Сегодня в Театре русской драмы имени Леси Украинки народная артистка Украины отмечает пятидесятилетие творческой деятельности
Анна Николаева, Нюся, как ее до сих пор ласково называют друзья, -- женщина легендарная. Это она во время войны была музой Алексея Фатьянова, знаменитого поэта, чьему перу принадлежат нетленные стихи «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат», «На солнечной поляночке», «Когда проходит молодость»… Красота и неподдельная искренность Анны пленили голубоглазого красавца Фатьянова и оставили след на всю его жизнь. Он приезжал к ней, уже знаменитой актрисе, в Киев и умолял: «Нюся, я люблю тебя. Будь со мной… » Она была непреклонна. И не потому, что не питала к нему никаких чувств. Просто в ее жизни был другой мужчина. И еще ТЕАТР!
Анна Тимофеевна -- из тех удивительных женщин, над которыми не властны годы. Ее глаза до сих пор искрятся, а улыбка загадочна. Я понимаю тех мужчин, которые были готовы все бросить к ее ногам. Даже сейчас. Даже когда ей исполнилось… А, впрочем, какая разница?! Если она до сих пор играет в театре…
-- Неужели мама не отговаривала вас от карьеры актрисы?
-- Ну что вы! Конечно, нет. Ведь получалась уже целая династия. Моя бабушка тоже была актрисой. Прадед -- опереточным актером, он выступал под псевдонимом Завадский. В начале двадцатого века так поступали почти все актеры. А мама… Просто она не знала, что я собираюсь поступать в театральную студию. Да и для меня самой это было неожиданностью. Моя подружка Тамара Федорова как-то сказала: «Нюся, я сегодня иду поступать в студию при Орловском театре». Я-то совсем была девчонка, пятнадцать лет. Говорю: «Можно, я посмотрю, как это происходит?» Пришла, стала за колонной и замерла. Я впервые попала в театр. До этого бывала только на кукольных спектаклях.
-- Даже на мамины не ходили?
-- Мама в то время уже оставила актерскую профессию. Была начальником планового отдела. Так получилось. Мой отец умер, когда мне было два года. Потом появился отчим. Денег не хватало…
На актерском экзамене было полным-полно людей. Все красивые! Я по сравнению с остальными была маленькой, полноватой девчушкой. И вдруг один человек из комиссии спрашивает: «А что это за девочка стоит за колонной? А ну-ка иди сюда… » Уж и не знаю, что его во мне привлекло. Может, моя коса до самых пят? Или модная в те времена шапочка «маленькая мама»? Он меня спросил: «Сможешь что-то прочитать?» Говорю: «Могу». И прочитала: «Яблони, полные сил, ароматные, в нашем саду расцвели… » «А петь умеешь?» -- спрашивают. «Могу», -- говорю. И затянула «Каховку», отказавшись даже от аккомпанемента. Начала звонко, а закончила басом. Аж сама своего голоса испугалась, так он сел от страха. Вижу, комиссия едва держится, чтобы не засмеяться. «А танцевать можешь?» Я тогда сняла свою «маленькую маму», положила ее на стул и станцевала польку-бабочку. Сама себе при этом напевая. Комиссия расхохоталась. Мне было так стыдно и обидно! Я была мокрая как мышь. И от расстройства подошла к своему стулу и села на «маленькую маму». Ну это было уже совсем… Но я поступила. Увы.
-- Почему увы?
-- Ни я, никто другой этого не ожидали. Что их во мне покорило? Наверное, моя непосредственность. После того, как я прочитала свое имя в списках поступивших, меня вызвали в дирекцию театра и спросили: «Сколько ты получаешь?» А я в то время ходила на курсы бухгалтеров. Говорю: «67 рублей». «Ну, -- отвечают, -- у нас ты в лучшем случае будешь получать пятьдесят. Согласна?» «Конечно!» И тут же побежала к маме. Она как услышала, что я поступила в студию, очень серьезно посмотрела на меня, потом опустила голову и по ее щекам потекли слезы…
Это был 1937 год. Студенты театральной студии сразу стали играть в спектаклях театра. Поэтому, когда через три года я закончила студию, уже свободно и без страха выходила на сцену. Первую свою роль я сыграла в сказке Светлова. Там меня и увидел Алеша Фатьянов…
-- Это была любовь с первого взгляда?
-- Наверное. После моего первого спектакля всю труппу, задействованную в нем, пригласили в редакцию газеты «Орловская правда», редактором которой был Иван Батов. Мой будущий муж. Алеша Фатьянов в то время был художественным руководителем по текстовой части ансамбля Орловского военного округа. Я вошла в кабинет редактора и сразу наткнулась на Алешин взгляд. У него были безумно красивые голубые глаза. Алеша был в военной форме, стройный, подтянутый, красивый. До сих пор, закрыв глаза, вижу его. После той встречи в редакции мы долго бродили вдвоем по городу. В городском парке сели на скамеечку, он придвинулся ко мне и на каком-то обрывке листа написал стих. «Это для тебя», -- сказал Алеша. Я положила листок в сумочку и… со временем он потерялся. Молода была. Только его фиалочку, желтую с синими краешками, засушенную, проносила в записной книжке всю войну.
-- Когда вы встретились, Фатьянов уже был знаменитым поэтом?
-- Он только начинал как поэт. Ему исполнилось 26 лет. Работал в основном для ансамбля. Если бы не война… После той нашей встречи мы с Алешей увиделись во время первой бомбежки Орла. Был поздний вечер, я возвращалась с комсомольского собрания. Вдруг страшный гул, аж уши заложило. До сих пор кажется, что я его слышу. Все побежали в убежище. Вдруг -- Алеша! Мы бросились друг к другу. Вокруг война, а у нас чувства! Алеша пошел меня провожать. А у дома уже дежурили мама с бабушкой. «Передаю вам Нюсю с рук на руки», -- говорит. А потом он провожал нас в эвакуацию. Это был июль 1941 года. Он пришел прямо к вагону. И принес фиалочку. «Это тебе». По наивности мы думали, что война долго не продлится. Ну, может, пару недель. Поэтому, прощаясь, не расставались навсегда.
-- Алексей не предлагал вам выйти за него замуж?
-- Нет! Он говорил о большой любви ко мне. Все время повторял, что не может забыть мои глаза. Что счастлив, что встретил меня. Но я-то была совсем девчонка.
-- То есть у вас были платонические отношения?
-- И только. Мы надеялись, что когда-нибудь, после войны, будем вместе навсегда. Не случилось. Хотя во время войны мы вновь встретились. Это было в Челябинске. Мы выступали там с театром, жили недалеко, в Златоусте. Помню, я шла вечером после спектакля по гостиничному коридору и вдруг навстречу мне в распахнутой шинели Алеша! Это невозможно описать! На меня как будто напал столбняк. Я не могла произнести ни слова, просто стояла на месте. Алеша подошел, нежно обнял меня и расцеловал. Он был свободен лишь сутки. На следующий день с ансамблем уезжал в Уфу. Алеша отпросился у своего директора Марка Блюмена проводить меня, и последним поездом мы уехали в Златоуст. К маме. Мама знала о нас все. Она быстро сообразила что-то на стол. А на центральное место поставила маленькую бутылочку с медицинским спиртом. Мы развели его водой и выпили по рюмке. Мама постелила себе на кухне. А нам -- в комнате. Наверное, теперь скажут, что наш век был наивен до глупости. Я легла на лежанку у печки, а Алеша на раскладушку. Мы проговорили всю ночь! Обо всем. Конечно, целовались, обнимались. Но никаких поползновений с его стороны на мою честь не было. Он оберегал меня. Мою невинность. А утром подарил мне книгу своих песен. И сказал: «Это только тебе! Это все про тебя!»
-- Он писал вам письма?
-- Когда он уехал в Уфу, то буквально забросал меня телеграммами и письмами. А потом стал писать все реже и реже. Позже я узнала, что на фронте он познакомился с женщиной, Анной Казаковой. Увлекся, был близок с ней. А я как чувствовала, что что-то происходит.
-- Страдали?
-- Война иссушила мои чувства. Она была гораздо страшнее моих переживаний. Я работала в госпитале, в армии. В огромных железных корытах железной щеткой и зеленым мылом в ледяной воде я отмывала солдатские шинели. Первый раз упала в обморок, когда увидела на брюках чьи-то кишки. А потом кусочек глаза… Сердце мое закалилось. Я переболела воспалением почек, цингой, чесоткой, фурункулезом. Какие чувства? Мама приносила домой очистки, мы их мыли, проворачивали и готовили обед. Всю войну у меня была одна пара фильдеперсовых чулок со стрелками. Я все мечтала: вот наступит мир, куплю себе целую дюжину… Конец войны я застала в Орле. Мы с мамой вернулись голые и босые, жили в каморке. В это время тот самый главный редактор «Орловской правды» и сделал мне предложение.
-- А как же любовь?
-- Наверное, то, что предложил мне Иван Григорьевич после страшной войны, было для меня важнее всего. Он защитил меня, спас от нищеты. У него была хорошая квартира, достаток. А любовь… В первую ночь я не смогла лечь с ним в постель. Убежала. Потом вернулась. Пришла привязанность…
-- Неужели вы никогда так и не встретились больше с Фатьяновым?
-- Это было сразу после войны. Я приехала в Москву, а Алеша уже тогда был знаменитым поэтом, писал песни с Соловьевым-Седым. Я нашла Алешу через его сестру, Татьяну. Пришла к ней, она открыла дверь и сразу мне с порога: «Нюся! Где ты пропадала! Алеша все время только и говорит, что о тебе!» И мы с ним встретились. Он был все так же красив. А я уже одевалась в роскошные платья. Алеша вновь клялся мне в любви. А я зачарованно за ним наблюдала. Как-то он взял меня к себе, посмотреть, как они работают с Соловьевым-Седым. Это было в гостинице, я забилась в угол комнаты и наблюдала. Они записывали какую-то песню. Алеша стоял у фортепиано, посылал мне воздушные поцелуи и все твердил: «Это тебе, это тебе… » А вечером я ему сообщила, что собираюсь выйти замуж. Алеша только сказал: «Наша любовь останется с нами до конца нашей жизни. Поступай как знаешь». На следующий день он уезжал в Ленинград. Я и его сестра пошли его провожать. Помню, он стоял на подножке вагона, в военной шинели, красивый, голубоглазый, и мы попрощались. Я безумно ревела у Тани на груди…
-- Правда, что в Театр русской драмы имени Леси Украинки вас пригласил зять Хрущева, Виктор Гонтарь?
-- Да. Это случилось в Одессе. Я работала там в театре Советской Армии. Как-то к нам приехал Гонтарь и увидел меня в нескольких спектаклях. Потом пригласил меня на встречу и сказал: «Подумайте, не перейти ли вам работать в Театр Леси Украинки». В то время он был его директором. По правде говоря, меня не очень тянуло в Киев. Да и понятий тогда, что это столица, престижно -- не было. Но в театре мне сказали: «Нюся, о чем ты думаешь? Конечно, переходи! Там же Хохлов! Такая величина!» И я согласилась. Забрала из Одессы все вещи, маму и вместе с Батовым приехала в Киев. Он тоже стал работать в столичной редакции. Ему дали однокомнатную квартиру на одиннадцатом этаже высотного дома на Крещатике. Но вместе мы прожили недолго. Он мне изменил. Я это узнала. И ушла от него без каких-либо сожалений.
-- Поступок сильной женщины.
-- Мне нечего было бояться. У меня была любимая работа, перспектива. И потом… море поклонников.
-- Сколько раз вам предлагали руку и сердце?
-- Ну… Наверное, не хватит пальцев на руках, чтобы сосчитать. Мое жизнелюбие, эмоциональный настрой привлекали ко мне молодых людей. Я всегда была в центре внимания.
-- Завистников, наверняка, тоже.
-- Конечно! Но я проходила мимо косых взглядов. Никогда ни с кем не воевала. Но если мне надо было показать и доказать, что я лучше, могла и побороться. Ночь не спала -- учила роль и добивалась своего. На самом деле главным в моей жизни всегда был театр.
-- Тем не менее вы вышли замуж во второй раз.
-- Николай был необычным человеком. Я не смогла ему отказать и полюбила всем сердцем. В прошлом он был актером, играл в Львовском драматическом театре. У нас была замечательная семья, взаимопонимание. Кстати, я познакомила Колю с Алешей Фатьяновым.
-- Значит, вы встретились еще раз?
-- Это было уже в Киеве. Алеша приехал на Киностудию имени Довженко писать песню к какому-то фильму. Мы вместе гуляли, ходили в гости к Павлу Вирскому. И он мне опять клялся в любви. На следующий день Алеша встретился с моим мужем в ресторане, где был заказан банкет. Они много говорили, плакали, и Коля ему сказал: «Алеша, она -- первая твоя любовь. Я понимаю тебя. И если Нюся хочет остаться с тобой, я не против».
-- И что вы?
-- Я не могла бросить Колю! Да и потом… по правде говоря, я так и не смогла простить Фатьянову той его измены во время войны с Анной Казаковой. Конечно, теперь сложно судить, кто из нас был прав…
-- Муж вас не ревновал к поклонникам?
-- Он относился ко всему с пониманием. Помню, я как-то возвращалась домой поздно вечером с концерта в окружении поклонников из прокуратуры. Шумные, веселые. А у двери нашей квартиры уже стоял мой Коля. Я говорю: «Познакомьтесь, это мой Коля». А они ему: «Мы любим вашу Анну». А Коля им так просто отвечает: «Я ее тоже очень люблю». Ему было приятно, что я нравлюсь… Конечно, я много глупостей наделала в своей жизни. Очень! Как же без них? Я жила так, как подсказывало мне сердце. И воспитала свою дочь и внучку так, чтобы они были независимы. Героев среди мужчин осталось, увы, мало. Хотя я сохранила еще какой-то дурацкий оптимизм. Люблю жизнь и людей.
-- Когда вы пришли работать в Театр Леси Украинки, там работали такие корифеи, как Хохлов, Лавров, Борисов…
-- Хохлов был необычайно красив. И безумно талантлив. Когда у нас было собрание труппы и входил Константин Хохлов, все вставали. Он покорял своим величием. Это он предложил Кириллу Лаврову, единственному из труппы нашего театра, уехать с ним в Москву. И его отец, Юрий Лавров, обладавший потрясающей этакой белогвардейской пикантностью, благословил сына. Правда, к сожалению, Константин Павлович недолго прожил без нашего театра. Как и Романов. В день открытия нашего сезона он умер в гостинице в Москве.
-- Почему Романов ушел из театра?
-- Не было работы. Без Хохлова ему было трудно. Я как-то встретила его на улице, он шел ужасно расстроенный. Сказал, что подал заявление об уходе из театра. Его никто не уговаривал остаться. Потом я провожала его на вокзале. Михаил Федорович был грустен и почти не разговаривал…
-- Олег Борисов ушел из театра тоже при вас?
-- Да. Он уезжал из Киева не по собственной воле. Его попросту выгнали. По приказу министерства культуры он уехал в Польшу на презентацию фильма «За двумя зайцами», а в это время в театре на собрании труппы его клеймили почем зря. Олег приехал, узнал об этом и на следующий же день подал заявление об уходе. Он был очень эмоциональным человеком. Сразу же был вывешен приказ о его увольнении. Олег уехал в Ленинград, к Товстоногову. Правда, ему и там пришлось нелегко. Семь лет он был без дела, пока режиссеры его заметили. Но я, бывая на гастролях в Ленинграде, всегда заходила к нему домой. Знаю, что Олег хотел вернуться в Киев. Но ему не позволили. В театре против него были настроены очень многие. И Павел Луспекаев хотел вернуться в наш театр. Ему тоже не разрешили. Помню, как, узнав об этом, плакала его жена Инна.
-- Правда, что сам Кавалеридзе не хотел никого снимать в своей картине «Сковорода», кроме вас?
-- Причем я была на восьмом месяце беременности! Каждый день за мной приезжал помощник режиссера и боялся позвонить в дверь, молясь, чтобы я еще не родила. Кавалеридзе был потрясающим мастером! Вся съемочная группа была влюблена в него. Он работал тихо, как будто боясь кого-то спугнуть. Это было потрясающее время!
-- Вы жалеете о чем-то в своей жизни?
-- Всей своей бурной жизнью я не была подготовлена, что в конце концов останусь жить одна. Одиночество тяготит меня. Я конечно, все понимаю -- у Ксюши муж, Дашенька. Им хорошо вместе… Но мне ТАК ОДИНОКО…
-- А как же театр?
-- Если бы не было его, я бы сошла с ума…