Знаменитому танцовщику исполняется 40 лет
Сын знаменитого Мариса Лиепы Андрис семь лет уже не танцует. Он ушел из Большого театра и из балета вообще. Ему приписывали конфликт с Юрием Григоровичем и слишком близкую дружбу с Михаилом Барышниковым. В конце концов он опроверг и первое, и второе. Сегодня Андрис Лиепа больше известен, как режиссер-постановщик зрелищных шоу. Он все так же красив и не избавился от характерной балетной походки. Не живет в московской квартире своего знаменитого отца и не говорит о нем в прошедшем времени. Как будто Марис жив…
-- Семь лет без балета… Не тянет обратно?
-- По крайней мере, это меня не гложет… Правда.
-- Неужели?
-- Да-да. (Вздохнув. ) Когда-то знаменитый танцовщик Михаил Лавровский сказал мне: «Как страшно, когда ты заканчиваешь танцевать, а еще не станцевал ни МакМиллана, ни Бежара, ни Баланчина, ни новых интересных постановок!» Это так запало мне в душу! Ведь что я по сути танцевал? Только Григоровича. Безусловно, он замечательный хореограф, и пока по мощности его никто «не переплюнул». Григорович совершил революцию в самом понимании мужского танца и мужского балета. И все-таки…
-- Вы считаете, что не попробовать Баланчина -- глупо?
-- Конечно! Восемь лет подряд танцевать только в «Спартаке», «Иване Грозном» и «Золотом веке»! Я устал стоять в очереди с другими артистами. Мне было мало моих партий! И я поехал в Америку… Михаил Барышников дал мне сразу 38 «Лебединых озер»!
-- Он вас ждал?
-- Я и сам не знал, что так случится. Был на гастролях в Канаде. Оттуда поехал к Барышникову и сказал, что хочу поработать в его труппе. Он только спросил: «На каких условиях?» Я ответил, что готов делать все, что нужно. Как раз тогда Барышников ставил «Лебединое озеро». «Вы будете принцем», -- сказал он мне. Знаете, от таких предложений не отказываются… Через полтора года, когда он ушел из компании, я получил аналогичное предложение от Мариинского театра. Бросил все, собрался и через 20 дней был в Петербурге. Шел 1990 год. Сложный, несытый… Но я ни секунды не жалел, что уехал из Штатов. Жизнь дала мне шанс, и если бы я его не использовал…
-- Тем не менее, это закончилось для вас трагически.
-- Травма? Да, если бы я не порвал крестовидную связку… Хотя в 92-м и 93-м я танцевал достаточно много даже с порванной связкой. А в 98-м мне сделали операцию. И никто тогда не давал гарантии, что я не порву связку опять. Поэтому в 33 года я начал думать, что мне делать дальше…
-- Вы работали со многими знаменитостями. Кто на вас оказал наибольшее влияние?
-- В балете, конечно, Барышников и Нуриев. Я никогда не забуду ужин, на который нас привел Рудольф Нуриев. Мы с Ниной Ананиашвили приехали танцевать в «Нью-Йорк-сити-балет», и нас пригласили к очень интересной даме в Нью-Йорке -- Наташе Харлей. Напротив меня сидел Михаил Барышников, рядом -- Рудольф Нуриев. Наташа Харлей на кухне готовила русские блюда. Сидел я, 26-летний мальчик, и Нина Ананиашвили, 24-летняя балерина. Такие вещи остаются на всю жизнь. Как и моя работа с Бежаром. А Володя Васильев! Когда отец умер, он стал директором Большого театра и добился, чтобы на доме, в котором жил Марис Лиепа, открыли мемориальную доску. Именно при нем в Большом театре сделали два спектакля в память отца. Он поставил на меня и Катю Максимову «Золушку» с костюмами Жерара Пипара от Нины Риччи. Фантастическая постановка с оркестром под руководством Михаила Плетнева! Увидев меня на сцене, моя мама сказала, что время повернулось вспять. Она помнила этот спектакль с отцом…
-- Вашему дуэту с великолепной балериной, красавицей Ниной Ананиашвили, приписывали не только творческую дружбу.
-- Ну что вы! Мы были так молоды! И честолюбивы. Просто у нас было хорошее сочетание: ее грузинский темперамент и мой русско-латышский облик. Я унаследовал выразительность русских и аристократический стиль прибалтов. Нина -- моя любимая партнерша. Мы вместе учились в школе. И, безусловно, сделали массу интересных вещей! Да и вообще, «пробили окно в Европу», в Америку. Тогда говорили, что Баланчина наши танцевать не могут, а мы показали, что могут. Да еще как! Мы показали, что можно не убегать на Запад, а работать там по контракту и возвращаться в Россию. До моего первого опыта работы у Барышникова всем приходилось оставаться. Нуриев, Барышников, Годунов, Панов потеряли Родину… В Америке меня очень смешно называли «перестройка-кит». Весь мир обожал Горбачева! Я попал на Запад как раз в этот момент. Все в Америке, вплоть до таксистов, восхищались нашим президентом. И мне действительно это было приятно.
-- Одно время говорили, что вы хотите отказаться от русского гражданства…
-- Это «утка», запущенная десять лет тому назад, когда я был в Америке. Все говорили, что я хотел там остаться. Чушь! Когда я получил латышский паспорт и почетное гражданство, говорили то же самое. Объяснять мое отношение к Латвии глупо -- в 16 лет, получая паспорт, я выбрал национальность «латыш». Моя мама -- русская, папа -- латыш. Первые три года жизни я прожил в Риге. Мой первый язык -- латышский. Я свободно на нем говорю.
-- Часто бываете на родине?
-- Увы, нет. Моя дочь Ксюша имеет в Латвии вид на жительство. Хотя и родилась в Германии, в Мюнхене. Там живут родители моей жены Кати. Я никогда не зацикливаюсь на том, где работать и жить. Будет хорошо в Киеве -- здесь останусь. Если работа интересная, почему нет?
-- А если большие деньги?
-- Ну и что? У меня был скандал с менеджером, когда мне предложили станцевать в Чикаго десять «Щелкунчиков» по 10 тысяч долларов за каждый, а я отказался. Я мог за десять дней заработать 100 тысяч долларов! Но когда меня пригласили в Кировский театр танцевать «Видение Розы» бесплатно, я на свои деньги купил билет до Москвы и на свои же деньги жил в гостинице. Вообще, я работал в Мариинском театре бесплатно. Просто это было для меня важнее любых денег.
-- Отец поддерживал вас в желании стать танцовщиком?
-- Никто никогда меня не насиловал -- ни меня, ни Илзу! Думаю, это правильное воспитание. Мы и Ксюшу не учим танцевать, но она танцует. Она сама этого хочет! Я никогда не скажу ей: «Иди в балетную школу», если она сама не захочет!
-- Вы папу попросили отвести вас в школу?
-- Да. Хотя не скажу, что он пришел от этого в восторг. Танцовщик -- это настолько сложная профессия, что заставлять ею заниматься просто невозможно. Но я хотел этого. Страстно! Несмотря на то, что все мои шаги рассматривались через увеличительное стекло. То, что прощалось, скажем, Сидорову, Иванову и Петрову, никогда не прощалось мне! Я не очень хорошо танцевал вначале. Нельзя сразу научиться танцевать. Марис Лиепа тоже не стал Лиепой в 15 лет. Это случилось только в 30, когда он был уже сложившимся актером и опытным танцовщиком. Но, с другой стороны, мне было легче -- я знал, что за мной стоит фамилия Лиепа.
-- Вы ходили на все спектакли отца?
-- Да, обязательно! Нас с Илзе водили бабушка или мама. Отец всегда оставлял нам билеты -- либо в первом ряду, либо в ложе-бенуар. День спектакля вообще в нашей семье считался особенным. Мы знали, что в в этот день до четырех часов отца нельзя беспокоить. Мы сидели в школе или где-нибудь гуляли с сестрой. В четыре часа папа просыпался и шел на спектакль. Когда он уходил, мы возвращались домой. А потом тоже собирались на спектакль. Нас так приучили -- в день спектакля главное, чтобы у артиста не выскочила пружинка. Я знал это от отца. Он мне рассказывал, что артист до спектакля собирается. И эти сборы очень важны! Главное -- не сделать чего-то такого, чтобы сработала эта пружинка. И мама всегда за этим строго следила. Да вся семья работала на его спектакли! По-хорошему. А ведь мама тоже была замечательной драматической актрисой. Но творчество папы было на первом месте…
-- Даже когда его «ушли» из Большого?
-- Это была страшная трагедия! Отец не мог уйти из Большого театра. Он всегда мне говорил: «Что бы ни случилось, не бросай Большой театр!» А я понимал, что Большой театр его и погубил. Он не смог сделать то, что хотел. Пределом его мечтаний была работа в Большом. Он был готов работать там даже билетером. Но судьба так распорядилась, что Большой театр в нем перестал нуждаться…
-- ???
-- Политика в театре… Приходит молодое поколение, с ним начинают работать. Но отец был достаточно заметной фигурой, чтобы не замечать, что на него перестали ставить спектакли. Представляете,»Спартак» без Лиепы?! Все было очень явно. Но Григорович имеет право на собственное видение. Вот он увидел Лиепу Крассом, а Курбским не видел. Отец ужасно от этого страдал! Ему было обидно -- ведь он был в расцвете сил. Думаю, если бы отца не попросили тогда из театра, он бы еще долго танцевал. И наверняка был бы жив! В 52 года он бы не ушел… Мучения, которые он испытывал, когда его не пускали в театр… Нет, это было не из-за Григоровича, это его приспешники. Люди, забивающие клинышки между творческими людьми! Театр -- сложный механизм…
-- И страшный…
-- По своей сути, жестокий. Это как спорт -- если ты не берешь высоту 2. 30, то как бы ты ни был хорош…
-- Но Лиепа брал 2. 30!
-- Возраст! Любой молодой человек 2. 30 тоже брал. И потенциально был уже сильнее.
-- То есть 50 лет для танцующих -- предел?
-- Барышников еще танцует! То есть для меня -- еще не предел, а для Григоровича -- уже все. Но это вопрос вкуса и внутренней политики театра. Я никогда не осуждал Григоровича. Ситуация с папой на мне никак не отразилась. Григорович был со мной предельно корректен.
-- Он вас сразу принял в театр?
-- У него не было выбора. Я получил золотую медаль на Международном конкурсе артистов балета в младшей группе, Нина получила «Гран-при». Не взять человека, который получил «золото», глупо! Когда я выпускался, Григорович уже видел, что может доверить мне какие-то спектакли. И действительно доверял. Восемь лет работы в Большом показали, что я могу танцевать в любом театре мира.
-- Вы помните, когда папа сказал: «Я горжусь тобой»?
-- Да! Он не очень верил, что у меня что-то получится в балете. Но после того как я станцевал сложную партию в спектакле «Деревянный принц» на музыку Андрея Петрова, он мне позвонил и сказал: «Андрис, теперь я знаю, что ты можешь танцевать «Жизель»!» И я понял, что папа мной гордится. А мне уже было 24 года! «Жизель» была одной из лучших работ Мариса Лиепы. Он сам со мной ее проходил. Учил меня ходить с плащом, отдал все свои костюмы. Знаменитый плащ Лиепы я храню до сих пор. Это уже семейная реликвия -- черный плащ с подкладкой из синего шелка. Папа мне все время повторял сакраментальную фразу: «Только не уноси плащ после окончания спектакля! Это не твой последний плащ! Ты пришел на могилу Жизели и про плащ забываешь!» Я как будто до сих пор слышу его голос. Да и вообще, когда мне трудно, я мысленно обращаюсь к отцу…
-- Когда решили уйти из балета -- тоже?
-- Я даже не мог себе представить, что в одну минуту можно лишиться своей профессии. Травма! Как будто бы ерунда -- неправильное приземление. Но затем возникает вопрос, будешь ли ты вообще танцевать. Тогда я пришел к вере. Бабушка меня когда-то крестила в лютеранской церкви, потом я перешел в православие. Теперь перед любым своим проектом я звоню своему духовному отцу и прошу благословения.
-- Так поступал и Марис Лиепа?
-- Папа был лютеранином. Парадоксальная вещь: в нашем доме было огромное количество уникальных икон. Он их собирал как предметы искусства. И это на нас с Илзе оказало очень сильное влияние… Мы с Катей обвенчались, у нас дочка Ксюша, ей четыре года. Назвали ее в честь Ксении Петербургской. Так получилось, что на первый мой спектакль на сцене Кировского театра пришла осветитель Татьяна и подарила мне иконку Ксении Петербургской, сказав, что она будет меня охранять. Теперь каждый год 6 февраля мы ездим в Питер на день Ксении Петербургской.
-- Ваша жена тоже балерина?
-- Мы вместе с Катей танцевали в Мариинском театре. Помню, это был балет «Жар-птица». Там есть такой длинный поцелуй, его поставил Михаил Фокин. Вот мы с Катюшей целовались на сцене и… Наверное, тогда между нами что-то проскочило. Как искра…
-- Когда умер Марис Лиепа, вы были в Америке?
-- Это было 26 марта 1989 года. Я был в Сан-Диего, позвонил Илзе, спросил, как дела. Я даже голос ее не сразу узнал. Илзе спрашивает: «Ты знаешь, что случилось? Сегодня умер отец… » На следующий день я должен был танцевать «Лебединое озеро». По американским понятиям я должен работать. Бизнес! Но Миша Барышников мне сказал, что я могу не танцевать. Помню, я ответил: «Нет! Я буду танцевать «Лебединое» в честь отца… » А на следующий день первым же рейсом вылетел из Лос-Анджелеса в Москву. Успел на похороны…
-- Вы помните свой последний разговор с отцом?
-- Это было за полгода до его смерти. Мы встретились с ним в аэропорту. Он летел преподавать на Кубу, я -- в Америку. Мы вместе летели до Шеннона. Отец не был подавлен. Нет. Но какая-то тоска… Ее не удавалось ему скрыть. Он собирался открыть свой театр, Театр Мариса Лиепы. Даже объявил набор. Но… не успел.
-- Говорят, ваш папа был дружен с Высоцким.
-- Высоцкий действительно часто бывал у нас в доме. Они снимались в фильме «Четвертый». Папа играл американского танцора и хореографа, а Володя Высоцкий -- одного из его друзей. Помню, на премьере в Доме кино после исполнения папой номера зал встал и зааплодировал. Для меня это было шоком! Какой-то фантастический момент! Они аплодировали экрану… Папа очень любил Владимира Семеновича. Может, только к Андрею Миронову относился с такой же теплотой. Мы часто вместе с Мироновым отдыхали в Сочи, в санатории «Актер». Никогда не забуду его спектакль «Горе от ума». Полные слез глаза Миронова… Такие глаза я видел только три-четыре раза в жизни! Ушел со спектакля с ощущением, что артист на сцене чуть не умер…
-- Считается, что любимой партнершей вашего отца была Майя Плисецкая.
-- Конечно! Он всегда восхищался Майей! Они танцевали вместе в «Дон Кихоте», «Легенде о любви», «Спящей красавице»…
-- Плисецкая -- женщина с характером?
-- Все балерины с характером. Иначе невозможно.
-- Ваша жена тоже?
-- Коне-ечно.
-- А танцовщики?
-- Театр не любит бесхарактерных людей. Любой танцовщик, поступая в театр, хочет стать солистом. Иначе нет смысла заниматься этой профессией!
-- Вы счастливый человек?
-- Счастье -- понятие растяжимое. Любовь -- это уникальное чувство. Это жертва. И если ты для любимого человека можешь пожертвовать своей профессией, благополучием, даже жизнью -- это и есть настоящая любовь! Катюша ради нашей семьи ушла из театра, хотя она замечательная балерина. Но семья стала для нее приоритетом. Родилась Ксюша, мы уехали в Москву, и сейчас Катя -- арт-директор Фонда Мариса Лиепы.
-- Вы живете в папиной квартире?
-- В папиной живет Илзе. А мы с Катюшей -- в квартире ее родителей на старом Арбате. Квартира нашего отца -- это настоящий музей. В ней раньше жила знаменитая русская балерина Екатерина Гельцер. Ее станок до сих пор стоит в нашем доме. Как и колонны, вензеля и даже маленькая сцена… В доме висят три картины, написанные моим отцом. Он был мультиталантливым человеком…
-- Вы похожи на него?
-- Мы с ним примерно одного роста. Папа занимался плаванием, был атлетического телосложения. Я более балетный. Все вспоминают его огромные мышцы на ногах, когда он выходил в «Спартаке». Он был очень красив! Внешне я больше похож на маму. А вот Илзе -- папина дочка! У нее классический профиль. Как у отца. Это уникальная вещь, когда артист совпадает с ролью, которую танцует. Когда отец танцевал Красса в «Спартаке», он был совершенной его копией. С его профиля можно было лепить греческий медальон. Это порода. Ее нельзя натренировать. Она либо есть, либо ее нет…