О своих встречах с выдающимся кардиохирургом рассказывает народный художник Украины Людмила Мешкова
Когда на церемонии прощания с Николаем Амосовым Людмила Мешкова подошла к его вдове, Лидия Васильевна горестно произнесла: «Мы зажгли поминальную свечу у подаренного вами портрета Николая Михайловича». Дочь Екатерина Амосова, обняв художницу, сказала: «Спасибо вам большое!»
Почти 25 лет эскиз портрета академика Амосова находится на почетном месте в мастерской народного художника Украины Людмилы Мешковой. Калька, на которой он выполнен, уже пожелтела, ее края кое-где разорвались, но для автора это одна из самых дорогих работ. Недавно Людмиле Ивановне пришлось деликатно отказать главному редактору одной из популярных киевских газет, просившего продать ему эскиз.
-- Присутствие этого портрета дает мне ощущение, что в мастерской я не одна, -- рассказывает Людмила Мешкова. -- Однажды специалисты, изучавшие паранормальные явления, с помощью аппаратуры определяли энергетику в моей мастерской, и приборы показали сильную ауру возле портрета Амосова. Многие приходящие ко мне люди чувствуют это безо всяких приборов. Вначале подходят к этому портрету, а потом уже обращают внимание на другие работы. Если же портрет отсутствует на привычном месте, спрашивают: «А где Амосов?»
40 лет назад Николай Михайлович прооперировал мою старшую сестру. На консультации он предупредил: «Ей осталось жить не больше года. Так что выбирайте». И мы решились. На второй день после 12-часовой операции я уже сидела возле сестры. Пришедший с обходом Амосов подошел к ней, схватил ее за воротник халата и начал поднимать: «Вставать! Вставать!» Я опешила: на мой взгляд, ей следовало лежать еще как минимум неделю.
Потом Николай Михайлович резко обратился к сопровождавшему его врачу: «Почему не следите? Почему не поднимаете?» Тот попытался возразить: «Я врач-кардиохирург, а не санитар… » -- «Да какой вы врач… » -- сердито бросил Амосов.
На следующее утро я обнаружила сестру еле-еле сидящей на кровати -- лежать ей не разрешали. Чтобы ее приободрить, принесла с собой букетик незабудок в маленьком керамическом горшочке (на всю жизнь запомнила категоричность написанного на дверях клиники объявления: «Дорогих подарков врачам не дарить, дорогих букетов не носить! Амосов»). Увидев в палате скромный букетик, Николай Михайлович произнес: «Как красиво!» -- «Вам нравится? -- обрадовалась я. -- Пожалуйста, возьмите». -- «А что? И возьму. Красиво!» -- проокал Амосов.
Благодаря Николаю Михайловичу моя сестра жива. С тех пор я стала читать его книги, слушать его лекции. Какой он был потрясающий оратор, как точно умел формулировать мысли! Аудитория всегда внимала каждому слову ученого.
-- Свое восхищение этим человеком я воплотила в портрете, -- продолжает Людмила Ивановна. -- Его образ ассоциируется с сердечно-сосудистой системой, поэтому в работе явно просматривается сходство с напряженной сердечной мышцей. Однажды на телевидении готовилась программа о моем творчестве, где я в прямом эфире должна была показать этот портрет ничего не подозревавшему Николаю Амосову. Чтобы не попасть впросак со своим сюрпризом, я все-таки показала работу томящемуся в ожидании съемок академику. По его улыбке я поняла: работа понравилась, легла на душу.
Когда телеведущий объявил, что сейчас знаменитый ученый впервые увидит свой новый портрет, Николай Михайлович произнес: «Да я его уже видел. Если бы он мне не понравился, я бы сразу и в прямом эфире сказал: «Ерунда!» Может быть, кто-то и боится называть вещи своими именами, но только не Амосов -- в своей прямоте он был гениален.
Со временем я сделала с эскиза портрет в графике, который и подарила Николаю Михайловичу. Его семья приняла меня по-домашнему. Очаровательная Лидия Васильевна испекла пирог. Обстановка в доме была простой, никакой помпезности. Особо поражала библиотека, стены которой до потолка были уставлены книгами. Амосов не раз мне говорил: «Ни с чем пришли -- ни с чем и уйдем». Приняв портрет, Николай Михайлович строго произнес: «Меня многие рисовали, но твою работу я ценю больше всех». Для меня это было очень высокой оценкой.
Лидия Васильевна повесила мой подарок в спальне, но позже сказала: «Он так смотрит на меня своими глазищами, что не могу уснуть». И портрет перенесли в кабинет. Но и тут он мешал Амосову сосредоточиться. Позже портрет решили повесить в гостиной.
Помню, в те времена поговаривали, что Амосов сам голодает, морит голодом жену и даже собаку держит голодной. Это, конечно, было неправдой. Как-то я рассказала академику о своем намерении начать голодать. Николай Михайлович отнесся к этому резко отрицательно. Он вообще не приветствовал никаких диет, повторяя, что человек должен есть все, но в умеренных количествах. Советовал прислушиваться к себе: если что-то противопоказано, организм подскажет.
Однажды мы с Николаем Михайловичем зашли в бар первого этажа гостиницы «Украина» (сегодня «Премьер-Палац». -- Авт. ). Когда Амосов заказал кофе, я удивилась: «Разве вы пьете кофе?» -- «А куда денешься -- мне ведь работать надо», -- улыбнулся академик.
-- Если Николай Михайлович приходил ко мне в мастерскую, я была счастлива, -- вспоминает Людмила Мешкова. -- Думала: вдруг еще раз меня похвалит. Но не тут-то было. Обладая прекрасной памятью, он хорошо знал мои работы и мог сказать с укором: «В последнее время ты мало работаешь. Эту работу ты уже показывала мне полгода назад. А что ты сейчас сделала?» Требовательный к себе, Амосов утверждал: человек не должен бездействовать. На мои робкие возражения, что вдохновение приходит к художнику не каждый день, отвечал: «Надо ставить перед собой цель и постоянно ее добиваться!»
Он ценил каждую минуту, никогда не приходил ради праздных разговоров, избегал лишних слов. Мог прямо сказать: «Если бы я не любил твои работы, никогда бы не потратил на тебя два часа».
Академик был убежденным атеистом, считая, что в Бога верят слабые люди. Не рассчитывая на собственные силы, они стараются свалить свои проблемы на Бога: как он решит, так и будет. Амосов говорил: «Я верю только в то, что могу увидеть, потрогать». Я же к этому вопросу отношусь несколько по-иному. Может быть, поэтому, последний раз прийдя ко мне в мастерскую, Николай Михайлович сказал: «Ну ладно, я пойду, а то побудешь здесь еще немного -- и в Бога начнешь верить!» -- и засмеялся. Смеялся он всегда заразительно.
Как-то в гостях у Амосова я застала журналиста из «Огонька» и оказалась невольным свидетелем того, как Николай Михайлович пропесочивал москвича. Разнос был такой, что журналист не знал, куда деваться. Мне казалось: вот он сейчас упадет и здесь же умрет. Но я понимала, что за суровостью и прямотой Амосова скрывалось желание помочь человеку. Ведь не так уж часто мы встречаем людей, заинтересованных в нас как в личностях. Именно таким был Николай Михайлович: на воспитание проштрафившегося он тратил свои нервы, свободное время, энергетику в конце концов.
Многие мои работы своим появлением обязаны требовательности Амосова. Опасаясь, что к следующему его приходу у меня не будет чего-то нового, я трудилась не покладая рук.
Чуть позже я подарила Амосову картину «Цветы запоздалые», на которую он обратил внимание в мастерской. Когда работа уже висела в его квартире, мне показалось, что Николая Михайловича смущает черно-красная гамма, навевающая пессимистическое настроение. И я предложила заменить работу, но, поскольку Амосов не настаивал, этого так и не произошло…
В день смерти Николая Михайловича из Тбилиси мне неожиданно позвонила сестра: «Чувствую, что у тебя что-то случилось». «Это случилось и у тебя, -- ответила я. -- Умер Амосов… »
Однажды Николай Михайлович мне сказал: «Я дал себе установку дожить до 100 лет». Я слушала и верила: раз он сказал, так и будет. А вот неделю назад, прощаясь с академиком Амосовым, подумала: о каких ста годах тогда шла речь? Ведь он бессмертен. Такие люди уходят в вечность.
Вечная вам память, дорогой Николай Михайлович!