К такому выводу пришел непосредственный участник событий трагической ночи 26 апреля 1986 года заместитель главного инженера ЧАЭС Анатолий Дятлов
Спустя 15 лет после аварии на ЧАЭС вышла книга уже, к сожалению, покойного Анатолия Дятлова «Чернобыль. Как это было». В ней сделана попытка разобраться, почему же все-таки взорвался реактор. Результаты кропотливой исследовательской работы опровергают официальный вывод о причинах аварии -- мол, виной тому грубые ошибки и непрофессионализм персонала дежурной смены четвертого блока.
«… Я все в ту ночь делал, как всегда. Пришел в кабинет, позвонил на блок выяснить обстановку. Перекурил, переоделся и зашел, как всегда, вначале на щит третьего блока узнать, как дела. И лишь после этого пошел на четвертый блок.
Четвертый энергоблок по согласованию с энергосистемой 25 апреля должен был остановиться на профилактический ремонт. К середине дня мощность реактора снизили до пятидесяти процентов и остановили один из двух турбогенераторов. Далее диспетчер энергосистемы запретил снижение, пока не пройдет вечерний пик потребления электроэнергии, и разрешил останов в 23 часа. Ничего заслуживающего внимания в это время не происходило.
Пожалуй, только один факт можно отметить из этого дня. После снижения мощности реактора началось его отравление продуктом деления топлива -- ксеноном и, соответственно, уменьшение ОЗР (оперативного запаса реактивности. -- Ред. ). Есть и другие эффекты, влияющие на реактивность, однако обычно отравление преобладает. Минимальный запас реактивности, зафиксированный ЭВМ энергоблока, составил 13,2 стержня, а Регламент допускает минимум пятнадцать. Но из-за сбоя в вычислении машина не учла, что еще 12 стержней АР (автоматического регулятора. -- Ред. ) оставались в активной зоне, так что недостающие 1,8 стержня они перекрывали. Затем процесс в реакторе стал нормализовываться, и в 23 часа запас реактивности составлял 26 стержней. При этом мощность реактора -- 50 процентов, в работе один турбогенератор N 8, все параметры в норме.
В 23 часа 10 минут после разрешения диспетчера энергосистемы вновь начали снижать мощность реактора и, соответственно, энергетическую нагрузку на работающем генераторе.
В 24 часа при передаче смены состояние следующее: мощность реактора -- 750 МВт тепловых, запас реактивности -- 24 стержня, все параметры -- согласно Регламенту.
Перед передачей смены поговорил с начальником «сдающейся» смены блока Ю. Трегубом и заступающим на смену А. Акимовым. Осталось только замерить вибрацию турбины на холостом ходу (без нагрузки на генераторе) и провести эксперимент по «Программе выбега турбогенератора». Вопросов ни у кого не возникало. Измерение вибрации осуществляется при каждой остановке на ремонт, по подготовке к последнему эксперименту у Акимова тоже нет вопросов, он еще 25 апреля смотрел. После этого я ушел со щита управления реактором.
Вернулся в 00 часов 35 минут. Увидел склонившихся над пультом управления реактором, кроме оператора Л. Топтунова, начальника смены блока Акимова и стажеров В. Проскурякова и А. Кудрявцева. Не помню, может, еще кого. Подошел, посмотрел на приборы. Мощность реактора -- 50--70 МВт. Акимов сказал, что при переходе с ЛАР (локальный автоматический регулятор. -- Ред. ) на АР с боковыми ионизационными камерами произошел провал мощности до 30 МВт. Сейчас поднимают мощность. Меня это нисколько не взволновало и не насторожило. Отнюдь не из ряда вон выходящее явление. Разрешил подъем мощности дальше и отошел от пульта.
Позже подошел Акимов и предложил не поднимать мощность до 700 МВт, как записано в «Программе», а ограничиться 200 МВт. Я согласился. Заместитель начальника турбинного цеха Р. Давлетбаев сказал, что падает давление первого контура и, возможно, придется остановить турбину. Я ему ответил, что мощность реактора уже поднимается и давление должно стабилизироваться… В 01 час 07 минут Акимов доложил о готовности к проведению последнего эксперимента. »
«До 01 часа 23 минут 40 секунд не отмечается изменений параметров на блоке. Пробег генератора проходит нормально. На щите управления было тихо.
Я обернулся и увидел, что оператор реактора Топтунов разговаривает с Акимовым. Я находился от них метрах в десяти и что сказал Топтунов, не слышал. Саша Акимов приказал глушить реактор и показал пальцем: «Дави кнопку аварийной защиты». Сам снова обернулся к панели безопасности, за которой наблюдал.
В их поведении не было ничего тревожного: спокойный разговор, спокойная команда… Почему Акимов задержался с командой на глушение реактора, теперь не выяснишь. В первые дни после аварии мы еще общались, пока нас не разбросали по отдельным палатам, но я тогда, а тем более сейчас, не придавал этому никакого значения -- взрыв бы произошел на 36 секунд ранее, только и разницы…
В 01 ч 23 мин. 40 сек. зарегистрировано нажатие кнопки аварийной защиты (АЗ) реактора для глушения реактора по окончании работы. Эта кнопка используется как в аварийных ситуациях, так и в нормальных. Стержни системы управления защитой в количестве 187 штук пошли в активную зону и по всем канонам должны были прервать цепную реакцию. Но через три секунды поступили аварийные сигналы о быстром увеличении мощности реактора, повышении давления в первом контуре… В 01 час 23 минуты 47 секунд -- взрыв, сотрясший все здание, и через пару секунд, по моему субъективному ощущению, еще более мощный. Стержни АЗ остановились, не пройдя и половины пути. Все.
В такой вот деловой будничной обстановке реактор РБМК-1000 четвертого блока ЧАЭС был взорван кнопкой аварийной защиты (!?!?). »
«… Когда я ушел со щита управления, между начальником смены Б. Рогожкиным и А. Акимовым, видимо, вышла какая-то несогласованность. Вместо того чтобы просто снять с генератора нагрузку, оставив мощность реактора 420 МВт, они начали ее снижать. Реактор в это время управлялся локальными автоматическими регуляторами мощности с внутризонными датчиками. Эти регуляторы значительно облегчали жизнь оператору на относительно больших мощностях, но на меньших работали неудовлетворительно. Поэтому решили перейти на автоматические регуляторы с ионизационными камерами вне зоны. При переходе на автоматический регулятор, оказавшийся неисправным, и произошел провал мощности до 30 МВт.
Однако перед началом эксперимента по «Программе выбега турбогенератора» не было никаких предупредительных сигналов. И все же если бы мы по какой-то причине отказались проводить последний эксперимент и, как рекомендует Регламент, для глушения реактора нажали кнопку АЗ-5, то получили бы взрыв точно такой же силы. Аналогично было бы и при срабатывании АЗ по какому-либо сигналу. Ретроспективный взгляд показывает, что реакторы РБМК бывали в таком состоянии не один раз, и лишь острая грань отделяла от взрыва ранее. При определенном стечении обстоятельств и технических характеристик этот реактор, как и все другие, ядерноопасен при большом запасе реактивности, но, в отличие от всех остальных, он еще более опасен при малом запасе. В книгах по реакторам о таком не говорится. А создатели РБМК, родив перевертыша, умолчали об этом его свойстве. Если бы они сообщили, то едва ли нашлись бы согласные эксплуатировать такой реактор.
… Итак, в 01 ч 43 мин. 40 сек. нажата кнопка АЗ-5 по окончании работы по программе. Оператор реактора Топтунов доложил об аварийном увеличении мощности реактора. Акимов громко крикнул: «Глуши реактор!» и метнулся к пульту управления. Вот эту вторую команду глушить уже слышали все. Но это, скорее всего, было уже после первого взрыва. Команда «Глуши!» ровным счетом ничего не могла изменить: кнопка АЗ уже была нажата, и стержни шли в зону, пока могли.
Экспертам и следствию очень хотелось доказать, что реактор начал разрушаться еще до нажатия кнопки АЗ. По каким причинам, какие объективные показатели для таких выводов? К моменту написания обвинительного заключения в деле уже были графики параметров блока, из которых ясно, что для таких выводов нет оснований. Но есть версия, и под нее подгоняют факты, показания.
Аварийная защита призвана заглушить реактор в любой ситуации, аварийной или нормальной, без его разрушения. Это требуют нормативные документы, так сказано в Регламенте по эксплуатации РБМК. 26 апреля 1986 года мы нажали кнопку АЗ при нормальных параметрах, стабильном режиме, в отсутствие аварийных и предупредительных сигналов, -- получили взрыв. »
«Реактор в 01 ч 23 мин. и неизвестно сколько до этого времени находился во взрывоопасном состоянии -- и ни одного, ни аварийного, ни предупредительного сигнала! Персонал не видел тревожного положения, и не потому, что слепой.
… Я послушал, скорее даже посмотрел разговор Акимова с Топтуновым и повернулся к приборам. Я знал частоту, при которой выключается генератор, и перевел обороты по цифровому указателю, поскольку за ними было удобнее следить. Больше ничего не успел -- раздался удар. Сверху посыпались обломки прессованных плиток потолка. Взглянул вверх -- в это время второй удар потряс все здание. Погас свет и вскоре зажегся. Замигали сигнальные лампы.
Первая мысль -- что-то произошло с деаэраторами. Это большие емкости, частично заполненные горячей водой и паром, в помещении над щитом управления. И хотя там металлический настил, при таком ударе могли появиться трещины, и кипяток хлынул бы на нас. Скомандовал -- всем в резервный пульт управления. Однако все стихло. Команду отменил.
Вернулся к пульту реактора -- и глаза мои полезли на лоб: стержни защиты вниз не идут, реактиметр показывает положительную реактивность… Операторы стоят растерянные, полагаю, и у меня был такой же вид. Немедленно послал Кудрявцева и Проскурякова в центральный зал вместе с операторами опускать стержни вручную. Ребята побежали. Я сразу же понял абсурдность своего распоряжения -- стержни не пойдут в зону. И что показания реактиметра -- вовсе не показания. Выскочил в коридор, но ребята уже скрылись. После аварии многократно, практически ежедневно и до сих пор, анализировал свои распоряжения и поступки 26 апреля 1986 года, и лишь это распоряжение было неправильным. Хотелось бы посмотреть на того человека, который бы сохранил ясный ум в той обстановке. Достаточно и того, что это была моя первая и последняя глупость. Наступило спокойствие, не заторможенность, а именно спокойствие, и единственная мысль: «Что можно сделать?»
В коридоре пыль, дым. Я вернулся на щит управления и приказал включить вентиляторы дымоудаления. А сам через другой выход пошел в машинный зал.
Там картина, достойная пера Данте. Часть кровли зала обрушилась, метров триста--четыреста квадратных. Плиты рухнули и повредили масляные и питательные трубопроводы. Завалы.
С двенадцатой отметки взглянул вниз в проем, там на пятой отметке находились питательные насосы. Из поврежденных труб в разные стороны бьют струи горячей воды, попадают на электрооборудование. Кругом пар. И раздаются резкие, как выстрел, щелчки коротких замыканий в электрических цепях.
В районе седьмого турбогенератора загорелось масло, вытекшее из поврежденных труб, туда бежали операторы с огнетушителями и разматывали пожарные шланги. На кровле через образовавшиеся проемы видны сполохи пожара. »
«… Когда сидел в лагере, жена ходила по всем должностным лицам и организациям. Где только она ни была! Добралась с мытарствами и до Председателя Верховного Суда СССР Смоленцева. Вот такой у них разговор вышел:
-- Вы что же, хотите, чтобы другие судили, а я освобождал Вашего мужа? Чтобы я был добреньким?
-- Да нет. Я на доброту ни в коем случае не рассчитываю. Рассчитываю только на справедливость. Ведь теперь известно, что реактор был не годен к эксплуатации. И мой муж в этом не виновен.
-- Так Вы что же, хотите, чтобы я посадил Александрова (директора Института ядерной физики, одного из авторов РБМК. -- Ред. )? Такого старого?
Естественным продолжением было бы: Дятлов помоложе, вот пускай и сидит. »
Публикацию подготовил Юрий ХЛЫСТУН, «ФАКТЫ»