Эти артисты на всю жизнь связали свою творческую судьбу с Театром имени Леси Украинки. Десятилетия несли они на своих плечах репертуар, играли из спектакля в спектакль, из сезона в сезон, играли заразительно, талантливо. Они -- гордость и слава театра. Они -- мастера.
Я общался и общаюсь с ними. Они играли в моих спектаклях. Мы ссорились, мирились, говорили друг другу разные слова, иногда объяснялись в любви. Жаль, что о них мало написано. Но такова уж судьба драматического актера в нашем спортивно-эстрадном городе. Писать о них должно. Писать о них стоит много и подробно. Всей своей жизнью в искусстве они это заслужили. Их сценические создания такие разные, индивидуальные, интересные.
Мы часто встречались в работе с Юрием Николаевичем Мажугой. Десятки спектаклей, сотни часов, проведенных вместе в репетиционных залах. Суслов в «Дачниках», Евдокимов -- «104 страницы про любовь», академик Карналь -- «Предел спокойствия», Кабачков -- «Добряки», Карлос Бланко -- «Интервью в Буэнос-Айресе». Характеры оригинальные, запоминающиеся. Много сил, труда, вдохновения вложено в них артистом… Однако лучшую, «звездную», на мой взгляд, роль сыграл Юрий Мажуга сравнительно недавно в спектакле молодого режиссера Ирины Барковской «С вами опасно иметь дело… » по пьесе А. Арбузова «Старомодная комедия». Для меня, да и, пожалуй, для многих зрителей артист раскрылся здесь в своем неожиданном качестве. Я увидел, как самоотверженно и бескорыстно умеет он любить на сцене. И это выражалось не только в словах, не в том, что он говорил, и даже не в том, как он говорил. Главное -- в паузах, в молчании, в том, как смотрел его Родион Николаевич на Лидию Васильевну Жербер -- его женщину, как он внимал ей в радости, в боли и в отчаянии, в том, как исступленно, трагично пел он после расставания с ней «Желтого ангела» А. Вертинского.
Мы стали свидетелями зарождения чувства, его развития. Он был счастлив и несчастлив, потому что любовь -- это не только счастье, но и муки одиночества, отчаяние -- все это искренно, чисто прочувствовал, прожил артист. Казалось, что-то накопилось в его душе, что-то невысказанное, и вот представился случай -- он шагнул и… открыл неизведанное не только для нас, но и для себя. Это была поздняя любовь мужчины, может быть, последняя любовь. И всем, кто в этот вечер пришли в театр, так хотелось, чтобы у любви этой был счастливый финал, чтобы она действительно стала приглашением к счастью…
Валерия Гаврииловна Заклунная. Замечательная актриса. Мастер… Прошло немало лет с премьеры пьесы С. Алешина «Тема с вариациями», а я и до сего дня не могу забыть трагические мгновения из сценической жизни В. Заклунной в том спектакле, когда открывается, что она обманута, ее не любит и не любил тот, кого она любит и по сей день. Актриса долго стоит молча, прямая, строгая, как натянутая струна, -- каменная. В глазах боль, отчаяние. Крупный план на театре.
Как искренни, как трагически прекрасны были ее глаза в те мгновения. В них застыли и слезы, и непонимание, нежелание понимания, и немой вопрос: как? почему? за что?.. Мне кажется, что-то глубоко личное, пережитое было в ее глазах. И они угасали. Как это удалось актрисе, понять нельзя, но они угасали. Мы были свидетелями этого угасания. И сейчас, вспоминая все это, сердце у меня сжимается от нахлынувшей боли за героиню, за актрису, а может быть, за себя…
У Николая Николаевича Рушковского был Городулин из «На всякого мудреца довольно простоты» А. Островского. Неожиданно острохарактерная роль, после Ромео, Платона Кречета, героя «Четвертого» К. Симонова, Платонова из «Океана» А. Штейна. Такого Рушковского еще в Киеве не видели. Это было открытие для города, а может быть, и для самого артиста, внезапно осознавшего, что он, социальный герой, может играть и такое. В Городулине артист, возможно, подсознательно сыграл Хлестакова, ибо легкость в мыслях у этого человека была необыкновенная. Впрочем, как и поступки. Он легкомысленно ходил, сидел, разговаривал, размахивал руками, выделывал немыслимые коленца ногами -- и все так естественно, органично. И обрушивал на собеседника водопад самых разных, абсолютно пустых предложений. В жизни немало пришлось наблюдать таких чиновников-фантомов, с виду прогрессивных, а приглядишься, и… не дай Бог, чтобы что-то в государстве от них зависело. Они угробят любое дело. И гробили.
А какая задиристая, живая, озорная, трогательно-сексуальная, если можно так выразиться, была Вера Леонидовна Предаевич-Хеся из «Морали пани Дульской» Г. Запольской. Сорок пять лет назад довелось мне впервые посмотреть этот замечательный спектакль Л. В. Варпаховского. Впечатление от спектакля, от того, как жила в этом образе на сцене Вера Предаевич, осталось на всю жизнь. Сколько было в ней очарования и в то же время уже в тринадцать лет (возраст героини) сколько животно-женского. Милый и наглый бесенок, в котором бродила эротика, привлекательный и в то же время чем-то отталкивающе порочный. Как она хотела поскорее стать взрослой и все познать… От нее уже исходил жар соблазнительницы. И поныне мне слышится ее томный, мечтательный шепот заговорщицы: «Как от тебя вкусно пахнет вином и сигарами»…
Быстро мчится время. И вот через сорок лет Вера Леонидовна предстала на сцене в роли неподвижной, парализованной, трагичной, старой Джулианы из «Истории одной страсти» по Г. Джеймсу. Жесткие, стальные глаза и почти детское выражение лица. Замечательно прожитый характер. Однажды старая Джулиана, вспоминая молодость, как-то озорно, хулигански тряхнула головой, а текст был такой: «В наше время были и другие боги… » И вдруг на мгновение возникла Хеся с ее неуемной жаждой жизни.
Не менее интересна была старая Джулиана и у Александры Захаровны Смоляровой -- более цельная, гармоничная, надежная. Джулиана-Предаевич в прошлом могла любить еще кого-то, кроме своего кумира, поэта Асперна. Джулиана-Смолярова -- верилось -- никого. Но самое яркое мое впечатление -- молодая Смолярова в «Давным-давно» А. Гладкова. Красивая, молодая, заразительная, бескорыстная… Как она страстно любила своего кумира, поручика Ржевского, как блистательно пела куплеты Шурочки Азаровой…
Анатолий Георгиевич Решетников -- вне всякого сомнения, ведущий артист театра. Он был Командором и Несчастливцевым, героем «В пуще» Леси Украинки и Человеком в мантии в «Такой любви» П. Когоута. Мне дороги его герои из «Темы с вариациями» С. Алешина, из «Игрока» по Ф. Достоевскому. Но неизгладим в памяти безымянный член жюри из сатирического спектакля «Кто за? Кто против?» П. Загребельного, поставленного более тридцати лет тому назад. Нечто иррациональное, сюрреалистическое наполняло спектакль вместе с его появлением. Он никого не знал. И его никто не знал. Стояла жара. Все были в светлом. Он -- в черном костюме с темным галстуком. Некто в черном. Он был величествен в каждом своем движении, в каждом поступке. В том, как он стоял, сидел, в том, как он пристально, внимательно, в молчании изучал собеседника. Председатель жюри Кукулик (Д. Франько) никак не мог вытащить хоть слово, то и дело обращаясь к нему. А тот в ответ отводил глаза и неподвижно смотрел перед собой. Все члены жюри его опасались, побаивались, может быть, он из органов, а может, это новый директор. Все могло случиться в ту эпоху. И когда, наконец, все присутствующие уже криком кричали, требовали от него внятного ответа, какой же проект ему нравится, а какой нет, он вставал, доставая бумагу, и, вместо высказывания своего мнения, разражался передовицей из «Правды». Это было страшновато и так узнаваемо, что зрители после каждых нескольких реплик покатывались со смеху и аплодировали. Решетников сыграл памятник той эпохи, вечного, непробиваемого, тупого и значительного пустобреха с партийным билетом.
В спектакле «Двери хлопают!.. » М. Фермо роль Бабушки исполняет Анна Тимофеевна Николаева. После премьеры прошло уже года четыре. Даже больше. Анна Тимофеевна хворала и на какое-то время выпала из спектакля.
Недавно мы репетировали отрывки для юбилейного спектакля. Среди них -- сцена Бабушки и Даниэль, ее внучки, из пьесы М. Фермо. Первая репетиция… Артисты еще только раскачиваются, пробуют осторожно, вполсилы. Но вот на сцене появилась А. Николаева, стремительная, заразительная, иронично-лукавая. Она вся искрилась здоровьем и жизнелюбием. Звонкий молодой голос. Великолепная дикция. Искрометный диалог. Бешеный ритм. Многим молодым, сидящим в тот вечер в зале, она явила прекрасный пример того, что такое АРТИСТ с большой буквы, МАСТЕР.
Мальвина Зиновьевна Швидлер -- старейшая актриса театра, и перечесть ее удачные, успешные работы просто невозможно. Мне больше всего запомнилась молитва Арины Ивановны из второго акта «Детей Ванюшина» С. Найденова. Премьера состоялась в июле семидесятого, но и поныне стоит перед глазами робкая, одинокая старушка, что никогда не перечила мужу, одевала, обувала, обстирывала детей, пыталась скрыть их проказы от отца, до боли застенчивая, всю жизнь боялась окрика -- что-то не так сделала, не так сказала. И только в молитве вдруг выросла, стала выше, сильнее, потому что это была молитва за детей. Она так молила Господа за детей, что в какой-то момент вдруг возникло божественное озарение. У Арины Ивановны засверкали глаза, она словно сбросила десяток лет, -- она поняла, что Господь ее услышал, что он поможет, и молитва стала нежной, проникновенной. Она произносила имена детей с таким благоговением, с такой любовью: «Костенька… Людмилочка… Клавдинька… » Тридцать лет прошло, а я все слышу ее голос, вижу ее одинокую, трепетную фигурку…
Валерий Николаевич Сивач -- на все руки мастер. Герой, простак, комедийный, характерный… Но одна роль стоит несколько особняком, вроде бы она не типична для Сивача. В спектакле «Пять дней в июле» по пьесе Н. Зарудного «Тыл» играл он роль старого еврея Шварца. Было это восемнадцать лет назад, когда ему было все еще тридцать… Но перед нами на сцене возник глубокий старик с шаркающей походкой, беспомощный, беззащитный, бесконечно добрый -- польский еврей, что бежал от немцев и затерялся в степях Украины. Артист был очень трогателен в этой работе. Я думаю, это был редчайший случай сверхперевоплощения -- ничего от привычного Сивача. По-моему, это была лучшая работа в спектакле, потому что в ней выразился самый мощный, самый отчаянный протест против той ужасной, бесчеловечной войны, против истребления человека человеком.
И еще я не могу забыть дебюта Анатолия Федоровича Пазенко в роли Морозко в «Разгроме» по А. Фадееву в интереснейшей инсценировке М. Захарова. Он был так силен, так молод, так горяч, так целен -- герой нашего времени. И его трагическая смерть вызывала в зрительном зале подлинный катарсис.
В нашем театральном сообществе добрые слова -- редкость… Я рад, что судьба свела меня с ними, с этими хорошими артистами, и мы прожили вместе годы. Я рад случаю объясниться им в любви.