Фильм, поставленный по бессмертному произведению великого Гоголя, так и не вышел на экраны
Кто знает, что говорили бы об этом фильме сегодня, если бы 65 лет назад на просмотре незавершенной картины Александр Довженко не произнес решительно: «Способный молодой режиссер с первых своих шагов запутался в формалистической паутине. В этом фильме отсутствует художественная правда. Постановщик извращает смысл и содержание классического произведение Гоголя». На дворе «расцветал» 1937 год, и в фильме усмотрели намек на атмосферу тех лет.
Предчувствуя недоброе, оператор Николай Топчий тайно вынес из монтажной снятый материал и спрятал у себя дома. Он хранил пленку, каждый день ожидая ареста «за хищение социалистической собственности». И только в 1961 году Николай Павлович принес в музей имени Александра Довженко свой архив: фотографии, эскизы костюмов и декораций, а также личные письма к матери, в которых рассказывал историю своего сотрудничества с Михаилом Булгаковым. А недавно примеру оператора последовала дочь одного из художников-постановщиков «Ревизора» Ирина, подарив музею архив отца -- Александра Бобровникова.
Благодаря всем этим материалам представилась возможность рассказать читателям «ФАКТОВ» о странствиях «Ревизора» по украинской земле.
На советскую сцену гоголевского «Ревизора» вывел Всеволод Мейерхольд вместе с исполнителем главной роли Сергеем Мартинсоном. Спектакль, поставленный в 1926 году, потряс москвичей. Все ходили «на Мартинсона» -- о таком Хлестакове мечтал, наверное, и Гоголь, когда писал: «Есть труднейшая роль во всей пьесе -- роль Хлестакова. Я сильно боюсь за эту роль. Для нее нужен решительный талант». В исполнении Мартинсона это был глуповатый, беспардонный, избалованный петербургской жизнью шалопай, но такой обаятельный, что публика буквально сходила с ума. И не только московская.
Когда в 1930-м театр Мейерхольда гастролировал во Франции, парижане аплодировали Мартинсону-Хлестакову стоя. Французская пресса называла артиста «мастером походок», а его ноги сравнивала с руками Элеоноры Дузе, воспетыми ее современниками. Мейерхольдовский «Ревизор» пробудил творческую фантазию многих кинематографистов. Но процесс, как бы сейчас сказали, пошел только когда за написание сценария взялся знаток Гоголя Михаил Булгаков, уже имевший опыт работы с гоголевскими произведениями (спектакль МХАТа «Мертвые души»).
Как вспоминала вдова писателя, эту работу Булгаков решил сделать потому, что очень нуждался в средствах. В 1930-м в «Письме к Правительству» он подчеркивал: «У меня, драматурга, написавшего 5 пьес, известных в СССР и за границей, налицо в данный момент --нищета, улица, гибель». Чтобы выжить, знаменитый писатель участвовал даже в конкурсе учебников со своим «Курсом истории СССР» для 3--4-х классов.
«Украинфильм» подписал с Булгаковым договор на экранизацию «Ревизора». Задачей экранизации было «преодоление театральных традиций и создание кинематографического произведения средствами, органичными только для кинематографа». Режиссером назначили Алексея Дикого. Но когда к Михаилу Афанасьевичу пришел Михаил Каростин, мечтавший воплотить пьесу на экране, то совершенно очаровал драматурга: эрудирован, энергичен, остроумен и главное -- влюблен в Мартинсона! Понравился Каростин и съемочной группе. «Вчера у Натальи Ужвий, -- писал кинооператор Топчий матери, -- познакомился с режиссером Михаилом Каростиным. Мы нашли общий язык. Сценарий пишет Михаил Булгаков!!! Я счастлив, что мне посчастливилось с ним работать».
Первый вариант сценария был готов через месяц -- «Необычайное происшествие, или Ревизор». Однако сценарной коллегии показалось мало «кривых рож», и автору предложено было «усилить гоголевский пафос отрицания». Булгаков вводит сны Хлестакова: «Хлестаков в фельдмаршальском мундире рассматривает себя в зеркале», видение пьяного Хлестакова «С Пушкиным на дружеской ноге». Эта тема была особенно близка драматургу -- он заканчивал свое произведение «Последние дни (Пушкин)».
Каждый новый вариант «Ревизора» подвергался все более ожесточенной и вместе с тем все менее конкретной критике. Булгаков нервничал, но не сдавался. Ему казалось, что он «нащупал» именно тот настрой в сценарии, которого от него требовало начальство. И именно эпизод «С Пушкиным на дружеской ноге» казался ему в этом смысле ключевым: гений в кривом зеркале сознания пьяного ничтожества и есть факт фантастической действительности времен Николая II. Этот эпизод видоизменялся много раз, в него вводились и Лермонтов, и Жуковский, и Крылов, но основной замысел не изменялся. В эпизоде должны были присутствовать смех, боль, гнев, «глубокая дума».
Но члены сценарной коллегии не унимались, и от автора потребовали «усилить бытовой образ захолустья». В очередном варианте появилось описание лужи перед зданием суда, которая постоянно «играет»: ее вброд переходит дьячок, а верхом на нем -- священник, потом через нее перебрасывают мостки, застеленные узким ковром -- для ревизора. Развернулись и сцены посещения Хлестаковым ведомственных учреждений, неузнаваемо преображенных: суд с новенькой мебелью (»А где дела? -- Решены все!»)… чистенький класс, где ученики поют «Гром победы», а Хлестаков поощряет мальчишку, искавшего Париж в океане… богоугодное заведение, где над всеми кроватями -- дощечки с надписью «Выздоровел» (»У нас, как мухи, выздоравливают»).
Некоторые требования ставили драматурга в тупик: ну как, например, выполнить такое: «чтобы события, совершающиеся на экране, были видимы с точки зрения нашего современника?» Михаил Александрович вводит в сценарий… кукол. Пишет сцену, где в «безобразной комнате» спиной к зрителям сидит, сгорбившись, человек. Он видит сон: зеркальная витрина магазина, в которой показываются ярко раскрашенные куклы. Проснувшись, человек выводит гусиным пером начало пьесы -- и действие разворачивается в двух руслах: с живыми персонажами и безмолвными куклами в витрине.
Вот почтмейстер читает письмо Хлестакова другу Тряпичкину. Разбив печать долотом, кукла-почтмейстер входит в это письмо и разгуливает между строк. И образ тройки автор вписал в угоду требованиям: мелькают версты и сосны, а между ними «фигуры чиновников со свиными рылами». Фигура самого Гоголя (а в спящем человеке мы сразу его узнаем) в этом варианте выражает горькое недоумение, разрешить которое пытается «современник», то есть Булгаков: от чего все безобразия в России? От деспотической неразумной, «бессудной» власти.
Боже, в какой испуг вверг этот вывод редакторские души! Ведь никаких намеков на «бессудную» власть в стране Советов допускать нельзя! Чиновников от кино особенно раздражал финал: карта России, на ней сидит Николай II, земной шар летит под звуки военной музыки, которые переходят в долгий звук оборванной струны, шар исчезает, темнеет… Работникам Главного управления кинофикации оставалось одно: посчитать дальнейшую работу над сценарием бесперспективной.
Спас ситуацию Михаил Каростин, «подправив» сценарий Булгакова. Драматург с новым вариантом согласился. Договор переоформили на двоих, причем 75 процентов гонорара положили Каростину, а 25 -- Булгакову. Почему? На «Украинфильме» не принято было объяснять авторам такие вещи.
Из пятого варианта «Ревизора» исчезла вся гоголевско-булгаковская фантасмагория: видения, мечтания, оживающие мысли героев и авторов -- и это дало возможность в 1935 году начать съемки. И режиссер, и сценарист понимали, что спасти будущий фильм может только актерский ансамбль. О Хлестакове вопрос был решен еще до запуска фильма в производство -- конечно же, играть его Мартинсону! Осипа играл двоюродный брат знаменитого Максима Штрауха -- Иван Штраух, городничего -- блистательный актер ленинградского театра имени Пушкина Геннадий Мичурин, на роль Добчинского был приглашен выдающийся мастер украинской сцены Гнат Юра.
На съемочной площадке с первого дня создалась атмосфера «фильма в фильме». Мартинсон в перерывах между съемками танцевал, пел куплеты собственного сочинения. Он «подбил» братьев Штраухов соорудить на съемочной площадке турник из остатков декорационных балок и устраивал настоящие спортивные соревнования.
Вместе с Булгаковым эта тройка (Штраухи и Мартинсон) придумывали все новые и новые сцены и стремились их сразу же снять. Топчий так описывает это в письме матери: «Помню эпизод появления Добчинского и Бобчинского. Городничий играет в кегельбан. Брошенные им шары сбивают кегли и в этот же миг из-за сбитых кеглей появляются, как подброшенные, Добчинский и Бобчинский. И у них такое выражение лиц, что мы все умирали от смеха. Трюк вроде бы простой, но актерски как сделан!»
Сергей Мартинсон ничего не повторил из того, что он делал в театре у Мейерхольда. У актера рождалось такое множество неожиданных решений, что режиссер и оператор не успевали их отснимать (дублей специально делалось много, чтобы было из чего выбрать). Например, сцена появления городничего у Хлестакова в гостинице. Оба испуганы встречей. В комнате, у поломанной лестницы, две колонны. Вокруг одной от страха должен был трижды «обвиться» Мартинсон -- спиралью, как требовал режиссер. Несмотря на свою великолепную пластику, актер не смог выполнить задание. И тогда своими знаменитыми ногами он начал выделывать такие трюки, что, как вспоминает Топчий, «нам ничего не оставалось делать, как не выключать камеру до тех пор, пока Мартинсон не устанет».
В поисках изобразительных решений Булгаков, Каростин, Бобровников и Тряскин объездили всю гоголевскую Полтавщину, заезжали и в довженковские Яреськи. «Какая здесь красота, -- пишет Топчий матери. -- Я переполнен желанием перенести хотя бы ее часть на экран для нашего «Ревизора»… Я целиком ушел в Гоголя. Работаю с художниками, спорим, но приходим к единому изобразительному решению. Эскизы художника костюмов Михаила Тряскина похожи на гравюры, в готовом виде они будут пречудеснейшими».
А Бобровников вспоминал, что декорации они делали нарочито мрачными, под стать эпохе, описанной Гоголем: мебель -- из чистой древесины, деревянные детали обжигались паяльной лампой, рисунок выцарапывался скальпелем. Художники подарили Булгакову один такой эскиз, и тот долго висел в его московском кабинете.
Просмотр отснятого материала назначили в 1-й проекции киевской студии. Народу собралось -- негде было стать. Во время просмотра часто был слышен смех. Но вот погас экран и… повисла гнетущая тишина. «Я услышал стук своего сердца, -- вспоминает Бобровников. -- Началось обсуждение. Каких только грехов нам не вешали! Булгаков и Каростин пытались объяснить критикам стиль и решение задуманного фильма, но на их доказательства просто не обращали внимания».
Топчию врезались в память слова Булгакова, который сказал: «Они воспитывают идиотов и запуганных чиновников. Это конец. Я чувствую». Никакие объяснения не избавили фильм от подозрений, что материал в какой-то мере отражает советскую действительность. Каростин рассказывал Топчию, что предлагал Булгакову продолжить работу над «Ревизором». Но Михаил Афанасьевич ответил, что он окончательно обескровлен: Станиславский с Немировичем-Данченко за 10 лет выпилю кастрюлю его крови, а последние ее капли -- «Украинфильм», ставший впоследствии прославленной киностудией имени Александра Довженко.