70 лет назад, после попытки Евы покончить с собой, судьбы ее и фюрера оказались связаны навсегда
Ева Браун -- единственная из многочисленных пассий Гитлера, на которой он женился. Эта женщина добилась осуществления своей заветной мечты -- стать первой леди. К сожалению, замужество Евы продолжалось лишь один день, а ждала она этого момента 16 долгих лет. Все это время молодая и красивая женщина провела в бесконечном ожидании и страхе потерять любимого. Ева мечтала всегда быть рядом с Адольфом, но он очень редко брал ее с собой на официальные приемы. Для поддержания имиджа человека, всецело посвятившего себя судьбе нации, женщины были не нужны. Гитлер неукоснительно следовал своему девизу: «Моя жена -- Германия». Адольф постоянно внушал любовнице, что их истинная связь не должна стать достоянием гласности. Браун так верила Гитлеру, что неосторожным словом боялась раскрыть их отношения. Она получала дорогие подарки, но оставалась дома. Жизнь в заточении сыграла свою роль -- в истории Третьего рейха особа, более всех близка фюреру, оказалась самой таинственной. О ней написаны тысячи статей, но все противоречили друг другу и были совершенно неправдоподобны. В конце Второй мировой войны американский журналист Нерин Ган оказался в концлагере «Дахау», где узнал о женитьбе Гитлера. Этот факт поразил его настолько, что он многие годы посвятил изучению судьбы Браун. В частности, родственники Евы не скрывали от корреспондента ничего. С любезного соглашения издательства «Астрель», которое обладает авторскими правами на книгу Н. Гана «Ева Браун. Жизнь, любовь, судьба», «ФАКТЫ» предлагают своим читателям отрывки из этого произведения.
Устраиваясь на работу в частное фотоателье, Ева Браун не знала, что за порогом ничем не примечательного здания ее ожидает встреча с судьбой. Владелец Генрих Гофман, имевший членский билет НСДАП за номером 427, был имперским фотокорреспондентом. Поначалу Гитлер наотрез отказывался сниматься, всерьез полагая, что завеса секретности надежнее привлечет к нему внимание масс. Весельчак Гофман переубедил его, выговорив себе монопольное право на фотографирование вождя.
Ева так вспоминала октябрь 1929-го: «Однажды я после работы приводила в порядок бумаги. Залезла на лестницу, чтобы достать папку, и тут вошел шеф, а с ним какой-то мужчина с дурацкими усиками. Они сели в углу, и я заметила, как гость смотрит на мои ноги. Когда я спустилась, Гофман познакомил нас: «Это господин Вольф, а это наша очаровательная фрейлейн Браун… Будь любезна, сходи за пивом и паштетом». В монастыре, где Ева получила аттестат зрелости, ее приучили говорить только правду, так что ей в голову не пришло, что пиво -- лишь предлог. Просто шеф уловил, какое впечатление произвела на гостя хорошенькая невинная девушка. «Я быстро съела бутерброд, из вежливости немного выпила. Знакомый шефа буквально пожирал меня глазами и непрерывно говорил комплименты. Мы побеседовали о музыке, обсудили последний спектакль. Потом Гофман отвел меня в сторону: «Ты не догадалась, кто такой господин Вольф? Разве ты не видела его портреты?» Я смущенно покачала головой. «Да это же наш Адольф Гитлер!.. »
Ну, а кто такая Ева? Вторая дочь Фрица Брауна родилась 6 февраля 1912 года в семье преподавателя ремесленного училища. В Первую мировую отец ушел на фронт, и семье пришлось всерьез поголодать. Слова Евы: «Поверни ломоть к свету -- если блеснет, значит, там есть немножко масла» -- стали чем-то вроде семейного девиза. (Однажды она повторила их Гитлеру, и он пришел в восторг от ее находчивости. ) Ева училась в народной школе, потом в монастыре, и везде учителя называли ее ужасным ребенком. Впрочем, добавляли: «Но с головой у нее все в порядке, она должна найти себе достойное место в жизни». Многие парни были без ума от Евы, но она не обращала на них внимания. У нее был неистощимый запас шуток и проказ, она стремилась победить на спортивных площадках.
Друг детства вспомнил один случай: «Мы решили опробовать мой новый мотоцикл. Внезапно -- я что-то рассказывал друзьям и пропустил момент -- эта сумасшедшая завела мотор и скрылась за углом. А ведь она вообще не умела водить! Слава Богу, вернулась целой и невредимой, кинув: «Мотоцикл -- это не для меня. Мне больше по душе шикарные автомобили!» Такие выходки вообще в ее стиле».
На следующий день после случайной встречи с Гитлером Ева весь обеденный перерыв листала альбомы: «Гитлер в партийной униформе», «Гитлер в окружении штурмовиков», «Гитлер посреди ликующей толпы», «Гитлер на фоне знамен со свастикой»… На портретах он резко отличался от худосочного человека, накануне заходившего в фотоателье.
Конечно, военная форма привлекает женщин, но жидкие, словно приклеенные усики, спадавшая на лоб зализанная прядь, бледное лицо с впалыми щеками -- неужели 17-летней девушке с хорошим вкусом оно не показалось смешным?! Впрочем, не все поддается логическому объяснению. Ева сняла квартиру, начала читать газеты, слушать радио: о Гитлере писали, говорили с восторгом, озабоченностью и ненавистью -- он никого не оставлял равнодушным. И Еве стало ясно: ею заинтересовался не просто мужчина, но выдающаяся личность. Первую же подаренную им желтую орхидею она засушила на долгую память.
Тот период их жизни окутан ореолом таинственности. Гитлер вел себя так, словно Ева для него просто одна из бесчисленных обожательниц, которая при первом удобном случае найдет себе новый «предмет». Он следил за тем, чтобы она возвращалась домой не позднее полуночи, избегал в ее присутствии разговоров на скользкие темы, играл на рояле произведения Вагнера и Верди, говорил о творчестве Шекспира, обсуждал феномен Лох-несского чудовища, мечтал наладить производство ракет для полета на Луну…
После каждого его монолога Ева, вернувшись домой, набрасывалась на художественную литературу и справочники -- ей не хотелось уронить себя в его глазах. Постепенно она прониклась симпатией и к идеям национал-социализма. Но давнишнее предсказание некой пророчицы: «Однажды весь мир заговорит о твоей великой любви!» вспомнилось, только когда Ева поняла: была ДРУГАЯ, и эту другую Гитлер считал настоящей возлюбленной… Вот после самоубийства Гели Раубаль (племянницы Гитлера, которая была его любовницей) она действительно полюбила. При этом у нее хватило такта и вкуса не сразу, а постепенно начать подражать покойной. Разузнав детали, она стала носить такие же платья, сделала себе такую же прическу, даже переняла манеру Гели говорить.
Но к тому времени от Гитлера потребовалась немыслимая политическая активность. Он все реже писал любимой в Мюнхен, ездил по стране, и пятнадцатилетние девочки бросались под колеса его машины. Ему объяснялись в любви, слали эротические подарки, вязали подушки. Те, кто ожидал увидеть мужлана, хама и наглеца, поражались встрече с учтивым, хорошо воспитанным человеком, чуть ли не светским львом. Гитлер никогда не садился в присутствии женщин, по любому поводу целовал ручки, гортанный голос его становился бархатным. Секретарш он называл «дитя мое» или «моя красавица», непременно хвалил новое платье или прическу, интересовался личной жизнью. У любой женщины создавалось впечатление, что он хочет понравиться только ей… Но когда 1 ноября 1932-го Гитлеру передали прощальное письмо Евы, он тут же явился в больницу с огромным букетом цветов и… начал выспрашивать у врача, не инсценировано ли самоубийство.
-- Она целилась в сердце, -- заверил тот. -- Мы вовремя вмешались, теперь ее жизнь вне опасности. -- Ева сделала это из любви, -- заявил Гитлер Гофману. Именно попытка самоубийства окончательно связала их судьбы.
Окунувшись в политику, Гитлер нашел союзников в лице женщин зрелых, богатых и… влюбленных в него. Они оказывали партии финансовую поддержку уже тогда, когда промышленники-мужчины вели себя более чем сдержанно. Известно несколько любовных связей Гитлера с трагическим концом: одна дама выбросилась из окна, другую вынули из петли, третья вскрыла себе вены.
На премьере «Парсифаля» он увидел девушку, очень похожую на Гели Раубаль. Американка приняла приглашение выпить с ним чашку чая, потом были еще встречи, в обществе пошли разговоры о наметившемся сближении между Германией и США… Но эти отношения не понравились Герингу, и скоро он передал фюреру порочащие Марту Додд сведения: в Чикаго ее задерживали за вождение автомобиля в нетрезвом виде, она торговала наркотиками, бросила мужа. Гитлера эти сплетни не взволновали, но он пришел в ужас, узнав, что Марта подозревается в сотрудничестве с советской разведкой. В детстве боявшийся заговорить с понравившейся ему девочкой, в годы Первой мировой войны не обзаведшийся даже случайной подругой, теперь Гитлер воспринимал повышенное внимание прекрасного пола как вполне естественное явление. «Женщины любят героев», -- говорил он. Но вопросы о женитьбе пресекал: «А я женат. Моя жена -- Германия».
В 1933 году состоялось грандиозное факельное шествие по случаю прихода Гитлера к власти. Никогда еще мир не видел такого моря огня и такого ликования народа. Но когда восторг Евы слегка улегся, она поняла, что страх потерять любимого стал ее постоянным спутником. Он выплеснулся на 22 написанные от руки страницы, охватывающие период с 6 февраля по 28 мая 1935 года, -- ее дневник (настоящий!). «Телеграмма и множество цветов от него. Моя комната похожа на цветочную лавку и пахнет так, будто ее освятили. Главное -- не терять надежды, а уж терпению я научусь»; «Похоже, с Берлином все получается. Но пока не окажусь в рейхсканцелярии, я в это не поверю!»; «Вчера он приехал неожиданно, и был совершенно восхитительный вечер. Он хочет подарить мне домик. Боюсь загадывать. Господи, сделай так!»; «Он обещал прийти к Гофману на ужин. Я сидела как на раскаленных угольях. Узнав, что он вдруг решил уехать, бросилась на вокзал и увидела только хвостовые огни. Я в отчаянии. Лучше бы я его никогда не знала. Уж в аду точно лучше, чем здесь!»; «Как деликатно сообщила госпожа Гофман, он нашел мне замену. Ее зовут Валькирия, и выглядит она весьма аппетитно. Подожду до 4-й годовщины нашего знакомства и попрошу объяснений. Лучше страшный конец, чем эта неопределенность. Если до полуночи не получу ответа, приму 25 таблеток и тихо усну навсегда».
Это случилось в ночь с 28 на 29 мая 1935 года. Старшая сестра Евы, зашедшая вернуть вечернее платье, вызвала врача и вырвала страницы из лежавшего на видном месте дневника. Неизвестно, знал ли Гитлер о существовании этого документа, но через несколько месяцев он купил Еве виллу в самом красивом квартале Мюнхена и каждую ночь находил время, чтобы позвонить возлюбленной или написать ей письмо. Его продолжали видеть в окружении красивых женщин -- знаменитых актрис Ольги Чеховой и Лили Дагобер, но он объяснял Еве, что светские сплетни повышают его авторитет, тешат самолюбие, а главное, позволяют скрывать от мира подлинный интерес к единственной женщине.
Ева Браун всю жизнь мечтала сниматься в кино. Она гордилась удачными ролями в любительских спектаклях, намеревалась брать уроки пения, но отец отказал наотрез: «Где мы возьмем деньги на твои безумства?» Он не предполагал, что со временем у него появится могущественный союзник: Гитлер также считал, что Ева не должна выступать на сцене и появляться на экране. Единственное, что он пообещал: после победы она поедет в Голливуд и сыграет историю ИХ жизни. «Унесенные ветром» привели ее в восторг. Она решила, что ее судьба необыкновенно схожа с судьбой героини и, одевшись а ля самая красивая женщина Южных штатов, она разыграла перед Гитлером несколько эпизодов. Фюрер посмотрел весь фильм, и отчетливо выраженная расистская тенденция пришлась ему по вкусу. Он дал разрешение на прокат «Унесенных… » в Германии, но, услышав, как Ева только и твердит о Кларке Гейбле (»Ах, какой мужчина, настоящий герой! А какая внешность!»), в ярости распорядился отослать картину обратно в США.
В новой комфортабельной квартире, где стоял один из первых в Германии телевизоров, Ева занималась тем же, что и на старой, -- ждала. Телефонного звонка, визита… Как-то ее родители отправились на прогулку к австрийской границе и с удивлением увидели там Еву. «Папа, мама, какой сюрприз! Я тут от нашего фотоателье на съемках фюрера. Позвольте представить его вам». Гитлер похвалил погоду, сказал, что у четы Браун замечательная дочь, поцеловал матери руку -- в общем, произвел приятное впечатление.
Но прошло немного времени, Фриц Браун узнал о подлинном статусе дочери и… И в условиях тоталитарного режима в Германии нашелся человек, осмелившийся открыто выступить против Гитлера. Вот отрывок из его письма: «Глубокоуважаемый господин рейхсканцлер! Я придерживаюсь, наверное, уже несколько старомодного морального принципа: дети должны уходить из-под опеки родителей только после вступления в брак. Я был бы Вам в высшей степени признателен, если бы Вы не поощряли склонность моей, пусть даже совершеннолетней, дочери к самостоятельной жизни, а побудили бы ее вернуться в лоно семьи».
Будучи человеком осторожным, Браун обратился с просьбой передать письмо адресату к Гофману. Тот, не менее осторожный, вручил послание Еве. А она порвала его на кусочки. Еще хуже вела себя мать, приставшая к дочери: «Он тебе в отцы годится -- на кого ты тратишь свою молодость? Он обращается с тобой как с шлюхой, да?.. »
Люди из ближайшего окружения Гитлера относились к Еве Браун с подчеркнутым уважением. Даже Борман боялся раздражать ее, хотя в узком кругу называл «веселой вдовой». Она его тоже не любила, но была достаточно проницательна, чтобы понять: своим умением плести интриги он может погубить ее. В загородной вилле Бергхоф в предгорьях Альп ее спальня соединялась со спальней Гитлера огромной туалетной комнатой с ванной из каррарского мрамора и позолоченными кранами. Снаружи вилла выглядела обычным домом в баварском стиле, с кладкой из тесаного камня на первом этаже, деревянной верхней частью и круговой галереей -- и рядовые немцы от души восхищались нарочито простым образом жизни фюрера. Ежедневно тысячи людей стояли под палящим солнцем или по колено в снегу в надежде увидеть его. (Лишь накануне войны виллу, а в дальнейшем и всю местность опоясала колючая проволока, а члены формирования «Лейб-штандарт Адольф Гитлер» стали при малейшем подозрении стрелять без предупреждения).
Единственный праздник, торжественно отмечавшийся в Бергхофе, -- сочельник. Только тогда Еве разрешалось появляться на людях в экстравагантном вечернем платье, а Гитлер выходил во фраке. На ужине рекой лилось шампанское (хотя хозяин ограничивался минеральной водой или яблочным соком), на столах стояли горы дичи и икры (правда, Гитлер был ярым вегетарианцем и называл людей, употребляющих мясо, жестокими и беспощадными, как дикие звери. Сам он больше всего любил обильно политую растительным маслом печеную картошку с творогом). Что было категорически запрещено, так это курение.
Гитлер любил порассуждать о вреде никотина и вспомнить, как в юности он выбросил сигареты в Дунай (»Посчитал и убедился: на потраченные деньги я могу каждую неделю ходить в венскую оперу»). После ужина гости любовались фейерверком и занимались традиционным отливом фигурок из свинца. О танцах не было речи, так как Гитлер терпеть их не мог. Напрасно Ева пыталась научить его хоть немного вальсировать.
Иногда по вечерам в атмосфере всеобщего благодушия Гитлер, подарив Еве какое-нибудь украшение или пообещав поездку за границу, просил: «Ты не против, если несчастная Блонди на полчасика спустится к нам?» (Ева не любила его овчарку, так же, как он не любил ее скочтерьеров, которых сам подарил ей на день рожденья. ) Она с улыбкой кивала головой и жестом приказывала лакею запереть Штази и Негуса в ее комнате. Другой лакей приводил Блонди, и та, радостно повизгивая, ложилась у ног хозяина… Мысль о том, что едва ли не самый жестокий из европейских тиранов смиренно просит у почти никому не известной женщины разрешения пообщаться с любимой собакой, а за четверть часа до этого он может приказать своим войскам перейти границу иностранного государства или росчерком пера отправить в концлагерь несколько тысяч человек, -- создает ощущение полного абсурда…
Иногда Гитлер насвистывал одну из своих любимых серенад.
-- Ты фальшивишь, -- заявляла Ева.
-- Ну уж нет!
Они спорили до тех пор, пока она не ставила на проигрыватель нужную пластинку.
-- Вот видишь, ты не прав!
-- Это композитор ошибся, -- упрямствовал Гитлер, и все начинали смеяться.
Время от времени Ева перемежала Штрауса--Легара--Вагнера--Вольфа записями современной американской музыки, и присутствующие начинали подпевать.
-- Превосходно! -- замечал Гитлер.
-- Ага, -- горячилась Ева, -- вот видишь, а твой Геббельс это запретил.
Отношения Евы Браун с женами паладинов Гитлера не отличались теплотой. Их раздражало, что она переодевалась до семи раз в день и выходила всегда с полным набором украшений: ожерелье, брошь, браслет, часы с бриллиантами. Зато они злорадствовали, что в ее пропуске написано: «секретарша», а официальное жалованье составляет 450 марок в месяц. Но когда Гитлер хвалил сделанные Евой снимки (»Отлично! Стоит не меньше 20 тысяч марок!»), для ставшего миллионером Гофмана это звучало как приказ. Впервые фотография самой Евы с подписью «Гитлеровская маркиза Помпадур» появилась в чешском журнале вскоре после начала Судетского кризиса. Гитлер тогда устроил разнос Гофману: «Если еще хоть один портрет фрейлейн Браун появится в продаже… Что бы ни происходило в моем доме, это не должно стать достоянием гласности!» Поток официальных публикаций призван был убедить широкие массы в том, что высший государственный пост занимает человек, день и ночь пекущийся о благе Рейха и ни о чем другом даже не помышляющий.
Боязнь раскрыть их истинные отношения неосторожным словом побудила Еву даже наедине называть Гитлера «мой фюрер». «Отравители колодцев народного сознания», как на нацистском жаргоне назывались люди, выразившие публично несогласие с официальной точкой зрения, попросту бесследно исчезали. В 1941 году Ева узнала о том, что Гитлер перебрался в расположенную недалеко от советской границы ставку, из… радиосообщения. А о том, что тщательно изучена вся подноготная ее самое, родителей, сестер и подруг, она и вовсе не узнала. (В этом вопросе Гитлер был непреклонен, он даже в мыслях не мог допустить, чтобы в жилах его возлюбленной, а уж тем более ее потенциальных детей текла бы хоть капля еврейской крови. )
Упросив Гитлера представить ее герцогине Виндзорской, приехавшей с мужем в Бергхоф, Ева замучила его восторженными рассказами о бывшем короле, пожертвовавшем ради любимой женщины короной. Она как бы намекала, что Сара Симпсон -- своего рода английская Ева Браун и что Гитлер мог бы поступиться своим партийным авторитетом. Тот делал вид, что не понимает откровенных намеков на женитьбу.
Впрочем, в свой первый и последний визит, сделанный по приглашению главы другого государства, он ее взял. Как можно было не разрешить ей поучаствовать в «триумфальном шествии» возлюбленного? Хотя на официальные приемы у Муссолини ее не приглашали и позволяли присутствовать лишь на митингах и демонстрациях. В преддверии грандиозного парада итальянского флота в Неаполитанском заливе Еву предупредили о возможном покушении на кого-то из сопровождающих лиц. Она лишь равнодушно пожала плечами. И хотя приставленную к ней госпожу действительно чуть не сбросили с пирса (возможно, в толчее женщин просто перепутали), ее недолго волновал вопрос, покушение это или несчастный случай. Она писала в альбоме: «Итальянцы от нас без ума. Они непрерывно ухаживают за мной и называют «очаровательной блондинкой».
Но с этого времени в ответ на все просьбы взять ее на какой-либо прием Гитлер говорил: «Берлин -- греховный Вавилон. Окружающий мир грязен и подл. Ты слишком дорога мне, я обязан беречь твою чистоту и непорочность». И она оставалась дома.
В 1938 году, нацелившись на войну с Чехословакией, Гитлер составил первое завещание. Все свое состояние он распорядился передать Национал-социалистической партии. По 100 марок в месяц полагалось Еве Браун, брату и обеим сестрам Гитлера. Другие предметы его увлечений (английская студентка Юнити Валькирия Митфорд, упомянутая в дневнике Евы накануне второй попытки суицида; актрисы Рената Мюллер и Женни Юго; венгерская танцовщица Марика Рокк; дочь сподвижника Карузо Маргарет Слезак; мекленбургская баронесса Зигрид фон Лафферт; итальянская принцесса Мария Савойская; вдовая невестка Рихарда Вагнера Винифред Вагнер) в завещании не фигурировали. Слухи о наличии у Гитлера сына вообще лишены оснований, ибо, как человек, познавший трудное детство, он наверняка позаботился бы о будущем наследника. Еве он говорил: «Из меня вышел бы плохой отец семейства. И вообще потомки гениев редко наследуют их выдающиеся качества».
В начале 39-го Ева въехала в квартиру в Новой рейхсканцелярии. Когда Геббельс публично заявил: «Фюрер всецело занят судьбой нации, и у него нет личной жизни», она с издевкой сказала: «Я, оказывается, не личная жизнь!» Чтобы компенсировать пренебрежительное отношение к ней, она покупала любые драгоценности, шила платья у самой дорогой портнихи Берлина, белье получала из Парижа, туфли из Флоренции. К имевшемуся «Мерседесу» Гитлер на 27-летие подарил ей один из первых «Фольксвагенов». Она никогда напрямую не просила денег -- Гитлер безропотно подписывал ее счета или вытаскивал из кармана толстую пачку стомарковых банкнот и засовывал в ее сумочку.
Когда германские войска вступили в Польшу, Гитлер возвестил: «До победы я буду носить только военную форму, а в случае поражения уйду из жизни!». Ева, которая до этого уверяла сестер, что «все закончится подписанием мирного соглашения и веселыми песнями», затряслась. «Если с ним что-нибудь случится, -- пробормотала она, закрыв лицо руками, -- я тоже умру». Зазвучал гимн, присутствующие вскочили: «Хайль Гитлер!» На улице прохожие шли с похоронными лицами, и личный врач Евы попробовал ободрить ее: «Не беспокойтесь, фрейлейн Браун. Фюрер обещал, что через три недели война закончится!» Она горько улыбнулась и стиснула зубы, чтобы не разрыдаться.
Чем трагичнее складывалась ситуация на фронтах, тем чаще Гитлер искал прибежище в Бергхофе, где заботливая возлюбленная позволяла на время забыть о неотвратимо приближающемся страшном конце. Ева стала настоящей дамой, изысканностью манер, элегантностью и самоуверенностью она затмевала всех женщин в окружении Гитлера. С годами она сделалась еще красивее и… надменнее, вела себя порой как настоящий деспот. В 1944-м она попала в категорию «лиц, обязанных нести трудовую повинность» (Гитлер был крайне щепетилен в подобных вопросах) и вернулась в ателье Гофмана. Но всем было ясно, что это простая формальность.
20 июля, узнав о покушении на Гитлера, Ева была на грани нервного срыва. Только когда он позвонил и сказал, что с ним все в порядке, она закричала в трубку: «Бог спас тебя!» И, взяв привезенный ей рваный, испачканный кровью китель, заперлась с ним в комнате и написала на листке с монограммой ЕБ: «Любимый! Я умираю от страха за твою жизнь. Верь, я пойду за тобой куда угодно, я живу только твоей любовью. Ева».
Спустя несколько дней она увидела его -- и пришла в ужас. Гитлер стал похож на собственную тень: волосы поседели, руки стали дрожать, зрение ослабло, он начал терять слух, не прекращались головные боли. Газеты еще публиковали его портреты -- пышущий здоровьем фюрер! -- а он уже медленно угасал. И чем ближе вражеские войска подходили к Берлину, тем невыносимее становилась атмосфера вокруг вождя нации.
В Бергхофе спешно строили бомбоубежище. 26 октября, насмотревшись на страдания гражданского населения в родном Мюнхене, Ева, вся в слезах, села писать завещание. На восьми страницах она перечисляла свою движимость и недвижимость, драгоценности, шубы, картины великих художников… Они перебрались в полуразрушенный Берлин, и старшая сестра рассказала ей сон, виденный в ночь под Рождество 45-го: будто Ева стоит, охваченная пламенем, а вокруг нее -- полчища крыс. Сестры долго молчали, но вошедший Гитлер, которого Ева, разумеется, считала самым гениальным полководцем, заявил: «Еще никогда я не был так близок к победе!» -- и она прониклась его оптимизмом. В бункер, состоявший из жилых комнат Гитлера и Евы, конференц-зала с приемной и ванной, комнат Геббельса с семьей, Бормана, врача, коменданта, кто-то принес старый патефон. До полуночи глубоко под землей звучала музыка, правда, уцелела единственная пластинка -- «Ярко-красные розы».
Когда стало ясно, что все попытки генерала Венка пробиться к Берлину провалились, соратники Гитлера устремились прочь из столицы. А Ева села писать письма, в которых прорывалась слепая вера в чудо. Гитлер также демонстрировал непоколебимый оптимизм (»Если мы удержим Берлин, как в свое время русские -- Сталинград, то вдохновим немцев на новые подвиги»), но тут же впадал в депрессию. В полумраке (использовалось исключительно аварийное освещение) нарастала паника. Оставалось накачивать себя до беспамятства спиртным…
Зато именно в атмосфере вакханалии сбылось заветное желание Евы. 29 апреля Гитлер продиктовал «Политическое завещание»: «Немецкий народ оказался недостойным возглавляемого мной движения. Может быть, лет через сто новый гений воспримет мои идеи, и национал-социализм возродится из пепла. А сейчас, когда мое земное бытие подходит к концу, я решил взять в жены девушку, долгие годы хранившую мне верность. Мы оба предпочитаем смерть позору бегства или капитуляции». Свидетелями на «свадьбе» выступили Геббельс и Борман. На брачном документе невеста в первый и последний раз в своей жизни подписалась: «Ева Гитлер».
30 апреля Гитлер застрелился в своем кабинете. Рядом застыла раскусившая ампулу с цианистым калием Ева. Казалось, в последний миг она судорожно дернулась, пытаясь успеть коснуться мужа рукой… Трупы вытащили во двор, положили в бетономешалку, облили бензином и подожгли.
Спустя 4 дня кое-как закопанные в воронке от фугасной бомбы останки отрыл советский солдат. И взятый в плен зубной врач опознал в обуглившихся трупах Гитлера и его жену.