В преддверии 82-й годовщины со дня рождения прославленного летчика о малоизвестных страницах его биографии рассказывает сын Никита Кожедуб
Имя нашего земляка, уроженца Сумской области Ивана Кожедуба, сбившего 62 вражеских самолета, знал весь Советский Союз. Участник 120 воздушных боев, он был признан лучшим летчиком Второй мировой войны. Но не все в судьбе героя складывалось удачно. Всей правды о своей жизни трижды Герой Советского Союза Иван Кожедуб не смог рассказать даже в своих мемуарах. О малоизвестных страницах биографии прославленного аса «ФАКТАМ» рассказал его сын Никита Иванович -- тоже человек военный, капитан I ранга запаса. Он очень похож на своего отца: коренастый, невысокого роста, с обаятельной улыбкой. Чаще всего называет Ивана Никитича «батяней».
-- Так все же летал Иван Никитич в Корее или нет? Ведь об этой странице его биографии почти ничего не известно. Я слышал, якобы он даже пару американских «сейбров» завалил?
-- Я этот секрет разгадывал долгие годы, но кое-что все же осталось неясным. О его боевых заслугах в корейской войне я узнал только лет в пятнадцать. Стало интересно. О Великой Отечественной говорят все, а о Корее -- никто. И как-то я спросил об этом батю. А он, лукаво улыбаясь, ответил: «Не расскажу, пока не разрешат» -- «Кто разрешит?» -- настаивал я. -- «Кто надо и когда надо». На этом наш разговор о Корее закончился. После этого он так никогда и словом не обмолвился, хотя отношения у нас были очень доверительные. Но вот в начале 1990 года отцу из Кореи пришло приглашение посетить страну для участия во встрече советских и китайских боевых летчиков, воевавших в небе Кореи. Помню, батяня очень обрадовался, так как за все годы ни разу не был в тех местах, не встречал корейских и китайских однополчан. Но из-за проволочек в министерствах выезд затянулся на несколько месяцев и был перенесен на 1991 год. А 12 августа 1991-го бати не стало.
В Корею поехали мы с мамой. Встреча бывших однополчан состоялась на том месте, где дислоцировалась интернациональная эскадрилья. Нас поразило, как корейцы чтили память о советских пилотах. До наших дней сохранили все то, что было здесь почти пятьдесят лет назад. Аэродром, капониры для самолетов, землянки для летчиков, даже личные вещи некоторых из них -- все было так, словно боевые пилоты ушли отсюда вчера. На встрече присутствовал бывший главком ВВС Китая, который в начале 50-х воевал с отцом в одной эскадрилье. Старенький военный летчик едва сдержал слезы, узнав, что батяня умер незадолго до встречи -- буквально пару месяцев назад. Он показал мне землянку отца, в которой часто собирались пилоты (батя был очень гостеприимный), обсуждали бои или просто поминали товарищей стаканчиком водочки. Честно говоря, я сам тогда очень разволновался, представляя, что же должен был почувствовать отец, вернувшись сюда через пятьдесят лет.
Среди членов делегации были и другие китайские летчики, воевавшие с батяней. Они-то и рассказали мне, что отец там все же летал. Причем тайком -- по личному указанию Иосифа Сталина ему было запрещено подниматься в воздух. Как-никак он тогда был трижды Героем Советского Союза, а случайно терять такого человека в этой необъявленной войне вождь не хотел. Тем не менее китайцы утверждали, что он летал. Да еще как! По их словам, батя даже сбил 17 американских самолетов! Цифра для той войны очень большая, так как лучшие летчики, которых потом награждали звездами Героев, в Корее сбивали по 20. О боевых заслугах отца рассказывали несколько человек. Однако подтвердить или опровергнуть эти данные я не смог, поэтому ручаться за достоверность не могу. Но, зная характер бати, трудно представить, что он смог бы удержаться от соблазна подняться в воздух и сойтись в поединке на реактивном самолете с американским асом. Уж очень лихой он был парень. Ведь его эскадрилья тогда здорово насолила американцам: только за один день американцы потеряли 24 огромных четырехмоторных бомбардировщика «летающие крепости», 11 членов экипажа, 5 огневых точек (за уничтожение одной такой в годы Второй мировой войны немецких летчиков представляли к одной из высших наград гитлеровский Германии -- железному кресту. -- Авт. ).
Однако, несмотря на такие громкие успехи, по возвращении на родину наших летчиков не встречали, как героев. Все были удивлены таким положением вещей. Только несколько лет назад я нашел этому объяснение. Процесс возвращения из Кореи первой смены наших летчиков растянулся на несколько месяцев. В это время воевать стала вторая смена, причем очень неудачно -- буквально за два-три месяца она была разбита. А слухи опережали события. И когда первые летчики-герои вернулись в Союз, здесь уже сложилось мнение, что в Корее они воюют неудачно.
-- О лихом характере Ивана Никитича в годы войны ходили легенды. Он и дома был такой неудержимый?
-- Дома он как раз был очень спокоен и во многих домашних делах полагался на маму. Она главенствовала в семье и с детьми была построже, чем батяня. Он был очень мягким человеком, в отношениях со мной вообще добряк. Помню, как однажды я серьезно влип, когда проходил учебу в Суворовском училище. Суворовцам строго-настрого запрещалось курить, а меня поймали на горячем -- с сигаретой в руке. И даже хотели отчислить. Батя заступился за меня-- переговорил с начальником училища, и меня оставили, хотя строгача влепили. Отец не ругал, не бил, а только сказал: «Ты что, сынок, не мужик, не можешь бросить эту гадость!» Я, кстати, после этого разговора к сигаретам больше не притрагивался. Но иногда, когда батя в очередной раз бросал курить, вспоминал эти его наставления.
-- Что, Иван Никитич неоднократно бросал курить?
-- Он бросал курить огромное количество раз. Как-то мы гуляли на Красной площади. Мне тогда было лет семнадцать. И батя перед самой площадью докурил сигарету, растер ее о брусчатку и зарекся больше не курить. Для него Красная площадь была священным местом. Клятва, которую он дал именно здесь, должна была удержать его от вредной привычки. А мама и моя старшая сестра его уже замучили уговорами бросить курить. И он таки три года продержался. Но однажды, проснувшись после моего дня рождения, я утром увидел, как у окна батяня затягивается сигаретой. Думаю: что ж я такого вчера натворил, что батя закурил. Все оказалось проще. Просто мама и сестра почему-то разрешили ему закурить. Батя располнел, ему и родным это не нравилось. Да и годы брали свое: лишний вес сказывался на самочувствии. К тому же мать видела, каких усилий ему стоит не курить.
Интересно, что когда батя в очередной раз бросал курить, он докуривал сигарету, а на окурке ставил дату и расписывался. Но такая же процедура могла повториться и завтра, и послезавтра. Мама вспоминала, что как только батя приходил с полетов, то сразу же бросал курить. Проходит несколько дней -- снова в полет. Как же перед вылетом не покурить? Это ведь уже как ритуал. Потом батя стал собирать эти подписанные окурки. Со временем их набралась большая коробка из-под обуви. Думаю, что запах был от них не очень приятный, но хранилась коробочка долго. Мама вспоминала, что иногда отец перебирал эти памятные окурки, смотрел на дату, вспоминал, что было в этот день. Бывало, самые большие окурки закуривал повторно, а потом снова ставил на них еще одну дату и роспись.
-- Судя по всему, отношения у ваших родителей были очень хорошие?
-- Они прожили душа в душу почти пятьдесят лет. И я не помню, чтобы один из них обидел другого. Конечно, были мелкие ссоры, не без этого, как и в каждой семье. Особенно часто бате доставалось, когда дома устраивались застолья. Мама за отцом строго присматривала, чтобы он, не дай Бог, не выпил лишнего. Хотя он и сам знал меру. Никогда я его не видел пьяным. И сколько бы он вечером с друзьями ни принял, утром всегда был как огурчик. Мужик был крепкий. Но иногда наутро после праздника мама на батю бурчала, мол, разошелся ты вчера, хватил лишку. На такие случаи у него была любимая поговорка: «Три танкиста выпили по триста -- гордый сокол выпил девятьсот». На этом разбирательства заканчивались.
Батя очень любил маму. Из любой поездки он обязательно привозил ей подарок. Иногда она сама выбирала себе понравившуюся вещь. Мама рассказывала мне, что в конце 40-х годов, когда они какое-то время жили в Ленинграде, было очень много комиссионок. Там можно было отыскать очень редкие и красивые вещи. Обычно накануне какого-нибудь праздника мама с подругами устраивала рейд по комиссионкам, а потом говорила отцу, что в такой-то комиссионке ей понравилось пальто или кофточка. К празднику батяня дарил маме именно эту вещь.
-- Наверное, знакомство ваших родителей было столь же романтичным, как и их совместная жизнь?
-- При первом знакомстве батяня матушке вообще не понравился. Они впервые увидели друг друга в электричке. Батя в то время поступал в академию Генерального штаба и часто ездил в Москву из своей части, находившейся в Монино. Мама ему приглянулась, и он попытался с ней познакомиться. Но, по словам мамы, батя тогда ей показался совсем неприглядным -- росточка невысокого, говорит с украинским акцентом. В общем, первая встреча закончилась ничем.
Но от судьбы не убежишь. И через какое-то время они снова встретились в той же электричке. Тут уж отец взял инициативу в свои руки и уговорил маму пойти с ним на танцы в клуб гарнизона. Дело было зимой, под самый Новый год. Батя встретил маму в летном реглане, который был надет поверх кителя. Пока они шли по территории части к клубу, маму насторожило, что все офицеры, которые даже были выше по званию, отдавали ему честь. Думала: что за майор такой, если ему даже полковники честь отдают и вытягиваются по стойке смирно (отдавать честь и выполнять команду «Смирно!» перед Героем Советского Союза даже старших по званию чинов обязывали военные правила, учрежденные Иосифом Сталиным. При Никите Хрущеве эта традиция была отменена. -- Авт. ). Но кавалер не признавался ей, кто он. Когда же они зашли в клуб и батяня снял реглан, мама, увидев три звезды Героя и кучу планочек орденов, опешила. Она дар речи потеряла и все смотрела на награды.
После танцев было застолье, где батя, по сложившейся в части традиции, представил свою избранницу офицерам. Он потом маме рассказывал, как офицеры подходили к нему и шептали на ухо: «Ну, Иван, выбор одобряю». В общем, Новый 1947 год они уже встречали вместе. А утром 1 января батя с мамой были уже в поселковом совете Монино, где их быстро, без свидетелей расписали.
-- Словом, со своей будущей женой Иван Никитич «разобрался» столь же лихо, как и во время войны с «мессерами»?
-- Да, горяч был батяня. Помню его рассказы о боях во время Великой Отечественной войны. Отец бросался в бой на десять «мессеров», сбивал несколько, а остальные сами «разбегались». Самой безрассудной атакой была, наверное, та, когда они вдвоем с ведомым Василием Мухиным, тоже лихим асом, бросились на 30 «мессершмиттов». Тогда они сходу завалили три-четыре самолета, расстроили строй, но немцы все же так их закрутили, что, если бы не подоспевшие на помощь наши истребители, не известно, смогли бы батя и ведомый вырваться из этой переделки живыми. Я вспоминаю, как однажды вечером мы сидели в кругу семьи, пили чай, батя что-то рассказывал о войне. После очередной рассказки о неравном бое мама, которая, кстати, очень переживала, когда батя отправлялся на полеты, спросила: «И не страшно тебе было бросаться в гущу немцев?» А батяня смеется: «Да молодой был, глупый, оттого и лихачил. Сейчас бы ни за что такого не сделал бы. Страшно все-таки!» Правда, батя говорил, что и во время войны тоже иногда страшновато было, особенно во время Курской битвы, где он больше всего отличился. Именно под Курском он впервые встретил так называемые семейные пары немецких летчиков, когда ведущим летал отец -- ас с сотней сбитых самолетов, -- а ведомым -- сын, начинающий летчик, на счету которого было пару десятков побед. С такими парами было очень тяжело бороться -- дрались они отчаянно.
-- Многие авторы рассказывают, что у Ивана Никитича первый полет был не очень удачным, да и первый сбитый самолет едва не стоил ему жизни?
-- Об этих эпизодах батяня часто вспоминал. В первом своем полете он потерял ведомого, залетел в зону поражения наших зениток. Тогда его крепко обстреляли свои же. Но машина -- тяжелый вариант Ла-5, предназначенный для сопровождения бомбардировщиков -- не подвела. Самолет получил больше пятидесяти пробоин, но отец все же сел.
А что касается первого сбитого самолета, то тогда его спас все тот же ведомый Василий Мухин. С аэродрома истребители поднялись большой группой, но наша парочка почему-то отстала от остальных. То ли с курса сбились, то ли из-за облаков потеряли визуальный контакт с основной группой. Остались они одни, и тут случайно на пути попалась группа немецких бомбардировщиков Ю-87, кажется, их было двенадцать. Хотя в этой зоне боевых действий их быть не должно было. Батя с ведомым не раздумывая бросились в атаку.
С первого захода они сбили пару самолетов. Бомбардировщики бросились врассыпную, и за одним из них батя погнался. Но тут сверху налетело десять «мессершмиттов» -- оказывается, они прикрывали своих, но летели немного выше. И один сел на хвост бате. В этой критической ситуации на «мессера» налетел Мухин и сбил его.
Потом вместе с ведомым они часто отрывались от основной группы и бросались в бой на десяток-другой вражеских самолетов. Поначалу их за это лихачество здорово ругали командиры, но потом, когда счет самолетов у бати перевалил за третий десяток, оставили в покое. Да и к тому времени (это был 1944-й) у нас тоже стали практиковать немецкую тактику «свободной охоты», которой придерживались их именитые асы.
-- А о неприятном инциденте с американцами, когда Иван Никитич сбил два самолета союзников, он что-то рассказывал?
-- Во многих источниках описана только последняя часть инцидента. А виновниками были сами американцы. Их самолеты залетели на территорию, контролируемую советскими войсками, и сбили два наших истребителя, которые возвращались с задания. В ответ была поднята эскадрилья наших самолетов. Взлетел и батя. Он первым догнал американцев и сбил оба самолета. Экипаж одного погиб прямо в воздухе, а летчики второго катапультировались. Один из американских пилотов попал в руки нашей разведки. На допросе его спрашивают: кто тебя сбил? Американец говорит: вроде бы «фоккевульф», но только почему-то нос у него красный (такая маркировка была у советских истребителей. -- Авт. ). Инцидент замяли, ведь во время войны нередко свои били по своим же. Кстати, и Александр Иванович Покрышкин в начале своей воздушной карьеры тоже сбил наш самолет -- экспериментальный бомбардировщик Су-2.
-- Как Иван Никитич относился к Александр Покрышкину, ведь многие называли их соперниками, рассказывали даже о вражде двух асов?
-- Никакой вражды между ними никогда не было. Но соперничество, здоровая конкуренция присутствовали. Батя всегда очень уважительно относился к Алесандру Ивановичу, хотя и знал, что некоторые авторы приписывали Покрышкину 63 личные победы и 6 самолетов, сбитых в группе, чтобы общий итог был повнушительнее. Но ведь сам Александр Иванович был непричастен к этому. Кого батяня действительно недолюбливал, так это героев, которые с каждым годом приписывали себе новые заслуги. Он никогда вслух не произносил их имен, только приговаривал: «Любят тут некоторые хвастуны себе лишние самолеты приписывать».
Он вообще к летчикам, даже вражеским, относился очень уважительно. Кстати, в 80-х из американского общества «Старых орлов» ему пришло приглашение. Эта организация объединяла асов, участвовавших в различных войнах. Он ездил в США и встречался с американскими пилотами, с которыми, наверное, воевал в Корее. А вот встретиться с немецкими «орлами» батю не пустили, хотя приглашение он получил и очень ждал этой встречи. Но сверху пришло указание о запрете, хотя время было уже перестроечное.
-- После Великой Отечественной войны, войны в Корее Никита Иванович еще долго был в строю, испытывал самолеты. Я встречал упоминание об одном драматичном эпизоде, когда он мог погибнуть…
-- Да, был такой случай. Помню мы жили тогда в Ленинграде, а батя служил замкомандира дивизии в авиачасти Ленинградского округа. И вот однажды он приехал домой, привез какие-то сумки, большие коробки. Все это водрузил на стол. Мама начала выкладывать содержимое -- всевозможные рыбные деликатесы. Почему-то я очень хорошо запомнил палтус. Наверное, очень вкусный был. Я, ничего не понимая, подошел к столу, посмотрел на все эти лакомства, а батя мне говорит: «Сейчас, сынок, будем папин день рождения праздновать». Тут я совсем запутался. День рождения у него в июне, а на дворе стояла осень. Только позже я узнал, в чем дело.
Батя совершал ночной испытательный полет на каком-то новом истребителе. И вот когда уже стал совершать маневр для посадки, в машине заглох двигатель, отказали приборы, и самолет начал терять скорость. В той ситуации это было равноценно смерти, ведь машина в таком положении практически неуправляема. Только благодаря мастерству и профессионализму, управляя закрылками и горизонтальным рулем, он смог посадить самолет. Этот день батя считал своим вторым днем рождения.
При разборе случившегося комиссия нашла заводской брак в авиамоторе. Тогда многих на предприятии сняли с должностей… А через какое-то время наша семья переехала в Москву, поселились мы в доме на улице Сивцев Вражек. Из наших окон виднелось здание завода, на котором был изготовлен тот самый злополучный двигатель. Батя частенько подходил к окну, всматривался в заводские корпуса и, грозив в том направлении кулаком, приговаривал: «Ну, с…. »
Он вообще любил крепкое словцо. Я помню, как сестра рассказывала о его мемуарах, которые ей приходилось тщательно редактировать. Батя был человек эмоциональный. И когда писал, заново переживал бои, потери, победы, близких друзей. В общем, эмоции его захлестывали так, что чуть ли не в каждом предложении у него встречались обороты ненормативной лексики. Так что работы редакторам хватало. Несмотря на это, его мемуары выходили дважды: в 1949 году -- «Служу родине» и в 1967-м -- «Верность Отчизне».
-- Пару лет назад сослуживец Ивана Никитича рассказал мне о том, что какое-то время ваш отец был в опале и якобы даже на пенсию его «ушли»?
-- Нет, давления на отца не было, хотя завистников хватало. Как только в 1956 году он окончил академию Генштаба, министр обороны Жуков предложил ему очень высокую должность начальника боевой подготовки ВВС Союза. Георгий Константинович давно знал отца, его опыт и умение работать с людьми, поэтому и предложил такой пост. Мама рассказывала, что батяня долго размышлял, а за это время Жуков попал в опалу, и пост получил другой человек. Батю отправили в Ленинградский округ замкомандира дивизии. И только в 1971 году он занял должность, которую Жуков предлагал ему еще пятнадцать лет назад.
Парадокс: как только он стал начальником боевой подготовки ВВС, то перестал летать и… сразу начал болеть. Случился инфаркт, начали болеть ноги. Болячки липли одна к одной. Правда, и на таком высоком посту батяня иногда позволял себе побаловаться. Помню, летели мы из Ленинграда на Юг, кажется, в Евпаторию, на Ил-14. Кроме нас в салоне были и другие военные с семьями. Сидели, разговаривали, в картишки перекидывались. И тут батя куда-то ушел. Вдруг через какое-то время самолет начало бросать из стороны в сторону. Оказалось, отец попросил пилотов порулить. Так же он однажды «рулил» Ту-154. Помню, как он вышел из кабины довольный, улыбнулся и сказал: «Да, хорошая машина. Но тяжелая».
-- Понятно, что небо было главным увлечением вашего отца. Может, были и другие?
-- Мало кто знает, что в его полку во время войны была поющая эскадрилья и батя играл на саксофоне! Какое-то время дома даже хранилась фотография, где запечатлены летчики эскадрильи с музыкальными инструментами. У него вообще были неплохие музыкальные способности -- и на балалайке играл, и на аккордеоне.
-- А как насчет рыбалки или охоты?
-- Рыбалку он любил, особенно на море. Ловил спиннингом на блесну. Это был его конек. Чего только нам ни попадалось! Как-то под Скадовском вытащили небольшую, длиной сантиметров пятьдесят, черноморскую акулу. А однажды словили морского ежа, покрытого острыми ядовитыми колючками. Но это из разряда экзотики, а вообще-то он любил ловить ставриду. Потом вечером с удовольствием уплетал ее за ужином. Любую другую рыбешку мог раздать, а вот ставридку всегда просил приготовить. Рыбак он был заядлый: где бы ни был, старался найти озерцо или речушку, чтобы порыбачить. Мог просидеть с удочкой целый день. Знаю, что у него, как и у других офицеров, был так называемый тревожный чемоданчик. Там хранились бритвенные принадлежности, сменное белье, кое-какая одежда -- все то, что поднятый по тревоге офицер должен иметь при себе дня на три-четыре. Так вот у бати в этом чемоданчике лежал набор блесен. На всякий случай.
-- Вы не пошли по стопам отца, не стали летчиком. Он переживал по этому поводу?
-- Очень! Особенно, когда медкомиссия из-за зрения не допустила меня к сдаче экзаменов в авиационное училище. Я чувствовал, что батя расстроен, но все держит в себе. Успокоился он только тогда, когда узнал, что я поступил учиться на подводника. Конечно, ему хотелось, чтобы я пошел по его стопам. Помню, как мы с ним посещали разные авиационные праздники. Он тогда уже не летал. Вы бы видели, с какой завистью он смотрел на молодых пилотов. Как у него горели глаза, когда какой-нибудь новенький Миг крутил фигуры высшего пилотажа. Как ему тогда хотелось хоть разок еще взлететь!..