Вчера исполнилось три года со дня трагической гибели лидера украинского национально-демократического движения
Фраза, написанная в заголовке, -- из интервью, которое Вячеслав Максимович дал журналисту Леониду Капелюшному. Увы, никаких более поздних слов, сказанных для прессы этим удивительным собеседником нет и не будет: интервью взято во второй половине дня 24 марта 1999 года. А 25 марта «Тойота», на которой Чорновил возвращался из поездки в Кировоград, врежется в груженый зерном КамАЗ с прицепом, почему-то перегородивший ночную Бориспольскую трассу.
Истинные обстоятельства гибели человека, знакового для Украины, до сих пор неясны. А, так сказать, обстоятельства честности и прозрачности отечественного политикума, судьбы национально-демократического движения «после Чорновола» -- ясны всем, кто интересуется политикой. И нерадостны.
Возвращаться к имени Чорновола в апогее нынешней предвыборной гонки, когда кажется, что и само имя разобрано на буквы противоборствующими или «заклято дружащими» сторонами, очень сложно. Один глубоко порядочный его соратник сказал мне: «Боюсь, как бы любое слово не выглядело спекуляцией». Я не нашла возражений. И тогда тем более захотелось вместе с читателями увидеть Вячеслава Чорновола тех, относительно давних времен, когда в тоталитарном государстве появились люди, предельно далекие от спекуляций и любых выгод на ниве политики…
Они были детьми «оттепели». Так с легкой руки писателя Ильи Эренбурга прозвали время, когда Никита Хрущев в марте 1956 года на знаменитом ХХ съезде КПСС выступил с закрытым докладом о так называемом культе личности, а если называть вещи своими именами, -- о тотальном беззаконии, унесшем миллионы жизней и исковеркавшем психику оставшихся в живых. Страна с некоторым удивлением и опаской привыкала к несколько демократизированной реальности: возвращение из лагерей живых и реабилитация мертвых (и то и другое -- частично, но все же), да что там -- томики Хемингуэя и Ремарка в руках, шутки и кухонные споры до хрипоты… И на фоне всего этого -- наивная, но светлая вера в «возвращение социалистической законности и демократии». Писаные законы-то у тогдашнего Советского Союза были, действительно, как бы и неплохи. Так за чем же дело стало? Добьемся, чтобы все их выполняли, а ретроградам «дружно дадим по рукам». Помните, недавно по телевидению повторяли старую добрую киноленту «Дайте жалобную книгу»? Помните, как славно, хотя и с некоторыми трудностями, талантливые и честные парни и девчата рушат пыльный сталинский ампир во имя возведения радостного интерьера, в котором дышится легко?.. Вот то-то.
Тем временем Система (поскольку она по своей природе не может кардинально изменить себя: если случится такое, она погибнет, видоизменится в другую) начинала «давить на тормоза». В 1962--1963 годах Хрущев в Москве устроил российской интеллигенции ряд грубых разносов с лейтмотивом «не так пишете, не так рисуете, слишком много думаете». В Киеве ситуация, как всегда, холуйски усилившись, повторилась. А там и хрущевская «оттепель» сменилась раннебрежневским, но весьма уже конкретным застоем.
«В августовские и сентябрьские дни 1965 года ничего, казалось бы, не нарушало обычного ритма жизни на Украине… В киевском театре им. Ивана Франко шла премьера пьесы Стельмаха «Кривда и правда», и зрители аплодировали бесстрашному герою, который одним лишь словом правды победил криводушников-энкаведистов.
Тем временем почему-то не вернулись из летнего отпуска критик Иван Свитличный, ученый-психолог Михайло Горынь, учитель Михайло Озерный, студент Ярослав Геврич… Не сообщив причин, не вышли на работу научный работник Львовского музея украинского искусства Богдан Горынь, преподаватели Львовского университета Михайло Осадчий и Михайло Косив, киевские инженеры Александр Мартыненко и Иван Русин…
Понемногу пополз слух, что около тридцати преподавателей вузов, художников, ученых вдруг перебрались из-за кафедр, письменных столов, из лабораторий в помещения с двойными решетками на окнах».
Это -- из книги молодого журналиста Вячеслава Чорновола «Горе от ума». Там же прозвучала и исполненная горького удивления фраза: «Не поинтересовавшись убеждениями, намерениями человека, осудить его за чтение какой-то книжки или статьи -- факт, неслыханный в юридической практике большинства стран мира и несовместимый с ратификацией Советским Союзом «Декларации прав человека». Но о книге чуть позже. Сейчас -- о поступке.
4 сентября 1965 года в Киеве, в кинотеатре «Украина» состоялась премьера уже всемирно признанной к тому времени киноленты Сергея Параджанова «Тени забытых предков». Выступая в ходе премьерных чествований, Иван Дзюба «отклонился от темы» и заговорил о недавних арестах украинской интеллигенции, о «тихом погроме», происходящем сегодня.
«Те кому следует» попытались лишить его слова. И тогда в зале поднялся молодой журналист Славко (как звали его друзья) Чорновил и звенящим от волнения голосом перекрыл суматоху: «Те, кто против тирании, -- встаньте!». Его поддержали. Правда, некоторые свидетели этого события говорят, что первым призыв бросил Василь Стус. Другие -- что Чорновил, а Стус сделал то же самое в конце премьеры. Но так ли уж это важно? Сами герои, насколько известно, свою славу никогда «в сантиметрах не измеряли». Василь Стус вообще не вернулся из концлагеря, в президиумах, так сказать, не посидел. А Вячеслав Максимович до подобных мемуарных разборок никогда не опускался.
Тогда же, среди прочих, сполна получивших за поступок, Стус был исключен из аспирантуры, Чорновил -- уволен из газеты «Молодая гвардия» с комсомольским выговором. Комсомолец Чорновил не унялся. Он написал письма в ЦК ЛКСМУ и ЦК КПУ: почему, мол, распускаются слухи, что осужденные -- члены какой-то конспиративной антисоветской организации, что найдено оружие? К чести Украины следует сказать, что были и другие письма. Хочется напомнить, какие воистину составляющие славу Украины люди рискнули подписаться под протестом против арестов (»Считаем, что в наше время, когда возвращены ленинские принципы демократии… »): режиссер Сергей Параджанов, композитор Платон Майборода, знаменитый авиаконструктор Антонов, поэт Лина Костенко.
А «заморозки» после иллюзорной «оттепели» крепчали. Во Львове, где судили Михайла Осадчего и Мирославу Зваричевскую, свидетель Чорновил отказался давать показания, поскольку закрытый суд в данном случае счел незаконным. Последовали три месяца «исправительных работ с удержанием 20 процентов заработка». Журналист, кольцо вокруг которого сжималось, написал книгу «Горе от ума». Книга удивительна вот чем: Чорновил написал не свое, так сказать, публицистическое видение ситуации, не свои упражнения ума и стиля (чего так хочется, особенно в молодости!), а подробнейшим образом рассказал об арестованных, о их действительных заслугах и мнимой вине.
И кольцо сжалось. 15 ноября 1967 года состоялся суд над Вячеславом Чорноволом. К «клеветническим измышлениям», среди прочего, причислялся вот какой проступок: рукопись «Горя от ума» автор отослал… в Верховный Совет УССР, партийному лидеру республики Петру Шелесту. Так сказать, открыто апеллировал к законному руководству. Вячеслав Чорновил получил срок за инакомыслие -- первый в череде последующих.
Исследователь отечественного диссидентского движения Георгий Касьянов считает, что репрессии конца 60-х объективно помогли потоку инакомыслия определиться, очиститься от случайных людей, которые отшатнулись от всякого вольнодумства, увидев, чем платят за него, и выкристаллизоваться когорте людей, для которых уже не было иного пути, кроме последовательной борьбы за демократию. Но ведь можно свести мысль и к расхоже-мещанскому: власть, мол, обидела, засадив за решетку, вот и стали мстить власти… Но последнее утверждение совершенно не подходит Чорноволу (как, впрочем, и великому русскому -- Сахарову, и десяткам других людей, относящихся к «золотому запасу» бывшей империи). Сказав «а» по искреннейшему порыву, можно либо навсегда испугаться, либо… логично продолжать. Конечно, в тюрьмах, в последовательной правозащитной деятельности во время коротких «побывок» на свободе, в жестком самообразовании и мыслительной работе настоящие шестидесятники сняли для себя наивные покровы с мифов «о злом Сталине и добром Ленине». Окрепло понимание порочности системы, не спасаемой «косметическим ремонтом», проросло сознание необходимости добиваться настоящей свободы и самоопределения для своей Родины, грубо ассимилируемой в последней тоталитарной империи.
Правда и то, что независимость встретили (те, кто дожил) с совершенно разным восприятием «того, что будет теперь». Например, одна бывшая диссидентка, жизнь которой действительно была перемолота тюрьмами и ссылками, обретя «свою державу», как-то заявила невинной юной пионервожатой: «Жаль, что мы пересажать вас всех не можем… » А Вячеслав Максимович до последнего дня, в любых обстоятельствах отстаивал как раз прямо противоположное: если «сажать» политических противников, то нечего было и правозащитный огород городить. А нам, молодым, попавшим в конце восьмидесятых в вихрь политики и как раз переживавшим жесткое прозрение, настойчиво повторял: «Следует исповедовать спокойный антикоммунизм». -- «Вячеслав Максимович, да как же -- спокойный, да они же… » -- «А вот так. Бороться не с массой иной раз ни в чем не виноватых людей, а идеей — с порочной идеей, чтобы всем вернуться на путь цивилизованных обществ».
Во взбаламученном 1990 году, когда донбасские шахтеры под улюлюканье вывозили на тачках парторгов за пределы территории, но независимости Украины боялись (мол, придут бандеровцы и… ), Вячеслава Чорновола кандидатом в президенты выдвинуло несколько шахт на Луганщине. Очевидцы свидетельствуют: он не умалчивал, не подлаживался под ситуацию ради политической целесообразности. И после долгой беседы в простой и неподкупной аудитории интересы совпадали, по-настоящему.
Вспоминается -- еще раньше, на одном из первых львовских митингов, в 1988-м. Вышло так, что я была соведущей этого митинга. Море народа запрудило не очень уж просторную площадь перед университетом. Причем «люди в штатском» отнюдь не способствовали поддержанию порядка, а наоборот, судя по всему, были готовы совершить провокации. Слово предоставлено Чорноволу, а он никак не может прорваться к постаменту памятника Ивану Франко, служившему импровизированной трибуной. Я протягиваю Вячеславу Максимовичу руку: камень постамента скользкий, люди напирают со всех сторон, не дай Бог, кого-то повредят в толпе… И тут тогдашний председатель одного из райисполкомов, товарищ Л. , отиравшийся рядом с «трибуной», расчетливо и незаметно бьет по моей руке ребром ладони. Каюсь, выражения, с которыми обратилась к нему в ответ, были далеки от парламентских. А Вячеслав Максимович, поднятый на постамент десятками других рук, спокойно улыбнулся своей «фирменной» улыбкой: «Без паники, все будет хорошо».
И вот что еще хочется заметить: организовывая те митинги, Чорновил и его соратники всеми силами старались, чтобы никто не пострадал, чтобы во время мирного волеизъявления граждан не произошло ни провокации, ни случайной беды. И никому из окружения Вячеслава Максимовича (уж тем более ему самому) и в голову не пришло нажить «резонансность» на заварушке, если в ней, образно говоря, будет капля невинной крови или невинная слеза. Что это, романтизм, непонимание «целесообразности» под названием «на войне, как на войне»? Или -- предельная порядочность, прообраз политики ради людей, а не политики ради самой политики?..
Однажды в сердцах Чорновил бросил: «Смогу ли я собрать людей -- увидите на моих похоронах». Об этом мне рассказал человек из окружения Чорновола, который лично слышал эту фразу. А сказано это было в тяжелые времена, когда радость побед омрачилась горечью предательств, когда политика все больше стала основываться на злосчастной «распальцовке». Но любые слова, сказанные без особого акцента, в запале или простой беседе, исполняются значения лишь после того, как произнесший их действительно покидает мир живых… А политик Вячеслав Чорновил умирать не собирался. Ни в прямом, ни в переносном смысле. И людей, кстати говоря, он, лидер от Бога, мог легко собрать при жизни.
И все же, все же… В пыльный и солнечный мартовский день эти слова приобрели глубинный смысл. Никакое любопытство, как и никакой разнарядочный официоз, не смогли бы собрать такую нескончаемую людскую реку, которая скорбно и достойно текла к воротам Байкового кладбища. Те, кому подойти к свежей могиле было, так сказать, «не по чину», укрепляли свои скромные, иной раз просто бедные цветы в проемах ограды кладбища. Украина, прощаясь с Вячеславом Чорноволом, по-славянски, «задним умом», оценила его порядочность, последовательность, цельность -- качества, пронесенные через все исторические повороты, выпавшие на его жизнь. Качества, рожденные в том числе и в далекую «оттепель», и тогда, когда простая порядочность невольно, незапланированно оборачивалась героизмом.
Впрочем, наверное, не у всех. Ведь в том же чорноволовском «Горе от ума» есть фраза: «Украинская интеллигенция достаточно вяло отреагировала на очередное кровопускание». Это -- о реакции на аресты второй половины 60-х. Или постойте! Может, это о таинственном КамАЗе-убийце в конце 90-х?..
Три года назад Украина, прощаясь с Вячеславом Чорноволом, по-славянски, «задним умом», оценила его порядочность, последовательность, цельность -- качества, пронесенные через все исторические повороты, выпавшие на его жизнь…