Всенародно любимый сатирик стал заслуженным деятелем искусств России и лауреатом Государственной премии
За последние несколько недель «ФАКТЫ» не раз писали о злоключениях знаменитого юмориста. Начиная с того самого январского дня, когда на Михал Михалыча было совершено нападение, и заканчивая недавней публикацией, о том, что джип сатирика, как, впрочем, и сумка с рукописями, таки не найдены. Договариваясь о встрече со Жванецким, мы понимали, что сейчас для этого не самые лучшие времена, но мастер пера оказался любезен, словоохотлив и… откровенен.
И все же мы застали Михал Михалыча не в том настроении и расположении духа, в каком привыкли наблюдать его миллионы теле- и просто зрителей. Ни бодрости, ни победного шика. Только-только начал отходить от подмосковного ЧП, как «на голову» свалились еще целых два. Правда, более приятные: в Кремле ему вручили знак и удостоверение заслуженного деятеля искусств России и Государственной премии России, но все же -- на голову (ловим себя на том, что начинаем «работать под Жванецкого» -- «… но дороже», и сразу же осекаемся -- Авт. ) Потому-то с «головы» и начали беседу.
-- Михал Михалыч, январская ночь перед Рождеством и впрямь стала чудесной: от побоев негодяев и головной боли -- до голов, умов наших современников (у которых лишний раз появилась возможность осознать, кто же такой Жванецкий -- Авт. ) и, в конечном итоге, до головы государства Российского…
-- Воспоминания заставляют пережить все заново, бередят душу, разрывают сердце. Хотя, честно говоря, забыть о таком невозможно. Тем более, что буквально за последние месяц--полтора аналогичным нападениям (правда, не связанным с авто) подверглись академик Игорь Глебов, кинорежиссеры Алексей Герман и Александр Сокуров… Хочется из всего этого кошмара «урвать» что-то положительное.
-- ?!
-- Да-да. Память автоматически фиксирует обилие телефонных звонков -- от друзей, знакомых, просто от людей из разных стран мира. Все интересовались, как мое самочувствие, здоровье, не могут ли мне чем-либо помочь или быть полезны. Я уже говорил о том, что в те жуткие январские дни мне вдруг стало так приятно, словно пережил свои похороны (улыбается. -- Авт. ) Нет, скорее все же новое восхождение на пик известности и популярности.
Что до головы, то да. Получил по ней. Благо, крепенькой оказалась. А через пару недель и с Головой России повстречался.
-- Прямо в Кремле?
-- Да, прямо на церемонии вручения свидетельства о присвоении мне звания заслуженного деятеля искусств России.
-- Ага, значит, именно на этой церемонии вы сумели увести Владимира Путина чуточку «налево»?
-- На что вы намекаете?
-- На вашу интимную мини-беседу непосредственно во время официозной процедуры. Об этом «ФАКТЫ» поведали сразу же.
-- Честное слово, я не виноват. Он сам поинтересовался, нашли ли мой «Мерседес». Услышав отрицательный ответ, Президент самолично предложил обучить меня приемам дзюдо и поведал историю о своем знакомом, который избежал моей участи лишь потому, что владел определенными навыками рукопашного боя.
-- Вы согласились брать уроки у Владимира Владимировича?
-- Разве я похож на бойца в рукопашную?! Полагаю, В. В. значительно переоценил мои возможности.
-- Тогда вы подошли к микрофону и сказали…
-- Сказал: «Мои взаимоотношения с государством сегодня я бы хотел охарактеризовать так: не нарушайте мое одиночество, но и не оставляйте меня одного».
Честно говоря, я отношусь к Владимиру Владимировичу с симпатией. Ну, он же, как дитя родное, мы же его выбирали. Может быть, благодаря даже не совсем его заслугам, а благодаря тому, что ребята оппозиции так жутко выглядят. Он, я думаю, терпелив и не обидчив. Стоит только обидеться президенту -- полстраны может быть к чертовой матери! То ли в Сибири, то ли… как когда-то было. Обиды президента -- страшная вещь…
-- Что бы вы сделали, оказавшись во главе страны?
-- Какой хороший вопрос, и как невозможно найти ответ. Я тогда хотя бы знал, чего не нужно делать. Думаю, сейчас время женщины-президента. На следующих выборах я бы выбрал женщину. Мне кажется, что это может дать новое движение всем нам. Я не могу превратиться в женщину, но с удовольствием подчинюсь. Мы устали уже от того, что нам угрожают в спину.. Время женщины, которая хотя бы просто поймет нас!
-- ?!
-- Вот я, например, нашел спутницу жизни и счастлив, и не боюсь этого слова. Еще есть такая маленькая штучка, когда, придя домой ночью, обняв жену в постели, услышишь: «Миша, ты?» Узнала!.. (Здесь вдруг вспомнилось знаменитое Жванецкого: «Кто женился на молодой -- расплатился сполна. Она его никогда не увидит молодым. Он ее никогда не увидит старой». -- Авт. )
-- При присуждении премии «Триумф» многих потряс ваш монолог «О довольных и недовольных». В этом монологе вы причисляете себя как раз к довольным. Может быть, искажен смысл вашего выступления?
-- Думаю, что исказили смысл. Я уже объяснял, что это относится к моей работе. У нас такая жизнь, которая ничего не меняет. Как много произошло и как мало изменилось. У меня долгое время был кризис. Я думаю, что сейчас жизнь опять поставляет много хорошего. В том монологе, который читал впервые, я восславил телевидение, дающее нам сейчас вот эту рекламу, а мы ищем места для ее применения. Косметика, модная одежда, даже гигиенические прокладки -- мы никогда этим раньше не занимались. Мы жили другой жизнью. Что такое были наши женщины, говорю я, раньше? И что они теперь? Они по крайней мере знают и видят -- что, где, когда и куда. Наших мужчин это раздражает -- мы нашу бабу знаем. И тут вдруг ее называют женщиной и предлагают пользоваться косметикой и показывают, как. Телевидение живет свой особой жизнью, но, по крайней мере, мы видим, как и куда что накладывать, где лицо и где ноги, и что вообще делать мужчинам. Так что я все время хвалю телевидение. Оно же нам показывает эту другую жизнь, к которой мы можем подойти.
-- Что наша жизнь? Игра!
-- Абсолютно! Я тоже готов играть с населением в различные игры, но только честно. Я и так играл: отвечал больше, чем спрашивал.
-- Но ведь надо как-то отвлекать народ от суровой действительности. А то, только глянь, кругом недовольство, шахтеры бастуют…
-- Я вообще немало поездил по стране, я же все время бываю в провинции: огромное количество людей, кроме всего прочего, все-таки занято. Множество народа занято было в военной промышленности. При полном к ним сочувствии я не знаю, что посоветовать. Как это все перепрофилировать и что делать сейчас? Такая масса людей, которых невозможно просто так прокормить! Хотя в том, что мы плохо едим, есть, мне кажется, еще и темнота какая-то. Вот Иордания, скажем, ест прекрасно!
-- Но у них вроде бы нефть есть.
-- В Иордании? Не помню. Может быть. Но у них там все свое.. Они не завозят ниоткуда. Как-то растет все. Стыдно голодать, имея такую огромную страну, как наша, и такую прекрасную землю.
-- Все, и вы тоже, все время повторяют: «Мы будем жить лучше! Мы будем жить лучше!» Может быть, мы будем жить лучше, но все равно кто-то будет жить еще лучше. Может, это -- бесконечный процесс?
-- Я вообще считаю, что в правительстве должны быть люди, которые могут что-нибудь придумать для нас. Я говорю очень серьезно. Они должны что-то придумать. Ведь уже давно пора. Потому что даже они видят, что мы апатичны. Они должны что-то придумать, чтобы мы зашевелились. Только так. Необходимо расшевелить эту массу.
Пока же, увы, наблюдаю поле, на котором происходит… даже не битва, а скачки. Вообще мне кажется, что наша свобода -- конская такая. Табун сорвался с места и помчался. По дороге затопчет любого. Спроси у вожака, куда, он ответит: а хрен его знает. Я спрошу: а этих ты знаешь, которые за тобой? Не знает. Они все промчались направо с диким топотом, все промчались налево, и осталось то, что остается от табуна. Вот это такая свобода: где могут затоптать, где все помчались, помчались, помчались, ветер развевает гривы… Вот такая сейчас у нас свобода, чисто конская -- топот, шум, гам. Но все-таки это свобода. Все-таки это лучше, чем перемещение в казарме или на привязи. Это все равно лучше. Но вот это количество, оставшееся после табуна, вот этого всего, и маршруты неизвестные, по которым перемещается весь этот табун, -- вот это для меня загадка.
-- Вам не кажется, что эта самая конская свобода сейчас неизбежна, особенно в год Лошади?
-- Да, кажется, что неизбежна. Мне также кажется, как и вам. Мы же всю жизнь говорили друг другу: подождем. Вот еще немножко подождем. 70 лет, и так и непонятно, мы были правы или будем правы? Вот это я не знаю до сих пор. Нам все время говорили, 80 лет говорили: будет хорошо, будет хорошо. Но сейчас, когда я говорю: будет хорошо, я, кажется, впервые ощущаю, что действительно будет хорошо. Но по-прежнему не есть хорошо, а лишь будет хорошо. Вот так мы живем уже столько тысяч лет! Все время будет хорошо и будет. А оно не есть. Но сейчас… Ну, жалко, конечно, затоптанных, жалко людей, которые не могут мчаться в составе этого табуна. Жалко тех, кто спрашивает: куда? И ни вожак не может ответить, ни те, кто за ним. Он их не знает, и они вожака не знают. Я под вожаком имею в виду все наши объяснения. Мы ничего не можем объяснить, а людям требуются объяснения. Если мы с вами умнее других, то нам надо объяснить! Хотя бы то, что мы сейчас не можем объяснить. Хотя бы это пока сказать. Ребята, если мы по горло в дерьме, возьмемся за руки?
-- Что, по-вашему, появилось раньше: нищета или безответственность?
-- Я думаю, сначала безответственность, а затем -- нищета. Печальное зрелище, и это не повод для шуток и даже для сатиры. Мы видим перегруженные самолеты, взлетающие или не взлетающие. Или тут же падающие. И тех, кто в них летает. Мы все это видим…
-- Как материал это интересно вам?
-- Конечно. Очень мне интересно. Сейчас вообще очень интересная жизнь. Во-первых, допустим, проблема, как работать без зарплаты? Куда ходить отмечаться? Можно ли менять место такой работы? Ведь тут -- без зарплаты, и там -- без зарплаты. На Север съездить и там поработать без зарплаты. Можно вернуться. К девяти приходить или?.. Атмосфера работы без зарплаты -- это очень интересная атмосфера. Это совсем другая атмосфера. А что такое 1-е или 15-е? Ничего! Значит, вот так и продолжаем куда-то ходить и где-то отмечаться. Изумительный характер у людей, которые все-таки туда ходят.
-- В застойное время вы отслеживали события, происходившие в стране. А как сейчас? Успеваете отвечать на вопросы, которые ставит сегодняшняя жизнь?
-- Я, насколько могу, стараюсь отвечать на вопросы. В своих выступлениях все время отвечаю на какие-то вопросы. Я убедился, что не обязательно ждать, когда мне кто-то скажет: «А знаете ли вы о том, что волнует молодежь? Знаете ли теперешнюю жизнь?» Не обязательно! Я уже говорил об этом, но хочу сказать еще. То, что волнует меня, практически волнует многих. Ну, не может быть, чтобы меня волновало что-то такое, что абсолютно никого не касается.
-- Михаил Михайлович, что же нам делать?
-- Не мы же должны придумывать -- правительство! Мы и так помогаем. Вертимся, крутимся… Мы верим, что это, наконец, тот самый строй. Мы все-таки выбираем: можем выбрать или не выбрать. Мы все-таки сейчас влияем на то, что происходит. Раз в четыре года, но влияем. А между выборами, если мы их выбрали, они должны что-то придумать. Для нас. Там собрались ведь не глупые люди. Смотрю -- есть один, второй, третий… Ничего. Некоторые фамилии, конечно, раздражают, но ничего.
-- Мы-то сами что-нибудь должны делать? Или будем ждать, когда власти придумают?
-- Вы правы абсолютно -- еще не можем! А должны сами. Отчаянные, они уже подумали, уже стали во главе. Уже возглавили все. Сейчас остались те, кто внизу, и растеряно смотрят. Крутятся и вертятся. Что попробовать? Зубы чинить я не умею, автомобили ремонтировать не умею, банк возглавить не могу. Не знаю, что такое сальдо, бульдо, депозит… Так каждый думает. Чем заработать? Сколько я мечтал, чтобы я лежал себе, а где-то капало, непрерывно текло. Нет! Приходится выходить на сцену, зарабатывать. Не вышел -- ничего нет. Вышел -- что-то заработал. Так вот. Закон нашей жизни: не подохнешь -- привыкнешь, не привыкнешь -- подохнешь.
-- Это о России или об Украине?
-- Вообще. Украина -- моя родина, откуда, собственно говоря, нас довольно доброжелательно, но все же выкинули. Из Одессы, где-то в 70-м году -- Карцева, Ильченко и меня… Ну, тогда выбрасывали с большой радостью таких людей. А чего их было содержать? С тех пор мы просто спасались в Москве. Каким образом я попал сюда? Выгнали из Одессы -- попал в Ленинград. Выгнали из Ленинграда -- попал в Москву.
-- Вы -- почетный одессит…
-- Дважды почетный.
-- ?!
-- Первый раз мне присвоили это звание, приурочив к 60-летию со дня рождения. Помню, приехал в Москву заместитель мэра Одессы, торжественно зачитал решение о присвоении и о выделении мне земельного участка -- в награду. Затем положение о присвоении этого звания было пересмотрено, и я, в частности, лишился титула автоматически. Предыдущий мэр (Эдуард Гурвиц) тогда воскликнул: «Как же так! Сама фамилия, Жванецкий, уже предполагает почет и уважение!» Была тогда статья в «Известиях», из которой я впервые узнал о том, что лишить -- не лишили, а вот «табуретку» из-под звания выбили…
-- Но веревку затянуть не успели?
-- Да. И все повисло. Сделано это было толково, умно и с ..
-- С чувством юмора?
-- Само собой. Главное -- с большой любовью ко мне. Это самое приятное. Здесь общественность вступилась, и после «дискуссий» все же восстановили меня в «почетных», при предыдущем же мэре.
-- Ваш летний дом, одесская резиденция президента Всемирного клуба одесситов, расположена на Черноморском берегу, в Аркадии. Вы теперь, как Хемингуэй: пишите, видя море?
-- Да, я теперь вижу море и завишу от него: что происходит с ним, то и со мной. Оно спокойно -- я спокоен, оно бурлит -- я начинаю нервничать. Слава Богу, я теперь по-настоящему не завишу от мелких передряг. Я потерял какие-то мощные жилищно-бытовые «веревки», остались лишь незначительные нити. Дом мой более-менее автономен: собственный котел, мини-электростанция, поскольку часто электричество вырубают…
-- Свое мини-государство. Участок и дом большие?
-- Девять с половиной соток, дом достаточно большой -- виден из Аркадии.
-- Многоэтажный?
-- Да… целых два, плюс башенка, где я восседаю.
-- Родственников у вас много?
-- Остались дальние. Более близких уже нет: мама умерла в 1991-м, отец -- и того ранее, в 1958-м. Другие все «разбежались»: кто уехал, кто не дожил до нашего с вами разговора.
-- А друзей?
-- В конце жизни остается два-три друга и появляется большое количество почитателей.
-- Почитали, почитали и стали почитателями?
-- Здорово подмечено! Можно назвать их и друзьями, но это -- почитатели.
-- Среди них есть самые любимые, дорогие?
-- Дорогие -- это по стоимости подарков. Самый дорогостоящий подарок -- это джип, подаренный мне к 60-летию одной фирмой. Название ее запамятовал, она уже прекратила свое существование.
-- А джип?
-- Тоже прекратил. Пришлось его продать: «всплыли» какие-то несовпадения в числах. Правда, какое-то время я поездил на нем. Машина была с одесскими госномерными знаками, и в Москве ее постоянно останавливали ГАИшники. Это было просто несчастье! Я перегнал тот джип в Одессу, здесь нашелся покупатель. ( Кстати, эта фирма помогла тогда провести авторский вечер Михал Михалыча, -- дополняет художественный руководитель мэтра Олег Сташкевич ). Тогда, семь-восемь лет назад, был период огромного коммерческого подъема. Что мне очень нравилось в наших новых богатых (не скажу новых русских) -- они очень спокойно и легко преподносили дорогие подарки: машины, мебель, ковры… Каждая мало-мальски восходящая звезда получала таковые.
Недавно один бизнесмен сказал мне: «Михалыч, тогда мы дарили чужие деньги, а сейчас приходится все делать за свои… » Да, свои не потратишь на что попало -- подарки закончились.
Вообще же лучше всего меня принимают портовики -- родные, так сказать, люди (многие уже и не помнят о том, что базовое образование М. Жванецкого -- Одесский институт инженеров морского флота. -- Авт. ). Портовые специалисты сейчас востребованы, я доволен, что мои коллеги живут безбедно.
-- Белая зависть? Если б я не был поэтом…
-- Да, я вполне бы мог работать в порту и жить абсолютно не хуже, нежели сейчас.
-- Кого считаете самым остроумным одесситом?
-- Наверное, Ильфа и Петрова, Бабеля… Из живущих сейчас назвать кого-то трудно. Сейчас народ разбежался. Остроумные одесситы где-то развлекают Брайтон, Тель-Авив, еще где-то развлекают. Но это уже не такие остроумные -- это просто умные одесситы. Огромная разница между острословием и остроумием. Допустим, у меня в произведении сказано -- «ухода в наших больницах нет, хотя вход массовый». Это -- каламбур. Это -- острословие. Остроумие -- когда к этому присоединяется то, о чем говорим. Попытка какой-то закон вывести, причем в остроумной форме. Это, допустим, выражение типа: «Низкого качества высокой стоимости товар».
-- Почему за вами нет молодых?
-- Они есть. Я думаю, вот этот КВН. Странная судьба у ребят из КВН. Они поют, как птицы. Они не могут по-одному. Они должны обязательно хором -- как петь хором.
-- Но вы ведь сами-то в КВН не играли.
-- Нет, не играл. Я вначале с одесской командой чуть-чуть сотрудничал. В самом начале, но потом отошел -- именно потому, что там требовалась искрометность так называемая и меньше требовалась художественность.
-- Михал Михалыч, случались ли в вашей творческой биографии ситуации, напоминавшие «одесский застой» образца 70-х годов?
-- Это было в Ленинграде, в тех же семидесятых. Я пытался скрываться, то тщетно -- «вычислили». Был там такой Чепуров, возглавлявший ленинградское отделение Союза писателей. Пригласил меня на беседу. Пришел. Сидит «тройка»: лично сам и два боевых зама -- парторг и комсорг. И вот «они лично» мне «бросают» в лицо: «Прекратите эксперименты в области сатиры! Сколько можно! Из-за вас меня постоянно вызывают в горком партии, я вынужден стоять там «на ковре»… Я вас защищал, у меня уже иссякли силы и желание. Неужели вы не понимаете, что существуете не сами по себе, а портите кровь и жизнь тем, кто хорошо к вам относится?.. »
Я действительно не понимал, за что же я порчу жизнь своим знакомым?! Они хорошо ко мне относились, дали рекомендации для вступления в Союз писателей (в том числе сам Даниил Гранин), приняли меня в Союз…
-- Только скрылся в Москве -- и там «достали». Отыскали даже на квартире, которую снимал. Вызвал меня тамошний писательский божок, Юрий Верченко. Причем как подло!
Звонят мне и говорят: «Сейчас будете беседовать с Юрием Александровичем». Подключается «самолично», и далее следует:
-- Миша!
-- Да, Юрий Александрович.
-- Ты не хотел бы зайти ко мне?
-- Как зайти к вам? (Ведь это был звонок министерского уровня!)
-- Зайти ко мне.
-- Когда?
-- Когда можешь.
-- Сегодня.
-- Ну, прямо так уж не стоит. Зайди, скажем, завтра. Сможешь?
-- Да. А портфель взять?
-- Конечно. Я думаю, куда-нибудь поедем, выступим. В десять часов тебе удобно?
-- Да.
-- Ну, приходи.
Прихожу где-то без пятнадцати десять, жду в приемной. Думаю, может быть, квартиру попрошу…
Он увидел меня сквозь растворенную дверь. У него -- полный кабинет: писатели, две секретарши -- решают всякие вопросы, в том числе жилищные. Он ведь -- самый главный секретарь Союза по оргвопросам!
Он увидел меня, «переслал» газету, чтобы я прочитал в приемной. Как сейчас помню, был вторник, а газета -- «Литературка» -- уже завтрашняя, за среду(!).
Я, бедняга, и не догадывался, что он -- не только секретарь Союза писателей, а и … генерал. Да-да, из того самого ведомства…
Захожу. Он -- с распростертыми объятиями: «Садись, Миша! Сейчас еще ребята подойдут».
Приходят еще трое, помню, Олег Шестинский в их числе. И здесь самый главный заявляет: «Так вот, Михаил Михайлович. Когда теперь мы все, секретариат Союза, в сборе, я хочу поинтересоваться: «Это -- юмор или это -- говно собачье?! Либо это -- чистой воды антисоветчина!»
Здесь он достает из стола подборку моих произведений, в переплете (денег не переплет не пожалел, казенных) и продолжает: «Это -- ваши выступления: в Доме актера, в Доме писателя… У вас, наверное, нет такого полного собрания ваших выступлений. Так вот, это -- полнейшая антисоветчина! Это там что-то из еврейского..
-- Вас пригрел комсомол?
-- Да они просто попросили меня выступать, -- заикнулся я.
-- Мы это дело поломаем! Они пытаются помочь вам с жильем?
-- Да, но..
-- Мы и это тоже поломаем!..
Для тех лет это был страшный, жуткий разговор. Я ожидал всего, чего угодно, но такой разговор мог быть только в КГБ.
-- Это и был филиал КГБ.
-- Ой, как точно подмечено! Он сам был генералом КГБ и четко заявил: «Мы вам это поломаем и то поломаем!» Такое впечатление, что и руки, и ноги -- тоже… Причем говорил так ласково-ласково, вперемешку с матом: «Мы найдем пути и возможности.. Думаю, вам лучше убраться из Москвы… » Мне очень повезло, что все описанное происходило после смерти Брежнева, при полумертвом Черненко. Вскоре на трон взошел Горбачев, и я просто затерялся в этой смене Политбюро…
-- В Москве и остался. Здесь и живу, видимо, буду жить до конца. Будем надеяться, что это произойдет не скоро. В Украину приезжаю, как на свою родину, и очень печально, что все с такими границами. Но, если опять провести опрос населения, то опять, наверное, скажут: «Мы -- за независимость!» И это надо уважать.
Я как бы нахожусь на мосту между Украиной и Россией. Главное -- чтобы не затоптали! Вообще-то сейчас мы живем, по-моему, в самый интересный период этой жизни. Сейчас очень интересная жизнь. Даже моя!
-- И все же тянет в Одессу. Вот и после «головокружительных» московских приключений -- снова на берегах Черного моря.
-- Просто не мог не посетить «тот уголок земли». Тем более, что в офисе Всемирного клуба одесситов состоялась презентация альманаха «Дерибасовская, угол Ришельевской».
-- В новом, седьмом, номере этого альманаха помещен ваш рассказ «Шестидесятники». Как часто отдаете свои произведения в периодику? Какие это издания?
-- Это моя первая публикация в «толстом» журнале. Обычно отдаю свои произведения друзьям. Когда б в этом издании не были мои друзья, то я вряд ли отдал бы…
-- «Перекочевали» в «толстенькие»?
-- Да уж, стал «толстяком» (улыбается -- Авт. ). Друзья затевают какое-то дело, кто-то из них откроет завод шампанских вин -- я приобщусь к шампанскому. Все происходит через друзей. Иначе -- не могу, не хватает меня на все: там печататься, там… Там появиться, здесь «засветиться»… Где друзья -- там и я, через кого-то куда-то попадаю. Даже в больницу стараюсь лечь в ту, где есть друзья.
-- Либо в ресторан пойти к друзьям?
-- Да, а что! (Здесь Михал Михалыч повел себя как истинный одессит, отвечая вопросом на вопрос. Как стало известно «ФАКТАМ», сейчас Жванецкий участвует в новом проекте -- возрождении в центре Одессы знаменитого ресторана «Фанкони». -- Авт. )
-- Народ, не ссылаясь на вас, можно сказать, занимается плагиатом, утилизирует ваши фразы. О многом когда-то скажут: «народное образное выражение».
-- Знаете, летел я в самолете, и столько мне напомнили моих фраз, о которые я сам забыл. Очень приятно это все вспоминать. Когда я слышу свои фразы, я просто этим горжусь! Я сам забыл, что это было. Например, такая фраза: «Гриша, ты куда?» «Нет! Я иду домой!»
-- При таком «разбросе» не получается какая-то целенаправленная беседа. Ну, хотя бы, может быть, просто сообщить народу о своем настроении. Вот вы говорите: «Как можно быть довольным, когда кругом столько несчастных?»
-- Действительно. Я несчастен, но доволен! Странно? Я даже, может быть, сейчас счастлив. Прошу смотреть на меня и следить за мной. Какой-то такой у меня, видимо, период. Казалось бы, шестьдесят семь! Кто может столько дать? Прекрасно выгляжу. Отскакивает от зубов. Реакция мгновенная. Могу делать и смаковать то, что делаю. Могу писать и смаковать то, что пишу. Кстати, если кто боится возраста, не сомневайтесь! Вот скоро, в начале марта, мне 68. Это, конечно, не юбилей, но возраст!
-- Вы обмолвились, что пережили какой-то кризис, который уже прошел. Что это, если можно?
-- Я скажу, что я -- сатирик. Не люблю эту национальность. Если ты человек более слабый, более ранимый, ты становишься сатириком. Более толстокожий -- не знаю, кем становится. Продавцом, наверное. А кризис был в том, что потерпела поражение та система, с которой мы бились. Она, конечно, сменилась. Вот это был кризис, когда у меня вызывало одобрение все. Любая речь Бориса Николаевича и Егора Тимуровича. И парламент, и свободные словоизъявления, и даже Горбачев, а еще -- фигура Сахарова. Был виден старый мир и был виден новый. Все было ясно, такая эйфория была! Ну, буквально все мне нравилось! Потом постепенно, постепенно я понял, что эти «свободные» слова употребляют все: и те, кто просто хочет заработать, и те, кто уже заработал крупно на этом. Я тут недавно по телевидению видел интервью: за 15 секунд -- миллион! Потрясающе! Дает наша страна! И у меня прошел мой кризис. Теперь хочется родному правительству помочь, пока оно само что- нибудь не придумало. И вот я уже снова стал сатириком.
Ведь наши реформы веселые, как любовь: когда фригидная снизу, а импотент -- сверху.