Сегодня исполняется 43 года со дня смерти лучшего танка Второй мировой войны, который до сих пор состоит на вооружении армий многих стран
Уважаемый читатель, позвольте мой скромный рассказ о творце лучшего в мире танка начать с конца. Прощаясь после знакомства с его младшей дочерью и обмениваясь, как водится, координатами, я с прискорбием узнал, что у доцента Харьковского государственного университета Татьяны Шиховой (Кошкиной) нет домашнего телефона! Поначалу я подумал, что, возможно, Татьяна Михайловна в летний период предпочитает жить на даче, где в советские времена связь была положена только немногим избранным. Оказывается, у Шиховых и дачи нет. А живут они в скромном частном домике в двух шагах от АТС. Но ведь дело не к молодости идет, и муж-инвалид часто болеет.
Воистину получается: старикам везде у нас почет, а жизненно необходимые блага -- тем, у кого деньги? После этого мне послышались фальшивые нотки в звуках очередных фанфар, прогремевших на 75-летии Харьковского конструкторского бюро машиностроения имени А. А. Морозова в адрес человека, чей танк дал возможность стране победить сильнейшего врага. Да неужели такой заводище не может найти сотню метров телефонного кабеля?
-- Ой, да не надо об этом! -- запротестовала Татьяна Михайловна, маленькая элегантная женщина. -- Мы ведь по-настоящему этот вопрос еще и не поднимали. Вы меня ставите в неловкое положение…
Но ведь на праздники КБ и завод имени Малышева дочерей Кошкина приглашают? Могли бы и поинтересоваться, в чем нуждаются на старости лет хотя бы дети человека, заслуги которого страна не успела оценить при жизни. Впрочем, как рассказала «ФАКТАМ» старшая дочь главного конструктора Елизавета Михайловна, проживающая сейчас в Новосибирске, у Михаила Ильича дома не было даже письменного стола. И по вечерам он сдвигал два стула, чтобы поработать. Скромность, видать, у Кошкиных -- семейная черта.
В ноябре 1943 года после освобождения советскими войсками Киева и Житомира фашисты сумели воспользоваться осенней нелетной погодой и незаметно сосредоточить в районе Бердичева мощный танковый кулак из нескольких дивизий. Наши передовые части выдохлись в наступлении, тылы поотстали из-за слабой пропускной способности днепровских переправ — ведь все мосты были взорваны. И лукавят историки, утверждающие, что под Курском был сломан хребет у фашистской гадины. Ибо под Бердичевом она так распрямила его и шарахнула, что нашим пришлось в спешке оставить Житомир, Коростень, другие города и откатиться к Фастову. По свидетельству многих участников и очевидцев тех событий, непосредственная угроза нависла в те дни над Киевом. Авиация не могла наносить удары по врагу из-за низкой облачности и тумана.
Тучи нависли в те дни и над командованием Первого Украинского фронта. Узнав, что столица Украины снова в опасности, Сталин пришел в ярость и порвал только что подписанные указы о присвоении командующему фронтом генералу армии Н. Ф. Ватутину звания Героя Советского Союза и очередного воинского звания «Маршал Советского Союза», которых полководец был удостоен за освобождение стратегически архиважного города.
Думается, что в создавшейся ситуации следует винить не одного Ватутина. Но положение было действительно трагическим. В начале декабря 1943 года отдельные участки фронта в какой-то сотне километров от Киева защищать было просто некому. И только бездорожье сдерживало наступление гитлеровцев. Но слава Богу и нашим танкостроителям, в ночь на 7 декабря на станцию Ирша в районе Малина прибыл из Нижнего Тагила эшелон новеньких «тридцатьчетверок».
Подступы к селу Заньки выпало защищать экипажу еще не нюхавшего пороха 19-летнего выпускника танкового училища младшего лейтенанта Василия Ермолаева. Благо, на фронте успели повоевать механик-водитель 26-летний Андрей Тимофеев и стрелок-радист Никита Сорокин, которому перевалило за сорок. Едва танкисты успели вырыть с помощью местных жителей окоп для машины, как вскоре вдали в темноте заметили огоньки фар четырех фашистских танков, идущих на их позицию. Подпустив врага поближе, Ермолаев прицелился и выстрелил. Поле озарила вспышка над темным силуэтом вражеской машины. Механик-водитель тут же дал задний ход и ушел на другую позицию. Снаряды противника угодили в пустой окоп. Тем временем наш командир поразил вторую машину противника. В ту ночь, пользуясь темнотой и маневром, храбрый экипаж уничтожил четыре средних немецких танка Т-IV.
На рассвете немцы предприняли мощную артиллерийско-минометную подготовку. Но толстая броня надежно защитила танкистов от осколков. А вскоре командир увидел в перископ идущие на село три «тигра». Тяжелый немецкий танк Т-VI «тигр» немцы впервые применили на Курской дуге. Мощная броня, 88-миллиметровая дальнобойная пушка, снаряд которой был очень опасен для советских танков… Отличная оптика обеспечивала экипажам «тигров» стрельбу практически без промахов. Единственным минусом бронированной громадины была недостаточная скорость, всего 35 км/ч, в то время как Т-34 развивал скорость до 55 км/ч, был значительно маневреннее. Этим его качеством снова воспользовались Василий Ермолаев и его товарищи. После их выстрелов два «тигра» остановились, окутываясь пламенем и дымом.
Но «тридцатьчетверку» заприметил третий. Хорошо, что за мгновение до его выстрела Андрей Тимофеев дал полный газ, и снаряд попал не в кабину экипажа, а в один из баков и моторный отсек. Наша машина запылала. Бронебойные снаряды кончились, но двигатель работал. Юный командир приказал стрелку-радисту покинуть машину. оставшись вдвоем с механиком, они догнали и таранили врага, рвущегося к Киеву.
Так и не удалось выяснить, на какой «тридцатьчетверке» провели свой первый и последний бой за столицу Украины Герой Советского Союза кубанец Василий Ермолаев и москвич с Красной Пресни Андрей Тимофеев -- то ли это была обычная серийная машина образца 1941 года с 76-миллиметровой пушкой, то ли начавший поступать с осени 1943-го модернизированный танк Т-34-85 с более мощной и 85-миллиметровой пушкой. Машин, способных выдержать два боя с превосходящими силами противника, история ранее не знала.
Танку Т-34 дань уважения отдавали немецкие генералы фон Манштейн, фон Гот, танковый полковник Гудериан. Последний, кстати, в 20-е годы получил образование в СССР -- в Казанском танковом училище. В то время мы дружили с Германией, она поставляла в Союз станки, пассажирские самолеты и газовые колонки «Юнкерс», а мы обучали немецкие кадры некоторым видам военного ремесла. Советская танковая школа издавна славилась. В конце концов первый в мире танк в начале прошлого века изобрел тоже наш соотечественник -- Пороховщиков. Так что Кошкин возник не на пустом месте.
К слову, о совершенстве «тридцатьчетверки» говорит и тот факт, что эта машина до сих пор состоит на вооружении армий Албании, Боснии и Герцеговины, Вьетнама, Гвинеи, Йемена, Северной Кореи, Македонии и других стран.
Каким же был творец танка, олицетворяющего мощь и славу отечественного оружия?
-- Я папу не помню, -- рассказывает его самая младшая дочь, Татьяна Михайловна Шихова (Кошкина). -- Мне был годик, когда он умер. Мама вспоминала, что перегонять своим ходом из Харькова в Москву две первые опытные машины отец отправился уже простуженным. Переход начался в ночь с 5 на 6 марта 1940 года. В те дни стояли сильные морозы. Папа хотел лично убедиться в надежности нового танка, увидеть какие-то его слабые места, нуждающиеся в доработке. А шли в основном по ночам -- техника-то была новая, секретная. Чтобы видеть дорогу, механику-водителю приходилось вести машину с открытым передним люком. В кабине гуляли сквозняки.
Конструкторы хотели, чтобы их танк попал на финскую войну. На переход ушла неделя. Ведь преодолевали и снежные заносы, и не приспособленные для перехода такой техники мосты. Прибыли в Москву -- и узнали, что война закончилась. Зато танк, идею которого поначалу некоторые маршалы приняли в штыки, очень понравился Сталину и другим руководителям.
Но вернулся домой папа с двухсторонним воспалением легких.
Знаете, как лечили воспаление легких до войны? Утюгом горячим! Мамина подруга тетя Мира прикладывала его к папиной спине. Через ткань, разумеется, прогревала.
-- Каким утюгом, чугунным, с горячим углем?
-- Нет, у нас тогда уже был электрический. Увы, выгревание не помогло. Развился гнойный плеврит. Одно легкое пришлось удалить. Это не помогло, антибиотиков тогда еще не придумали.
-- В одной из книг о Михаиле Ильиче утверждается, что еще в начале войны Гитлер дал личное указание командующему авиацией Герингу разбомбить харьковское кладбище, где покоилась урна с прахом конструктора -- так его воинам допекли «тридцатьчетверки»…
-- Это, пожалуй, преувеличение. После войны, вернувшись в 1946-м из эвакуации (мы жили в Нижнем Тагиле) в Харьков, мы с мамой и сестрами ходили на кладбище и увидели там руины крематория и воронку на месте колумбария. Нам рассказали, что в захоронение действительно попала немецкая бомба. Но то была, наверное, случайность. Не думаю, что Гитлер приказывал воевать с покойниками. Его скорее заботили испытания противотанковой пушки, способной поразить Т-34. Помните фильм «Жаворонок»?
-- Это когда немцы привезли в Германию на полигон подбитую «тридцатьчетверку», отремонтировали, посадили в нее наших пленных танкистов и начали стрелять в нее из новой пушки. Но ребята и пушку раздавили, и артиллеристов разогнали, и несколько дней безоружный танк приводил в ужас гусеницами и броней пол-Германии?
-- Он самый. Ну, не на пол-Германии, скажем. Но многочисленные рейды наших танкистов по тылам врага говорят в пользу того, что такая история вполне могла иметь место в действительности.
-- Кстати, коль мы уже заговорили о кино, не грех напомнить, что в фильме о таком рейде на «тридцатьчетверке» (увы, названия уже не помню) одну из первых ролей -- то ли командира танка, то ли стрелка-радиста -- сыграл молодой Никита Михалков…
-- Да, славный был фильм.
-- Интересно, Михаил Ильич любил кино?
-- Я знаю, что он обожал посещать футбольные матчи. А насчет кино лучше старшая сестра Елизавета расскажет. И средняя, Тамара, может что-то дополнить. Она сейчас живет в Екатеринбурге.
-- Ой, вы бы видели, как папа подпрыгивал в кресле, -- улыбается Елизавета Михайловна, -- когда на экране во время демонстрации фильмов «Трактористы» или «Парень из нашего города» появлялись перепрыгивающие через канавы и речки «бэтешки» (популярные в 20-30-х годах танки БТ-2, БТ-5, БТ-7. -- Авт. )! Казалось, он сам взлетит над залом. «Успокойся, Миша!» -- усмиряла его все время мама. А мы с Тамарой были в восторге от этих смешно плюхающихся в воду танков и счастливых лиц.
Я родилась в 1928 году. И помню отца большим, добрым. Папа брал меня с собой в порт, когда ленинградцы встречали пароходы с челюскинцами, папанинцами, а также возвращавшимися на Родину после рекордного перелета в Америку с Чкаловым, Байдуковым и Беляковым. Побывала я с ним как-то на празднике в Москве на Красной площади. Мы стояли с ним на правительственной трибуне, только не на Мавзолее, где находились Сталин и высшее руководство, а на другой, но недалеко.
Как все ликовали, когда на Красной площади, лязгая гусеницами, шли стальные армады! И помню, каким мрачным был отец позже, когда ему показали фотографии разбитых в Испании наших танков. Папа даже засомневался, своим ли делом занимается, рвался уехать воевать вместе с республиканцами. Он ведь участник гражданской, воевал в экипаже бронепоезда. И, кстати, «крепости на колесах», их достоинства и недостатки (ограниченность хода по рельсам) подсказали отцу идею танка-вездехода с мощной броней и пушкой. Но не подумайте, что это был чисто романтический порыв.
-- В те годы, когда начинались репрессии, за любые технические, конструкторские неудачи легко было заработать клеймо «врага народа» и пулю…
-- Конечно. Но я вам скажу, к отцу очень хорошо относился Орджоникидзе. Он защищал Кошкина, пока сам в 1937-м не попал в жернова репрессий. Папа очень переживал за дядю Серго. Страшно курил.
Вообще-то по характеру он был мягким человеком, но в работе, если чувствовал свою правоту, становился непреклонен. От него ведь поначалу требовали создать скоростной колесно-гусеничный танк, рассчитанный на то, что воевать придется на территории противника, то есть на дорогах Европы. Кошкин же решил делать одновременно и «свой» танк-вездеход. Знаете, чем это пахло в те годы? Несогласием с военной доктриной, линией партии. А ведь уже тогда в стране вовсю шли аресты.
Когда его назначали главным конструктором Харьковского паровозостроительного завода, директор и главный конструктор которого были арестованы, отец потребовал вернуть в КБ тех, кого не успели расстрелять, и не трогать тех, кто был еще на свободе.
После того как «врагами народа» объявили маршалов Тухачевского, Блюхера, других советских военачальников, кто-то из мальчишек-одноклассников изуродовал их портреты в моем учебнике истории. Увидев это, отец вырезал их портреты откуда-то из журналов, вклеил поверх замаранных и прочитал мне маленькую лекцию о том, что эти люди невиновны, произошла ошибка, когда-то все встанет на место. Кстати, в том же учебнике на форзаце папа начертил и силуэт будущей «тридцатьчетверки». А ее первый макет вылепил из снега еще на даче у Серго Орджоникидзе. Я еще помню, «СМК» назывался -- «Сергей Миронович Киров», широкий такой, грудастый, с мощными гусеницами.
Родители дружили с семьями Кирова и Орджоникидзе, которые бывали у нас в Ленинграде в коммунальной квартире на Невском проспекте, 36. Молодец президент Путин, распорядился на том доме мемориальную доску открыть. Особенно хорошо помню тетю Зину, супругу Георгия Константиновича (это официальное имя дяди Серго). Они всегда приносили виноград «дамские пальчики», гладили нас по голове. А мы, девчушки, любили играть с дочерью Орджоникидзе.
В ленинградский период жизни мама работала в Смольном у Кирова. Когда же в 1934-м Сергея Мироновича убили и над многими сотрудниками обкома партии начали сгущаться тучи, папа перевел ее на киностудию «Ленфильм».
-- Отец, конечно, был очень занятым человеком, -- продолжает Елизавета Михайловна. -- Но любую свободную минуту старался уделять семье. Тащил нас и маму на стадион «Динамо», он был помешан на футболе. Там, помню, была такая беседка -- молочное кафе, где продавали мороженое, разные сладости. И папа покупал мне там молоко, которое я терпеть не могла. Но, беспокоясь о моем здоровье, он всякий раз давал мне рубль, лишь бы я выпила стакан.
На эти деньги мы с мамой потом купили грампластинки для патефона с модными в то время песнями «Чилита», «Сулико», «Дядя Ваня»… Слушая их уже потом, когда папы не стало, мама плакала.
В Ленинграде, а затем и в Харькове он возил нас в цирк и детский театр. Из поездок в командировки всегда привозил нам заводные механические игрушки, антоновские яблоки, тульские пряники. Именно с папой в харьковском ТЮЗе я смотрела «Снежную королеву» и «Золушку».
Помню, в антракте купил нам с Тамарой заварные пирожные. А там -- крем. Мы его почему-то не любили. И (до сих пор стыдно!), пока папа с мамой прогуливались в фойе, потихоньку выдавили этот крем под кресла на пол. Но сиденья-то опускаются! Пришли родители и сразу наша проделка обнаружилась. Мама всплеснула руками. А папа только покачал головой. Он никогда не повышал голос. Но его гнева, вернее, огорчения, мы боялись больше всего.
Из-за постоянной занятости отец дома почти никогда не обедал. Но когда летом приходила пора варить варенье, папа это процесс никому не доверял. Сам варил! Возможно потому, что когда-то трудовой путь начинал кондитером.
Вообще он был жутким сладкоежкой. В чай обычно бросал пять комочков колотого сахара! Рафинада в те годы практически не было.
-- Из чего варил?
-- В основном из малины. Причем варил на керогазе -- это такая железная маленькая, вонючая плитка, работающая на керосине. Папа очень заботливым был. Хоть жили скромно, старался, чтобы мы с мамой ни в чем не нуждались. До сих пор жалею, что, летом сорок первого уезжая в эвакуацию, впопыхах забыли подаренные нам с Тамарой пальтишки. Папа перед смертью купил маме каракулевую шубу, а нам -- сусликовые пальтишки, мы их называли «тигриными». Когда начались воздушные налеты, мы завесили ими окна в качестве светомаскировки.
А вот подаренную папой зингеровскую швейную машинку мама захватила в эвакуацию, а потом назад привезла. Она и сейчас, наверное, есть в Харькове у Татьяны. Кстати, в Питере напротив нашего дома был дом Зингеров. А теперь, говорят, их потомки объявились, собирают старые швейные машинки, сделанные когда-то их предками. И за каждую машинку вроде такие деньги платят, что до конца дней хватит…
Незадолго до папиной кончины мы гуляли с ним в рощице в санатории под Харьковом, где он лечился после операции. Я собирала грибы, папа их осматривал. Потом вдруг снял с руки часы, внимательно посмотрел на меня, попытался надеть их мне. Но браслет оказался слишком широким для моей ручки. Из чего браслет? Обычный металлический, чуть ли не самодельный. Золото и серебро у нас в семье презирали.
Папа огорчился. Но, вы знаете, даже когда браслет подогнали, часы на моей руке, хоть я их заводила, не шли. Ни папины, ни потом, уже в мою бытность учительницей, ни одни механические часы у меня не шли. Энергетика такая сильная, что ли?
Но только позже я поняла, что в тот день, даря часы, отец прощался со мной, всеми нами. В детстве, видя родителей, никогда не допускаешь мысли, что они когда-нибудь могут умереть! Помню, когда погиб Чкалов, папа очень грустил. В те дни даже курить бросил, и товарищи за ним бросили на три дня, отдавая дань уважения памяти летчика-героя.
-- А совсем бросить курить Михаил Ильич не мог?
-- То ли не мог, то ли не хотел. Он считал себя здоровым, сильным человеком. Лично принимал участие в испытаниях, сам иногда на полигоне брал в руки кувалду, чтобы соединить стальным «пальцем» траки лопнувшей гусеницы. И курил он дико. Считай, до последнего дня. Я думаю, что в нем сочеталась и сила, и слабость.
-- Елизавета Михайловна, после смерти Михаила Ильича ваша мама так и не вышла замуж. А ведь была красивой женщиной…
-- Ой, сложная, наверное, вещь женская доля. Конечно же, на первом месте у мамы был материнский долг. Именно ему она принесла в жертву личное счастье. Зато вырастила нас троих достойными людьми, всем помогла получить высшее образование. Да и папу она всю жизнь любила.
Конечно, к ней мужчины подбивали клинья. Однажды приехала я домой в конце студенческих каникул из пионерлагеря, где подрабатывала вожатой. А дома за столом сидят мама и незнакомец в кожаной куртке. На столе -- вино, торт, какая-то закуска. Но мама, вижу, заплаканная сидит, молчит. А мужчина этот мне как-то сразу не понравился. И чувствую, маме эта встреча в тягость. Я схватила бутылку -- и на кухню, в раковину вылила содержимое.
Мамин гость, очевидно, думал, что я протестую лишь против выпивки. И пришел ко мне на кухню с тортом -- угостить хотел, что ли. Улыбочка такая гаденькая. Так я взяла весь этот торт и залепила им ему в физиономию. Он бросился в ванную отмываться и затем, что-то бормоча, ушел.
Интуиция меня не подвела. Мама потом сказала, что это -- сотрудник органов. Ладно бы с нескромными предложениями приставал. Таких мама отшивала быстро. Но этот, гэбист, оказалось, требовал, чтобы она стучала на одного очень уважаемого человека! Иначе… Ой, плохо женщине без защитника.
Но были в послевоенной жизни мамы и светлые моменты. В Нижнем Тагиле по соседству с нами жил тоже эвакуированный из Харькова, крупный заводской специалист. Очень хороший человек, потом стал крупным руководителем в Харькове. Но дело не в должностях, конечно. Это был очень добрый, преданный человек. Всякий раз приходил с огромным газетным кульком пирожков. А после возвращения в Харьков мы ой как бедствовали! Завод целый год почему-то не мог перевести с Южного Урала положенную семье пенсию на нас, сирот. И деньги совал незаметно в карманы, другую всяческую помощь оказывал.
Но мы, юные дурехи, начали ревновать. Конечно, после папы трудно было представить в доме другого мужчину. Мы не понимали, что мама еще молода и жизнь должна продолжаться. И чтобы отвадить нежеланного гостя, подбрасывали ему на балкон дохлых крыс.
-- У этого человека была семья?
-- Нет, он был холост. И, как мы поняли, нравился маме.
-- Так почему же они не поженились? Из-за вас, что ли?
-- Да нет. Нам он потом тоже начал нравиться. А жениться на маме ему не позволила жившая в те годы у него то ли родная, то ли двоюродная сестра. Но они до конца жизни дружили.