и чернобыльцам, и «афганцам». А вот жертвы последствий Куреневки -- одной из государственных технических авантюр -- даже через 40 лет не имеют статуса пострадавших и обречены на вечные унизительные хождения по судам и другим инстанциям с протянутой рукой, доказывая, что у них тоже есть право на компенсацию утерянного не по своей вине здоровья. Увы, за два года ничего не изменилось. Разве что куреневцев стало меньше.