В канун 105-летия со дня рождения знаменитого полководца о малоизвестных страницах его биографии рассказывает старшая дочь
Впервые позвонив Эре Георгиевне Жуковой, чтобы договориться о встрече, я почувствовал в голосе женщины тревогу. Когда же мы встретились в ее небольшой уютной московской квартире, старшая дочь известного полководца призналась: «Знаете, сейчас столько всего незаслуженного говорят об отце. Даже то, что рассказываем мы с сестрой, пытаются извратить. Поэтому лишнее слово боишься сказать. Все почему-то видят в отце только грубоватого маршала и чопорного служаку. А ведь он был обычным человеком со своими привычками, слабостями, увлечениями. И его образ, созданный в книгах и фильмах, весьма далек от истинного… »
-- Мои первые детские воспоминания о семье и доме связаны с бесконечным количеством переездов, -- улыбается Эра Георгиевна. -- Сколько себя помню, мы постоянно переезжали с места на место. Особенно когда отец служил на разных должностях в Белоруссии. Иногда я училась в одной школе только два-три месяца, я даже не запоминала номера школ, не откладывалась в памяти и обстановка в тех квартирах, где мы жили. Все они были похожи одна на другую -- две-три комнаты, кухонька, старая казенная мебель.
-- Наверное, больше всего хлопот доставляло упаковывание и распаковывание вещей?
-- Ой, да что вы! Весь наш семейный скарб помещался в двух небольших чемоданах. В третьем чемодане находились папины призы, завоеванные им на различных соревнованиях. Он любил конные состязания. Папа ведь был настоящим кавалеристом, он понимал лошадей, прекрасно справлялся с ними, часто выигрывал призовые места и все награды бережно хранил, следил, чтобы ни одна из них не потерялась. Иногда папа и сам придумывал тренировочные походы, конные пробеги. Один из них в 1925 году, когда отец служил в Белоруссии, едва не обернулся трагедией. Об этом рассказывала мама. Папа и еще несколько его товарищей, выпускников кавалерийских курсов, убедили начальника курсов комкора Баторского разрешить им провести групповой пробег на лошадях по маршруту Ленинград-Минск. Добро от начальства они получили. Занялись расчетами, изучением маршрута, протянувшимся ни много ни мало на 963 километра. Этот путь они собирались пройти за семь дней, причем только по полевым дорогам. Все бы ничего, да вот только организовать обеспечение продуктами и фуражом по маршруту следования им не удалось. Но решили рискнуть.
В график они уложились. Но какой ценой! Иногда кавалеристы оставались голодными по нескольку дней, и, если бы не помощь местного населения, неизвестно, чем бы эта затея обернулась. К тому же папина лошадь на полпути захромала, и, чтобы не погубить животное, кавалеристы часто десятки километров проходили пешком. Когда отец с товарищами добрался к финишу, их торжественно встречали жители Минска и военное руководство гарнизона. Но им тогда было не до торжеств. Оказалось, что лошади за время рейда потеряли в весе по 8-12 килограммов, а сами всадники похудели на пять, а папа на шесть килограммов. Потом под наблюдением врачей отъедались. Правда, их труды и лишения не остались незамеченными -- Совнарком и Командование Белоруссии выделили кавалеристам премию.
-- А вас отец учил кататься на лошади?
-- А как же! Правда, мама всегда очень переживала. Особенно после случая, когда я едва не попала под копыта лошади. На одной из тренировок лошадь неожиданно встала на дыбы. Мгновение -- и я бы оказалась на земле, но отец, всегда находившийся рядом, успел обуздать разбушевавшегося жеребца и удержать меня в седле.
Вообще, сколько себя помню, отец всегда заставлял нас с сестрой чему-то учиться, считая, что человек должен научиться многому. Поэтому мы ходили на курсы кройки и шитья, машинописи, музыки, учили несколько языков. Когда появилась служебная машина, отец стал учить меня вождению. Я по молодости сначала возмущалась: мол, зачем это нужно? А он вполне серьезно мне тогда сказал: «Вдруг мне станет плохо! И некому будет отвезти меня в больницу. Вот ты и отвезешь».
-- Стремление сделать вас всесторонне образованными не переходило в жесткое назидание?
-- Никогда. Может быть, в это трудно поверить, зная суровый характер отца, но за все время нашей с сестрой учебы он ни разу нас не отругал. Удивительно то, что, несмотря на необычайную загруженность по службе, папа всегда старался быть в курсе наших дел. Когда выпадала минутка, он проверял тетрадки, дневники. Я училась хорошо (окончила школу с серебряной медалью), но иногда и у меня бывали неудачи. Отец меня не наказывал, не поучал, просто огорчался, при этом не упрекая ни словом. Он смотрел на меня так строго и грустно, что мне становилось стыдно. Я не находила себе места. Авторитет отца в семье был очень высок. Огорчать его не хотелось.
Может быть поэтому я обманула отца только один раз в жизни, в раннем детстве. Сейчас это смешно, но тогда… Меня послали в магазин за хлебом, а я купила себе мороженое, с удовольствием его съела, а дома сказала, что деньги потеряла. Но, видимо, я так неубедительно врала, что мой обман сразу же открылся. Отец меня не ругал, а только сказал: «Доченька, имей в виду, что неправда всегда всплывет, как бы ты ее не скрывала, и это может принести тебе большой вред». Не знаю почему, но эти слова так запали мне в душу, что я помню их до сих пор и пытаюсь поступать, как учил отец, хотя в сегодняшнем мире это иногда и мешает.
Знаете, вот такие его маленькие замечания и поучения почему-то запоминались надолго. Было в нем что-то такое, что заставляло верить ему безгранично. Я помню, как внуку Кириллу, сыну моей сестры Элы, когда тот иногда приходил с улицы или со школы в неопрятном виде, отец говорил: «Запомни, Кирилл, человек начинается с ботинок. » Маленький Кирилл запомнил это очень хорошо и, собираясь с гости к деду, всегда сам до блеска начищал ботинки.
У отца было какое-то необычайное чувство любви и доброты к маленьким детям. Он с трепетом относился к нам, когда мы были маленькие, потом души не чаял во внуках. Помню, мама рассказывала, как она однажды даже немного обиделась из-за того, что в письмах отец больше внимания уделял расспросам о нас. Отец тогда ответил ей: «Ты пишешь, что я больше пишу и справляюсь о доченьке! А разве этого тебе мало? Кроме того, как ты можешь отделять себя от доченьки… Целуй красавицу Эрочку. » А в другом письме были такие строки: «Как чувствует себя Эра? Как у нее зубки? Наверное, к моему приезду вылезет еще парочка… Смотри за ней, чтоб не разбилась. Если что-нибудь случится, лучше лишний раз вызови доктора. Напиши, была ли с ней в консультации, сколько она теперь весит и ее рост? Наверное, приеду -- она меня не узнает… Целую Эрочку. Купи ей от меня шоколадку и скажи, что я велел ее угостить… »
Только один раз в жизни папа пригрозил мне, если можно так сказать, ремнем -- я этот случай запомнила, хотя мне было тогда лет пять. В детстве я очень плохо ела, была худющая, а заставить меня нормально поесть для мамы было делом непростым. И однажды, выражая недовольство, я бросила на пол кусочек котлеты. Это произошло на глазах отца. Я помню, как он сразу помрачнел, взял в руки ремень, встал, не говоря ни слова, и строго посмотрел мне в глаза. Он молча смотрел на меня до тех пор, пока я не подняла брошенный кусочек. Только потом он опустил ремень. Успокоившись, отец попросил меня дать честное слово, что я так больше никогда не поступлю, буду беречь и ценить каждую крошку. До сих пор я не могу себе позволить выбросить в мусор крошки со стола. Лучше я птичек накормлю.
-- Хорошие поступки поощрялись?
-- Самым большим поощрением была похвала отца и его изумительная добродушная улыбка. Он всегда старался быть внимательным по отношению к нам, никогда не забывал о наших с сестрой днях рождения. У нас в семье была традиция дарить в день рождения книги. Тогда книга была действительно бесценным подарком. Отец много ездил и всегда находил для нас что-то интересное и редкое. Все подаренные книги папа обязательно подписывал, причем подписи были оригинальными и никогда не повторялись. Правда, не всегда у него получалось отпраздновать день рождения вместе с нами. Но когда ему это удавалось, в доме всегда было весело. Отец сам научился играть на баяне и со временем прекрасно подбирал мелодии. Я же играла на аккордеоне. И часто вместе мы исполняли мелодии русских песен -- «Степь да степь», «Валенки», в войну -- «Синий платочек», «Темная ночь». У нас в доме бывала певица Лидия Русланова. Она хорошо знала отца, папа служил вместе с ее мужем генералом Крюковым. Часто они приходили к нам на праздники. Русланова всегда пела, а папа ей подпевал и аккомпанировал. Помогала отцу и я.
Признаюсь, первое время у меня не очень хорошо получалось играть на аккордеоне, да и не любила я это занятие. Но отец хотел, чтобы я играла, а огорчать его не могла. Поэтому ко мне приходил преподаватель музыки, который с горем пополам обучил меня подбирать несколько русских народных мелодий и песни Клавдии Шульженко -- их папа очень любил.
А вот у мамы, Александры Диевны, были совсем другие вкусы. Она обожала романсы в исполнении модных тогда Тамары Церетели, Изабеллы Юрьевой, Вадима Козина. Папа часто покупал маме пластинки с ее любимыми романсами. А сам он любил послушать записи русских народных песен. Интересно, что, когда мы собирались к отцу в Монголию, в письме он сообщает маме, какие вещи нужно захватить: «… кроме прочего возьми 10-15 хороших пластинок. Патефон не бери, я уже тут достал… »
-- А кроме музыки были у Георгия Константиновича увлечения?
-- Он увлекался многими вещами. Еще с юных лет папа любил охоту, даже меня одно время стал приучать, ружье купил. Еще до революции он прекрасно овладел скорняжным делом -- выделкой шкур. Хозяин, у которого он работал, не хотел отпускать его в армию и был готов даже внести за него деньги. Так он им дорожил. Свои знания папа сохранил на всю жизнь. Он прекрасно разбирался в мехах. Все мамины, а потом и мои подруги бегали к нему за советом. Отцу это нравилось: он подолгу, с удовольствием рассказывал, как выбирать тот или иной мех. А мне, когда я пришла к нему за советом по поводу шубы, сказал: «Если хочешь долго носить, выбирай ондатру, а недолго, но красиво -- песца».
-- В мемуарах Георгий Константинович пишет, что гордился назначением в Киев, что влюбился в город…
-- Действительно, это правда. После разгрома японцев на Дальнем Востоке в 1939 году папа получил назначение командующим Киевским особым военным округом. Он был очень доволен, так как в то время это был один из элитных военных округов в стране, возглавлять который почетно. К тому же папа очень не хотел, чтобы его назначили на какую-то штабную должность, хоть и высокую. Он был не штабным военным, а, как бы сейчас сказали, полевым командиром.
После мытарств по военным городкам Белоруссии и Дальнего Востока для нас Киев тоже казался каким-то новым миром. Мне тогда было уже двенадцать лет, и помню, что была в восторге от улиц с каштанами, от Крещатика, от соборов. Кстати, именно в Киеве мы, пожалуй, единственный раз в жизни использовали папину власть и имя. Мы очень хотели посмотреть Печерскую лавру. Не то чтобы туда не пускали, но показывали лишь немногое. Папа договорился, и для нас выделили экскурсовода, показали все, что тогда было возможно. Мы с мамой остались очень довольны. К сожалению, с тех пор мне больше так и не довелось побывать в Киеве.
-- У вас были свои любимые места в Киеве?
-- Сначала самым любимым местом стал наш дом. Он отличался от тех, в которых мы жили раньше. Нас поселили в небольшом особнячке в центре Киева, на улице Кирова (сейчас Грушевского). Домик был ухоженным, с красивой мебелью, большим садом с прудом, от чего я была просто в восторге. Семьей мы гуляли по всем киевским паркам, по Владимирской горке, по набережной Днепра. К сожалению, отцу редко удавалось провести с нами время, он постоянно был в войсках, инспектируя и проверяя их.
Точно помню, что папа, большой любитель театров, как только ему удавалось вырваться к нам на денек, обязательно ходил с мамой в театр. Вообще он очень полюбил город за те несколько месяцев, что командовал округом. Но, к сожалению, надолго остаться тут не смог…
-- Был назначен начальником Генерального штаба?
-- Папа не хотел идти на эту должность. Он не был штабистом, как я уже говорила. Его стихия -- руководство войсками, а не бумажная работа. Огорчило его и расставание с Киевом -- ему не хотелось покидать город. Я помню, перед отъездом в январе 1940-го отец был молчалив -- первый признак того, что он сильно переживает. Но приказ есть приказ. И он вынужден был подчиниться распоряжению Сталина.
-- Он тогда еще боялся спорить с Иосифом Виссарионовичем?
-- Нет, он не боялся и, как известно, не раз отстаивал свою точку зрения во время войны. Просто он был в высшей степени дисциплинированным. Мог что-то критиковать, мог высказывать свое мнение или несогласие с чьим-то мнением, но не более того. Обсуждать приказы было не в его правилах. Да и время было такое, что не больно уж можно было высказываться против. Отец еще очень хорошо помнил 1937 год, когда он едва избежал ареста и тюрьмы.
-- В чем его тогда обвиняли?
-- Обвинение было нелепым. Отцу вменяли в вину то, что он якобы крестил свою младшую дочь, мою сестру Элу. Тогда это было чудовищным обвинением, ведь отец был членом партии, занимал руководящую должность. Тем не менее на донос отреагировали -- началось расследование, допросы. Думаю, что крестины -- это был лишь формальный повод, чтобы подобраться к Жукову. Аресты его сослуживцев пониже рангом начались задолго до этих доносов. Но отца оправдали.
Мне кажется, что обвинения неспроста были связаны с религиозной темой. До Октябрьской революции отец окончил церковно-приходскую школу, сам был крещеным и к религии относился очень уважительно, никогда не позволял себе худого слова в адрес церкви. Вспоминаю интересный случай, произошедший сразу после окончания войны. В День Победы священник, настоятель церкви в селе Омелец Брестской области, вместе с прихожанами отправил на имя отца письмо, где сообщал о молебне в честь победы, который был отслужен в местном храме. В письме была и жалоба: во время оккупации немцы сняли и вывезли колокола со многих церквей. А достать их сейчас или сделать новые не было возможности. Каково же было удивление настоятеля, когда на его имя поездом пришел багаж весом в тонну! Оказалось, что в ответ на письмо папа прислал для церкви три колокола. Эти колокола висят в церкви села по сей день, а ответное письмо папы, где он справляется о нуждах прихожан, в храме хранят как реликвию.
Еще об одном эпизоде мне рассказал офицер штаба отца полковник Солдатов. Когда папа был командующим группой советских войск в Германии, он узнал, что православный храм, сооруженный на месте Лейпцигского сражения, полуразрушен и находится в плачевном состоянии. Отец выделил несколько саперных подразделений, которые по его указанию занимались восстановлением храма. Папа лично контролировал работу и принимал его сдачу.
-- В мемуарах многих военачальников, которые знали Жукова до войны, можно прочитать о том, что за годы Великой Отечественной Георгий Константинович ожесточился, стал более груб, суров?
-- Вполне вероятно, что в тяжелое военное время, когда жизнь страны висела на волоске, он мог быть и таким. Но дома оставался прежним. Конечно, папа сильно переживал неудачи первых месяцев войны, потому что гибла армия, его армия, которую он создавал вместе с другими военачальниками. И в самое трудное время он всегда оставался с войсками. Первые месяцы войны мы его дома не видели (мы выехали в эвакуацию в Куйбышев). От него приходили весточки, письма, посылки, иногда звонил нам.
Первый раз с начала войны мы увиделись только в декабре 1941 года, когда немцы уже были отброшены от Москвы и Красная Армия перешла в наступление. Командный пункт папы находился в селе Перхушково под Москвой. Эла, увидев отца, бросилась к нему в объятия и долго не слезала с рук. Соскучилась. Ей тогда было всего четыре годика. Мама прослезилась. Да и у меня глаза были на мокром месте. У отца был очень усталый вид -- последние месяцы он спал иногда по три-четыре часа в сутки. Но несмотря на его усталость, наша скоротечная встреча была очень теплой. Немного позже по папиному заказу нам всем сделали маленькие альбомчики на четыре фотографии, чтобы они могли поместиться в кармане. В каждом альбоме -- наши с папой снимки. У него -- наши с сестрой портреты и пара семейных фото. Знаю, что отец хранил свой альбом всю войну, а у нас с Элой они сохранились до сих пор. Так что, думаю, разговоры о грубости -- это стереотип. К сожалению, таким его часто изображают в кинофильмах. Знаете, я свято отношусь к памяти отца и очень сильно переживаю вот такие искажения.
-- А обвинения в адрес Жукова, к примеру, в том, что он не жалел солдат, отправлял их на смерть…
-- Мне всегда больно переносить эти обвинения. Но, к сожалению, о жестокости отца по отношению к подчиненным в последнее время очень много пишут в прессе, говорят по телевидению. В свое время я занялась этим вопросом и теперь могу сказать, что эти обвинения необоснованны. Я встречалась с ветеранами, служившими с отцом, разговаривала с военными из Генерального штаба, имевшими документы по данному вопросу. Потери в войсках, которыми командовал отец, были не больше, а иногда и меньше, чем у других командующих. Просто так тогда воевали все в Красной Армии. Надо было сначала спасать положение, в котором оказалась страна, а потом его исправлять. Необходимо было смириться с потерями и, собрав все силы в кулак, побеждать, невзирая на жертвы. Другого выхода не было. Обвинять в жестокости их, живших и воевавших пятьдесят лет назад, глядя в прошлое с позиций сегодняшних -- просто неэтично.
То отношение отца к солдатам и офицерам, которое я видела, наоборот, говорит о другом. Помню, когда в 1939 году мы жили в Монголии, наш быт был очень неустроенным. Питьевую воду нам возили за несколько десятков километров. И каждый день приезжавшего солдатика (а они менялись очень часто) отец приглашал в дом поесть, выпить чаю. Иногда бывали в гостях и офицеры. Особенно любил отец своих боевых друзей, с которыми воевал. Единственное, кого недолюбливал, так это энкавэдистов и политруков. О них, занимавшихся всякой ерундой и морализаторством, а не воспитанием бойцов, отец говаривал: «Зачем они нужны армии, такие люди?»
-- По всей видимости, именно политруки и сотрудники наркомата безопасности сыграли не последнюю роль в отстранении Жукова от власти?
-- Думаю, в этом есть доля правды. Как известно, в 1947 году папу обвинили в присвоении несметных богатств, якобы вывезенных из Германии. Но еще задолго до этого, в 1945 году, к отцу был внедрен бериевский агент полковник Серов, который докладывал о каждом шаге отца и людей из его окружения. С 1946 года начались аресты младших командиров, работавших с отцом. Потом полетели головы и старших чинов. Арестовали Русланову и ее мужа, а маршала авиации Новикова посадили за то, что в честь отца на одном из празднований он произнес тост: «За Георгия Победоносца!» Потом начались унизительные обыски у нас в квартире и на даче. Все искали богатства.
-- А они были?
-- На бумаге -- да. Когда я прочитала список вещей, которые якобы отец вывез из Германии и прятал на даче, ужаснулась. Если бы все это действительно находилось в нашем загородном доме, то он был бы забит вещами по самую крышу и жить там было бы невозможно. А слухи о мамином чемоданчике с бриллиантами! Мне об этом даже больно вспоминать. Агенты безопасности искали целый чемодан, а соблазнились на брошку, которую на день рождения маме подарила Лидия Русланова. Вещь была действительно красивая, старинной работы, кажется, серебро. При обыске на даче ее конфисковали, но потом в списке вещей в описи броши не оказалось. Кто-то из сотрудников безопасности ее украл.
-- Не было и стека, отделанного золотом?
-- Этот невероятный вымысел муссируется и по сей день. Да, стеки были. Их отец привез мне и сестре в подарок. Но отделаны они были чеканкой из простого железа. Они до сих пор хранятся у нас, с потемневшим от времени металлом. Вот такие были наши сокровища.
-- Как Георгий Константинович переживал этот период?
-- Внешне он был спокоен и молчалив. Наверное, хотел вселить в нас уверенность, что все образуется. Но мы знали: если папа молчит, значит, ему больно. За годы совместной жизни мы прекрасно знали характер отца и то, как он реагирует на потрясения. Кстати, тогда у него случился первый инфаркт. Ему был 51 год. Уже позже отец рассказывал, что Сталин как-то вызвал его к себе и дал почитать увесистую папку компромата, собранного на него. Когда отец прочел, Сталин спросил, что он об этом думает. Папа ответил: «В этом есть моменты правды и полуправды, но по большей части это ложь. » Сталин отпустил отца и сказал, что он разберется. Как мы знаем, после этих событий отец был назначен командовать Одесским военным округом, а потом Уральским.
-- Причина опалы, по-вашему, заключалась в том, что Сталин боялся Жукова?
-- Думаю, да. Ведь, кроме популярности на родине, отца знали и уважали на Западе. Он был очень дружен с американским генералом Эйзенхауэром. Они даже по характеру в чем-то были похожи. Хорошие отношения сложились у отца и с англичанином Монтгомери. Вероятно, все это и сыграло свою роль в отстранении отца от высшей власти. Но Сталин, будучи умным и проницательным человеком, понимал, что такого человека, как Жуков, нельзя оставлять без работы, без армии, поэтому и дал ему в командование хоть и второстепенный, но округ. Намного подлее поступил Никита Хрущев, когда в 1957 году отправил отца в отставку…
-- Он тоже его боялся?
-- Вполне вероятно. А может быть, Хрущев провел параллель между Жуковым и его американским другом Эйзенхауэром, который стал президентом США. Но Никита Сергеевич действовал исподтишка и рубил под корень. Хрущевскую опалу отец переживал намного болезненнее, чем сталинскую, ведь остался не у дел. У него отобрали все должности, работу. Хрущев пытался отобрать и дачу, но отец показал документ, согласно которому дача остается ему в пожизненное пользование.
Потерять работу для отца было хуже смерти. Поэтому, переборов в себе гнев и обиду, он стал писать Хрущеву письма, где просил дать ему любую должность, вплоть до преподавателя в военном вузе. Но из окружения Хрущева с завидным постоянством приходили ответы: «Для вас подходящей должности нет. »
-- Я слышал, что за реабилитацию при Брежневе Георгий Константинович поплатился мемуарами?
-- Конечно, реабилитацией это назвать трудно, но дышать стало легче. Отцовские «Воспоминания и размышления» многие ветераны называют его последним подвигом. Он писал их уже будучи больным и пожилым человеком и прекрасно понимал: ему не дадут написать все, что хотелось бы. И действительно, когда еще отец только начинал работу над воспоминаниями, из Главного политуправления пришла инструкция, где отцу советовали, каких тем нужно избегать, как освещать те или иные события. После прочтения первого варианта рукописи отцу сделали 140 замечаний по тексту! Потом было еще несколько этапов редактирования, в результате чего от оригинального текста осталось только 20 процентов, а пробелы заполнили экскурсами в историю коммунистической партии. К тому же главнейшим условием выхода мемуаров было упоминание в них о Брежневе, о котором отец в годы войны вообще ничего не слышал. Так в воспоминаниях и размышлениях появился эпизод, где заместитель Верховного Главнокомандующего маршал Жуков летал на Малую Землю к политруку дивизии полковнику Брежневу за советом, но не застал, так как тот находился на боевом задании.
Но прошлое довлеет над нашей семьей и сегодня. Я всегда очень нервничаю, когда прихожу к Кремлевской стене, где захоронен отец. Во-первых, туда нельзя пройти без особого разрешения, хотя я иду поклониться праху своего отца. Во-вторых, я никогда не могу остаться с ним наедине, так как рядом всегда охрана. Очень сожалению, что отца захоронили в Кремлевской стене, что не исполнилось его желание. Рассказывали, что он хотел, чтобы его похоронили на родине, в селе Стрелковка, по христианскому обычаю.