В эти дни 12 лет назад тело замученного в советском лагере для политзаключенных поэта вернули Украине
Василий Стус вместе с Юрием Литвином и Олексой Тихим стал первым украинским политзэком, тело которого удалось вернуть на родину. И хотя в 1989 году советская империя уже дышала на ладан, власти всячески препятствовали возвращению останков бунтарей. Боялись самих похорон, боялись толпы в центре Киева, боялись, что станут известны имена многих из тех, кто «стучал», «защищал» и «садил».
В конце восьмидесятых общество «Мемориал», Народный Рух и Украинская Хельсинская группа два раза отправляли экспедиции в Кучинский лагерь ВС-389/36 в Пермской области, чтобы забрать останки своих соотечественников. И каждый раз у местного руководства, наученного звонками из Киева и Москвы, находились причины для отказа родственникам Стуса, Литвина и Тихого в эксгумации. Но 19 ноября 1989 года тела бывших политических заключенных все же доставили в Киев. На Софиевской площади собралось около пятидесяти тысяч человек со всей Украины. Во время траурного шествия процессия остановилась на улице Владимирской возле здания КГБ УССР, где народ освистал тех, кто прятался за толстыми стенами огромного серого здания.
Сегодня Василя Стуса настолько канонизировали в массовом сознании, что как только речь идет об украинской поэзии XX века или о жертвах сталинско-брежневских репрессий, сразу вспоминают «поэта с большой буквы». А учащиеся школ обязательно проходят его 10--15 «программных» стихов. Но, как часто у нас бывает, память, достойную этого человека, хранит лишь горстка людей, знавших его при жизни. «Не люблю слова -- поэт, я не поэт -- я прежде всего человек», -- писал о себе сам Василь Стус, ставший после смерти неким символом, который и сегодня беззастенчиво эксплуатируют современные политиками. Вспомним недавние демонстрации оппозиции в период «кассетного» скандала: бывшие комсомольские лидеры, ныне весьма уютно чувствующие себя в Верховной Раде, в руках несли плакаты с портретом Василя Стуса… От таких моральных провокаций не застрахован никто.
Тем не менее, обстоятельства смерти Стуса в карцере Кучинского лагеря до сих пор не выяснены. Его «коллеги» по зоне, которые сидели в соседних камерах, могут лишь по фрагментам реконструировать ту страшную ночь с 3 на 4 сентября 1985 года.
19 ноября в очередную годовщину перезахоронения Василя Стуса «ФАКТЫ» встретились с одним из его сокамерников, участником экспедиций по возвращению тела поэта на родину, бывшим политзаключенным Василием Овсиенко.
-- В 1984 году немецкий писатель Генрих Бель выдвинул кандидатуру Василя Стуса на соискание Нобелевской премии, -- рассказывает Василий Овсиенко. -- У советских властей возникла проблема. Они явно не хотели выпускать на свободу лауреата, как это сделал в аналогичной ситуации в 1936 году Гитлер с поэтом Тадеушем Осецким. Держать за решеткой тоже было неудобно: как-никак, в стране начиналась «перестройка». Но оригинального метода решить возникшую проблему не нашли. Поэтому воспользовались традиционным способом: нет человека -- нет проблемы. А посмертно Нобелевскую премию, как известно, не вручают. В результате последний год жизни Стус провел под невероятным давлением со стороны лагерной администрации. При малейшем поводе или же после лживых рапортов контролеров-надзирателей его сажали в карцер. А это место не для человека, который перенес операцию по удалению части желудка и страдает тяжелой сердечной аритмией. Но Стус проводил больше времени там, чем в обычной камере…
28 августа 1985 года изможденного Василя в очередной раз отвели в карцер, -- рассказывает Василий Овсиенко. -- За то, что Стус позволил себе в нерабочее время в камере, стоя с книгой в руке, опереться локтем на верхние нары. А начальнику лагеря бдительные надзиратели доложили: Стус в арестантской робе лежит на нарах. Естественно, за такие запрещенные вольности его сразу забрали. Выходя из камеры Василь сказал своему соседу Леониду Бородину, что объявляет голодовку: «Какую?» -- «До конца», -- ответил он. Потом мы все слышали, как 2 сентября его вели по коридору, и Василь повторял угрозы начальника: «Накажу, накажу. Да хоть уничтожьте, гестаповцы».
А ночью 4 сентября, когда надзирателей не было в коридоре, Левко Лукьяненко, сидевший в камере недалеко от карцера, позвал Стуса. Но никто уже не откликнулся. Потом Лукьяненко услышал шаги -- тюремное начальство навестило Стуса. Один из криминальных заключенных, находивший в соседней с карцером камере, сказал мне потом, что перед отбоем услышал слова Василя: «Убили, холера». И я склонен предположить, что его могли убить следующим способом.
Дело в том, что нары в карцере подвесные, они после отбоя поднимаются к стене заключенным, и контролер из-за дверной решетки фиксирует их специальными шворами. Под нарами находится привинченная к полу табуретка. Если неожиданно выдернуть шворы, то тяжелые нары падают на голову сидящего на стуле заключенного.
После смерти Василя по зоне была запущена «деза», мол, Стусу стало плохо и его забрали в больницу, -- вспоминает В. Овсиенко. -- А один зек говорил, что надзиратели нашли Василя со шворой в сердце, якобы он сам себе ее туда загнал. Но я не верю этому -- Василь был не таким человеком.
Стуса похоронили на лагерном кладбище за несколько часов до приезда жены и сына. Тело родным забрать не разрешили. «Гуманные» советские законы позволяли увозить на родину останки умершего заключенного лишь после истечения срока наказания.
Через четыре года, в эпоху «гласности» и последних дней СССР Василий Овсиенко с первой экспедицией по эксгумации побывал в Кучинском лагере. От картины, которая предстала его глазам, мороз шел по коже. Лагерь смерти был открыт всем ветрам и пуст. На полу камер валялись обрывки арестантских роб, полосатые шапки, связки чугунных ключей от толстых тюремных дверей и детали от утюгов, которые политзаключенные многие годы собирали за решеткой. На кладбище села Борисово нашли одиннадцать столбиков с таблицами. Вместо фамилий -- номера. Под номером 9 покоился Василь Стус.
Тогда начальник коммунального хозяйства Чусовского района Пермской области Казанцев запретил выкапывать останки погибших в Кучино -- «в связи с ухудшением санитарно-эпидемической обстановки в районе». Во время второй экспедиции -- 17 ноября 1985 года -- сын Стуса Дмитрий, Василий Овсиенко, родственники Литвина и Тихого решили на свой страх и риск самовольно забрать их останки, поскольку на 19 ноября было запланировано перезахоронение бывших политзаключенных в Киеве.
За работой экспедиции следили несколько местных милиционеров. Они ждали момента, когда поднимут на канатах гробы, чтобы обвинить приезжих в осквернении могил -- ведь цинковых гробов, заказанных в Перми для перевозки, рядом не было. Каково же было удивление милиционеров, когда машина с гробами появилась. Позже выяснилось, что ее на трассе «случайно» задержало ГАИ по подозрению в наезде на пешехода. Пока водитель разбирался с инспекторами, кто-то проколол три шины его автомобиля…
Через два дня Василя Стуса отпевали в Покровской церкви на Куреневке. А на Софиевской площади у здания Киевского городского суда, где Стус получал свой первый срок, с бывшими политзаключенными прощались около пятидесяти тысяч человек. Практически все собравшиеся провожали Литвина, Стуса и Тихого в последний путь до Байкового кладбища, игнорируя запрет горсовета на это траурное мероприятие. Говорят, без эксцессов обошлось только потому, что украинские диссиденты убедили КГБ не мешать перезахоронению. Но как утверждают участники процессии, кагебисты были так напуганы количеством собравшихся, что сидели за окнами своего здания на Владимирской с оружием в руках. И лишь некоторые из них боязливо-вежливым тоном просили шествующих на Байковое кладбище свернуть желто-синие флаги…