Завтра в Киеве возобновляются гастроли знаменитого московского театра
«Ленкому» -- 75 лет! Празднества по этому поводу только-только отшумели в Москве. Поздравляли именинника в его родном доме. В качестве подарка поклонникам юбиляр показал свою последнюю премьеру, «Шута Балакирева». Говорят, от звездных гостей не было отбоя. Первым поздравил художественного руководителя и главного режиссера театра Геннадий Хазанов. Говорят, его речь была недолгой, но очень емкой: «Вы моложе театра, но театр выглядит лучше!.. » Впрочем, в этот день шутил не только Хазанов. Среди именитостей были замечены Александр Ширвиндт, Галина Волчек, Андрей Вознесенский, Юрий Сенкевич. Правда, их всех не допустили к самому священному действу -- тушению 75 свечек на именинном пироге… Отпраздновав свой юбилей, «ленкомовцы» сразу засобирались в Киев. Здесь они дадут три обещанных еще в сентябре спектакля, легендарную «Юнону и Авось»…
-- Несмотря ни на что, вы ее в Киев все-таки привезли…
-- Имеете в виду «Юнону и Авось»? А как могло быть иначе? Слово дал.
-- Замену Николаю Караченцову в роли графа Резанова все же не нашли.
-- Так быстро это сделать невозможно! Может, мы вместе с Николаем Петровичем подумаем, он поработает с новым актером, нужен долгий тренаж. Пока не вижу, как решить проблему, поэтому чувствую свою вину. В «Юноне» у нас уже четвертая Кончита. По сюжету ей должно быть лет 16 лет. Резанову -- 40. Но его играет любимый всеми артист, поэтому, в общем, нам прощаются некоторые несовпадения с возрастом. Я не мыслю себе этот спектакль без Караченцова. К сожалению и… к счастью!
-- А вот с Александром Абдуловым в роли Человека театра… расстались без слез.
-- Состав актеров, задействованных в «Юноне», у нас на 99 процентов поменялся! А Саша… С ним связана одна смешная история. Это случилось, когда «Ленком» был на гастролях в Америке. У нас в спектакле есть сцена с горящим факелом. Тогда еретика играл молодой Абдулов, он исполнял очень красивый танец еретика. А американцы тщательно следят за пожароопасными вещами. Они разрешили сыграть нам эту сцену лишь с одним условием -- факел должен быть прикован железным обручем к руке Абдулова. Я удивился: «Почему?» Американцы сказали, что у Абдулова безумные глаза, и они боятся, что он может швырнуть факел в зрительный зал. Все мои разговоры, что это добрый, нормальный человек, их не убедили. В общем, где-то они были правы.
-- Двадцать лет назад из-за «Юноны» вас не обвиняли в антисоветчине?
-- Когда она выходила, это было большим чудом и потрясением для тех, кто ее выпускал. Ни я, ни композитор Алексей Рыбников, ни поэт Андрей Вознесенский не думали, что в то время, в 1981 году, можно безнаказанно петь православные молитвы, поднять царский андреевский флаг и закончить спектакль словом «аллилуйя». Это удивительно! Но потом нам казалось это некоей политической и общественной смелостью. А теперь… Песню «Аллилуйя» в конце спектакля опять подхватывает зал. Думаю, «Юнона» еще долго будет жить…
-- Думаю вам, руководителю театра, обласканного властью, особо переживать по поводу своих спектаклей не приходиться…
-- Обласканного? Я на даче чай с президентом не пью. Да и не имею никаких контактов. В свое время у меня было несколько встреч с Ельциным, но они никак не касались материального благосостояния или каких-то выгод для театра. Может быть, в России нам помогает один серьезный человек -- Юрий Михайлович Лужков, мэр Москвы. Мы ему обязаны своевременной помощью, которую он оказывал в самые тяжелые моменты: пожар театра, экстремальные ситуации с гастролями. Да просто по-человечески. Юрий Михайлович вместе с нами переживал смерть нашего выдающегося драматурга Григория Горина…
Горин был единственным человеком, который мог мне сказать: «Знаешь, вот тут плохо. Просто бездарно!» И что-то на ходу придумывал. А я или принимал его вариант, или он подталкивал нас к чему-то третьему. Перед премьерой я всегда показывал Горину черновую работу. Смерть застала Гришу, когда мы работали над пьесой «Шут Балакирев».
-- Помните, когда видели его последний раз?
-- Если бы я знал, что тот раз будет последним… Он так неожиданно умер… Мы встретились в Красновидове, где у нас есть дачный кооператив. Он жил в старом корпусе, я -- в новом. Это была рабочая встреча, мы выясняли какие-то детали по поводу отношений Монса и императрицы Катерины из «Шута». Я попросил его помочь. Помню, он принес мне листочек со своими заметками. Я, конечно, и предполагать не мог, что это его последние замечания…
-- 25 лет назад Андрей Миронов сыграл Остапа Бендера в вашей экранизации «12 стульев». Если бы пришлось ставить картину сегодня…
-- О нет! Сейчас я не стал бы заниматься Остапом Бендером. Когда я закончил «12 стульев» и мне через некоторое время предложили снять «Золотого теленка», то я, памятуя слова, что «деньги не на что истратить», повергшие меня в большое уныние, отказался. Это было как раз тогда, когда в советских магазинах действительно нечего было купить. А тут обыски, экспроприация. Я понимаю, что нельзя серьезно относиться к бриллиантам, спрятанным в одном из стульев, но для меня больная проблема -- ленинский лозунг «грабь награбленное». И Киса Воробьянинов, несмотря на то что это комедийный, несерьезный персонаж, для меня слишком больная тема.
-- С Андрем Мироновым работалось легко?
-- Знаете, Андрей поначалу вызывал удивление. Удивление -- мягко сказано. Удивление со знаком минус. У Андрея эстрадный, феерический талант сочетался с талантом психологического внутреннего страдания. У него был очень сильный интеллект. Не все могли его принимать таким. Меня всегда поражала пластика Андрея. Его умение двигаться. Почему, откуда это у него? Миронов не обладал какими-то яркими хореографическими способностями, но посмотрите начало «Бриллиантовой руки», кусочек танца на палубе. Совершенно бродвейский, хорошо двигающийся актер. Кстати, увы, редкое у драматического артиста качество.
-- О вас как о талантливом режиссере заговорили, кстати, после спектакля «Фигаро», где тоже играл Миронов.
-- В моей жизни все складывалось как-то постепенно. Жизнь не бросала меня в экстремальные ситуации -- из грязи да в князи. Я начинал как бы с нуля. Я -- москвич, окончил актерский факультет. Правда, ни один московский театр мной не заинтересовался. И несмотря на мои вялые усилия остаться в Москве, я вынужден был уехать. В город, который подарил мне много радости, в Пермь. И все равно там было непривычно, мне было ОЧЕНЬ сложно вернуться в Москву. Поэтому, когда в 1967 году вышел спектакль, принесший мне определенную известность, я даже не сразу понял, что произошло. Не сообразил, что это настоящий успех! Понял, что что-то произошло, лишь по… женским глазам. Да, да! У женщин появился какой-то интерес в глазах по отношению ко мне…
-- И вы растаяли…
-- О нет! Хотя… Мне ВСЕ женщины нравятся. Но предпочтение все-таки отдаю тем, у кого веселые глаза, с которыми можно шутить, которые понимают юмор. Несмотря на свой мрачный облик, за что меня часто укоряют, юмор я люблю. Знаете, как меня называли в одном театре?
-- Знаю -- МРАК Анатольевич.
-- Ничего не утаишь…
-- Еще, говорят, вы страшный домостроевец…
-- А вот это неправда. Дома у меня анархия. Просто там я пытаюсь немножко отдохнуть. Моя профессия связана со встречами с большим количеством людей. Я не умею всех как-то так отметать, отбрасывать… А ведь полусумасшедших людей с малозаметными нарушениями театр притягивает очень сильно. Вот я и рассматриваю разного рода странные предложения. Как-то на Крещатике ко мне подошел человек и сказал: «Марк Анатольевич, очень приятно, что вы к нам приехали. Нас, русских, в Украине очень много. Не могли бы вы возглавить наше объединение?.. » Ну что тут ответишь?.. Поэтому дома мне хочется никого не видеть и не слышать. А просто… почитать. Причем что-то, не связанное с театром.
-- Вам никогда не хотелось, «тряхнув стариной», выйти на сцену?
-- НИКОГДА! Хотя знаю, что своим появлением доставил бы большую радость артистам. У меня уже был такой случай. Много лет назад один известный писатель принес пьесу о Пушкине, сказав, что писал ее пять лет специально для «Ленкома». Я поблагодарил его и спросил: «А кто же мог бы Пушкина сыграть?» Он и воскликнул: «Вы -- настоящий мастер!» Когда я представил, как буду клеить бакенбарды, делать себе пушкинскую прическу и сколько радости доставлю этим своим коллегам-артистам… Нет-нет! Я бы не выдержал страшного нервного напряжения! Несмотря на то, что, конечно, во мне какой-то лицедей живет. Но, наверное, он не до такой степени совершенен, чтобы выходить на сцену. А ведь учился…
-- Зато режиссуре не учились вовсе.
-- Думаю, научиться этому невозможно. Можно познать ремесло -- в высоком смысле слова. Можно знать ноты, но музыку не сочинять… Это сам организм -- твоя психика, интеллект, -- окружение могут привести тебя к некоей генетической форме сочинительства.
-- Мудрено. Значит, и не разглядеть в молодом человеке дарования?
-- Ну почему? Хотя на этот вопрос однозначно не ответишь. Например, я прежде всего стараюсь внушить артисту, в котором чувствуется талант, дарование, что я не Карабас-Барабас, который будет дергать за ниточки. А он ни о чем не станет думать. Это невозможно! Я всячески пытаюсь стимулировать мышление актера, чтобы он не ощущал себя белым листом бумаги, на котором режиссер нарисует все, что пожелает…
-- Довольно демократическая позиция. Наверное, поэтому актеры вашего театра не боятся работать еще и в кино. Знают, что не осудите.
-- Я прекрасно отношусь к бродвейским принципам эксплуатации театрального актера. Просто надо научиться правильно балансировать. Я иду навстречу артистам, понимаю, что им надо зарабатывать. Что зарплаты в театре на жизнь не хватает. Конечно, когда я вижу своего артиста в какой-то рекламе, то испытываю некую печаль, но вместе с тем и понимание. Я никогда и никого не осуждал за уходы в какие-то другие сферы. Единственное, о чем договариваемся, -- на выпускной период, последние два месяца, не заниматься ничем. Никуда не уезжать и не отпрашиваться. Так что во время выпусков новых спектаклей, наверное, страдает семейный бюджет. Но…
-- Ваша дочь, Александра Захарова, часто слышит от вас похвалу?
-- Нет! Но ей очень хочется, чтобы ее хвалили. Когда я уходил из Театра сатиры, его главный режиссер Плучек сказал мне: «Забирай все, только не бери с собой жену». Что же касается Саши… Мы уживаемся.
-- Вы суеверный человек?
-- Нет… Но некоторые приметы, особенно театральные, блюду. Например, если падает сценарий, тут, извините, надо сесть на него. И если кто-то роняет при мне, обязательно прошу соблюсти ста-а-арую актерскую примету. Но чтобы совсем погрязнуть в суевериях… Мне просто не дает этого сделать мой собственный день рождения -- 13 октября.
-- Значит, и премьеры не боитесь?
-- Ну что вы! Я безумный трус! Особенно при выборе пьесы. Раньше это было как-то привычно, особенно во времена жуткой партийной цензуры. Хочешь что-то поставить? Нет, уж лучше сначала про БАМ. А уж потом… Сейчас, конечно, такого нет. Но и выбрать спектакль гораздо сложнее. Уж слишком большой поток информации обрушивается на человека сегодня. Думаю, это экологически небезопасно.
-- А если поставить классику? Ну, например, «Мастера и Маргариту»?
-- Нет! Слишком люблю этот роман… Потом, на нем лежит некая посмертная печать судьбы Булгакова. И я прекрасно знаю, что случилось с фильмом Кары, который так и не вышел. В роли Геллы там снималась моя дочь. Первый съемочный день: внимание, мотор, хлопушка… Снимали в интерьере -- роскошный богатый буфет, на котором стояло чучело совы. Сразу после хлопушки сова спикировала вниз, попав в темечко артиста, потерявшего сознание. Да и сам режиссер попал в серьезную дорожно-транспортную ситуацию, виновником которой был человек по фамилии… Коровин.
-- Ладно, тогда давайте о более приятных вещах. Например, о пиджаках.
-- Моя больная тема. Заглядывая в свой шкаф, всегда удивляюсь, что пиджаков там больше, чем мне надо. Это поз-о-орная правда! Но иногда мне некий пиджак ТАК нравится, что не могу без него жить. Покупаю, и в результате он остается на вешалке в шкафу ждать своего часа. Жена возмущается: «Что же это такое?! Вперся в куртку и носишь ее. Уже до не-при-ли-чия занашиваешь!» Но, конечно, приезжая на гастроли, стараюсь выглядеть цивильно. И торжественно… (Поговаривают, что в свой последний приезд с «Ленкомом» в Киев Марк Анатольевич прихватил семь чемоданов! -- Авт. )