О чехословацких событиях 1968 года вспоминает участвовавший в них наш соотечественник Анатолий Перец
В ночь с 20 на 21 августа 1968 года войска пяти стран Варшавского Договора -- СССР, НРБ, ГДР, ВНР и ПНР -- перешли чехословацкую границу. Ропшинская дивизия имени Калинина, в которой служил Анатолий Перец, ступила на землю Чехословакии 28 августа, а покинула место дислокации, когда советское командование сочло, что чехословацкий «инцидент» исчерпан. О пережитом в 1968-м Анатолий Францевич, который живет сегодня в Ялте и трудится в должности врача по лечебной гимнастике в санатории «Энергетик», вспоминает без надрыва, как это часто бывает с пережившими подобные ситуации, но с горечью.
-- Молодым сегодня приходится объяснять, что такое «пражская весна». Как бы вы это сделали?
-- Начнем с того, что молодым трудно представить мир, в котором мы жили, -- говорит Анатолий Перец. -- Нынче его принято ругать, а ведь в нем было и много хорошего. Революция, что бы о ней теперь ни говорили, открыла перспективы миллионам неимущих людей. При советской власти они, их дети и внуки получили образование и, что называется, выбились в люди. Для них слово «контрреволюция» было, что красная тряпка для разъяренного быка. Это сейчас мы знаем, что контрреволюцией в Чехословакии назвали попытку демократизации общества. Движение обновления и реформ было инициировано внутри компартии Чехословакии деятелями, которые не были настроены против социализма -- они хотели его только улучшить. Но тогда сообщение ТАСС, извещавшее об угрозе социализму в Чехословакии, было встречено советским народом с пониманием.
Из заявления ТАСС: «… Партийные и государственные деятели Чехословацкой Социалистической Республики обратились к Советскому Союзу и другим союзным государствам с просьбой об оказании братскому чехословацкому народу неотложной помощи, включая помощь Вооруженным Силам. Это обращение вызвано угрозой, которая возникла существующему в Чехословакии социалистическому строю и установленной Конституцией государственности со стороны контрреволюционных сил, вступивших в сговор с враждебными социализму внешними силами… Дальнейшее обострение обстановки в Чехословакии затрагивает жизненные интересы Советского Союза и других социалистических стран… Советское правительство и правительства союзных стран -- Народной Республики Болгарии, Венгерской Народной Республики, Германской Демократической Республики, Польской Народной Республики, исходя из принципов нерасторжимой дружбы и сотрудничества и в соответствии с существующими договорными обязательствами, решили пойти навстречу упомянутой просьбе об оказании братскому чехословацкому народу необходимой помощи… »
-- Как потом стало понятно, -- продолжает Анатолий Францевич, -- «пражская весна» вышла из хрущевской «оттепели» в Советском Союзе. Но у нас эта «оттепель» плавно перешла в «застой», а в странах соцлагеря она пробудила силы, жаждавшие экономических преобразований, -- так случилось в Польше, Венгрии, а затем и в Чехословакии. На этой волне к власти пришел Дубчек. Москву это поначалу не насторожило, поскольку Дубчек учился в Высшей партийной школе при ЦК КПСС, а значит, обещал быть управляемым. Возглавив партию, Дубчек, однако, повел себя самостоятельно: он поощрял критику недостатков и оттеснял догматиков, чем вызывал симпатии общественности. Но через некоторое время стало ясно, что Дубчек и его сторонники потеряли контроль над ситуацией.
Из высказываний президента Чехии Вацлава Гавела о взаимоотношениях лидеров «пражской весны» с населением: «… Они постоянно оказывались в состоянии легкой шизофрении: они симпатизировали этому общественному подъему и одновременно боялись его, опирались на него и одновременно хотели его затормозить. Им хотелось открыть окна, но они боялись свежего воздуха, им хотелось реформ, но лишь в рамках своих представлений… Так что они, скорее, просто семенили вслед за событиями, а не направляли их».
-- Естественно, происходящее в Чехословакии вызвало недоумение у ее союзников по Варшавскому Договору -- СССР, ПНР, ГДР, НРБ и Венгрии, -- продолжает Анатолий Францевич. -- Дубчек пытался маневрировать, понимая, как важно найти общий язык с хозяевами Кремля. Но какое взаимопонимание может быть там, где речь идет о прочности партийной власти?
Из закрытой информации о положении в Чехословакии, разосланной ЦК КПСС партактиву: «По инициативе ЦК КПСС на 20-летие празднования февральских событий в Прагу были направлены делегации братских партий европейских социалистических стран на высшем уровне. Во время пребывания делегаций состоялись беседы с руководящими деятелями КПЧ о положении в Чехословакии, выражена тревога по поводу многих проявлений антисоциалистического характера и сказано о необходимости отпора антипартийным выступлениям и обеспечения единства и сплоченности в руководстве КПЧ. Тов. А. Дубчек во всех случаях твердо заверял, что новое руководство ЦК КПЧ контролирует обстановку и не допустит нежелательного ее развития.
Однако в последнее время события развиваются в отрицательном направлении. В Чехословакии ширятся выступления безответственных элементов, требующих создать «официальную оппозицию», проявлять «терпимость» к различным антисоциалистическим взглядам и теориям. Неправильно освещается прошлый опыт социалистического строительства, выдвигаются предложения об особом чехословацком пути к социализму, который противопоставляется опыту других социалистических стран, делаются попытки бросить тень на внешнеполитический курс Чехословакии и подчеркивается необходимость проведения «самостоятельной» внешней политики. Раздаются призывы к созданию частных предприятий, отказу от плановой системы, расширению связей с Западом… »
-- Обеспокоенность советского руководства разделили в партиях и правительствах шести социалистических стран -- Польши, ГДР, Болгарии, Венгрии и ЧССР, -- продолжает Анатолий Перец. -- Я впоследствии читал, что несколько иной была позиция руководителей Венгрии: они не отрицали опасностей, связанных с активизацией антисоциалистических элементов (Я. Кадар даже проводил параллели с развитием обстановки в Венгрии перед октябрем 1956 года), но считали, что КПЧ и дубчековское руководство в состоянии справиться с нарастающим кризисом самостоятельно. У лидеров Венгрии были свои резоны: они помнили трагедию восстания 1956 года, и им хотелось уберечь от подобного Чехословакию. Но, конечно же, определяющей была позиция высшего руководства КПСС. В течение апреля-мая советские лидеры действовали политическими методами, пытаясь «образумить» Дубчека, а потом заговорили о «подготовке маневров» на территории ЧССР.
-- Вы так подробно описываете происходившее «за кадром» -- наверное, впоследствии много читали об этом?
-- И читал, и от людей кое-что слышал. Я много лет практиковал в санатории ЦК КПСС, встречался с разными партийными работниками -- они вспоминали…
-- Но вернемся к событиям 1968 года. Когда же вы узнали, что отправляетесь на эти самые «маневры»?
-- В июле наша Ропшинская дивизия имени Калинина отстрелялась на морских учениях, вернулась в Болград, и вдруг тревога! Дивизия поднялась за два часа, погрузилась и направилась в сторону Чопа. В лесах у границы мы просидели около месяца. Переписка была запрещена: мы никому ни строчки и нам никто. Наконец, опять же по тревоге, нас подняли и через Венгрию отправили в Чехословакию. Сначала сказали, что на учения. Потом уточнили: в стране назревает военный переворот, и трудящиеся попросили защитить их от контрреволюции.
-- А как на самом деле было настроено население?
-- На стенах домов, на заборах -- везде висели лозунги: «Дубчек -- наш Ленин!», «Русские, уходите! Наши дети боятся вас». Под лозунгом -- солдатский сапог, а под ним ребенок. Нам странно было все это видеть, потому что мы не были настроены воевать.
-- Тем не менее пришлось. И сами вы, наверное, стреляли… В кого? Почему?
-- Случилось так, что убили моего друга. Он выглянул из БТРа, а его раз -- и наповал. Меня это потрясло: за что? Он же никому ничего плохого не сделал! Не помню, как я расчехлил свою зенитную установку, как выпустил боезапас. Ребята еле оторвали меня от нее. В другой раз, когда наших танкистов забросали бутылками с горючей жидкостью, я пустил автоматную очередь поверх голов и сказал, что если толпа не разойдется, пальну по-настоящему. Мигом разбежались! Мы освободили танкистов -- они вышли из машины седые: ведь уже приготовились, как они выразились, «поджариться».
Но такие инциденты случались редко. Чаще возникали словесные перепалки. Молодые люди (а они больше всех были настроены против нас) упрекали: мол, все вы агитаторы. А мы им: мы такие же агитаторы, как и вы. Все -- кто из колхоза, кто с завода. Отслужим -- и по рабочим местам. Постепенно люди стали понимать, что мы им не враги. А некоторые становились нашими друзьями. Один мужичок, раззнакомившись, приходил к нам за отходами с кухни -- он откармливал хрюшек. А нас угощал пивом собственного производства.
Но вообще-то запрещалось брать что-либо у населения, потому что нам иногда подкидывали испорченное мясо, травили воду в колодцах. За нарушение приказа полагался расстрел.
-- Неужто расстреливали?
-- Расстреливать не расстреливали, но пугали крепко. Помню, один солдатик отказался выполнить приказ командира, который велел ему принести хрен. Случайно узнав об этом, командир выстроил полк и объявил, что сейчас будет разбираться с людьми, которые не исполняют приказы. Поставил десять автоматчиков, велел зарядить оружие, предупредил: «Махну флажком -- залп!» Но поднял флажок и скомандовал: «Отставить!» Парень, который уже, наверное, попрощался с жизнью, рухнул, потеряв сознание. Два месяца он потом пролежал в медсанбате. Жестоко, конечно, но зато после этого случая никто не смел ослушаться приказа. В условиях военного положения так надо.
-- В Чехословакию вошли не только советские войска, но и войска других стран содружества: немцы, венгры, болгары… Как у них складывались отношения с чехами?
-- Немцы вели себя, как хозяева. Если из какого дома выстрелят, они по тому дому шарахнут -- и того как не бывало. Или нарисуют круг на асфальте и сядут внутри с губной гармошкой. Если кто ступит в круг, ему конец -- застрелят. Как-то мы шли колонной, а чехи преградили путь, выставив вперед женщин и детей. Мы не могли стрелять, но сзади шел немецкий танк -- закружившись на месте, он так поливал огнем толпу, что из нее летели куски мяса.
У наших, во всяком случае, у моих сослуживцев, таких настроений не было. Чтобы лучше понимать происходящее, мы изучали чешский язык -- на бытовом, конечно, уровне. Это впечатляло чехов. Помню, как однажды зашел в бар, заказал пиво. «О, -- воскликнул бармен, -- пан говорит по-чешски!» Сидевшие за ближайшим столиком чешские солдаты поднялись и ко мне: «А ну, покажи, какой ты русский солдат! Выпьешь стакан водки -- дадим 400 крон». «Выпью», -- говорю. Налили -- выпил. «Закуси». -- «Не хочу». -- «Еще один выпьешь?» -- «Выпью».
-- Ну совсем как в шолоховской «Судьбе человека»!
-- И правда, похоже. Но тогда я об этом не думал. Просто видел, что меня провоцируют, и хотел утереть нос задирам. Выпил второй стакан, а они мне: «Да, ты настоящий русский солдат», -- и протягивают деньги. «Не нужно», -- говорю. Повернулся и пошел. Побежали за мной, суют в карман свои 400 крон. Я их выбросил. Пришел к своим -- и рухнул…
-- Сколько вы находились в Чехословакии?
-- Год и восемь месяцев. За это время все успокоилось, и часть вернулась в Союз.
-- После развала СССР многое переоценено. Как вы сейчас относитесь к чехословацким событиям?
-- Я считаю, что если бы сегодня существовал блок, подобный тому, который скреплял Варшавский Договор, то Югославию не бомбили бы так цинично. Но, видимо, отношения между странами так называемого социалистического содружества строились неправильно, если все кончилось так плачевно.