О том, почему 15 тысяч дойчмарок не могут компенсировать страданий, пережитых в нескольких нацистских тюрьмах и лагерях, эта женщина рассказала в интервью «ФАКТАМ»
Больше двух лет велись переговоры и сбор документов для начала выплаты Германией компенсаций бывшим жертвам нацизма. И вот вчера, наконец, первые 14 жителей Украины получили долгожданные деньги. На торжественной церемонии по этому случаю присутствовали премьер-министр Украины Анатолий Кинах, председатель правления Немецкого федерального фонда «Память, ответственность и будущее» Михаэль Янсен и председатель Украинского национального фонда «Взаимопонимание и примирение» Игорь Лушников.
Напомним, что бывшие узники концлагерей и гетто получат по 15 тысяч немецких марок, промышленные рабочие -- по 4300 марок, работники сельского хозяйства и коммунальной сферы, а также дети, вывезенные вместе с родителями в возрасте до 12 лет или рожденные во время войны в Германии, -- по 1500 марок.
Компенсации будут выплачены также бывшим узникам других мест принудительного содержания, близких по условиям к концлагерям, но не вошедших в официальный немецкий перечень концлагерей. К ним относятся гестаповские тюрьмы, донорские пункты, карантинно-инфекционные лагеря, киндерхаймы (лагеря, в которых детей воспитывали в духе нацистской идеологии). Людям, побывавшим в таких лагерях, выплатят 6 тысяч немецких марок.
Одной из первых компенсацию от Германии получила Полина Степановна Шевцова, пережившая ужасы тяжелого подневольного труда и пыток в карательных и концентрационных лагерях. О своей нелегкой судьбе Полина Степановна согласилась рассказать читателям «ФАКТОВ».
-- Полина Степановна, как вы оказались в нацистской неволе?
-- Когда началась война, мы жили в окрестностях Кривого Рога. Мой отец работал машинистом паровоза и до последнего момента участвовал в эвакуации людей и оборудования с предприятий. Но когда он пришел за нами, в город уже вошли немцы. Ночью папа попрощался и ушел догонять Красную Армию. Мне известно, что он долго пробирался по уже оккупированной территории, все-таки дошел до линии фронта и присоединился к войскам. Потом отец погиб.
А наша семья -- я, мама, брат и сестра -- остались в оккупации. Мне тогда еще не было и 17 лет. Мы со сверстниками пытались своими силами бороться с врагом -- писали и расклеивали листовки, призывающие к сопротивлению.
Немцы зверствовали. Однажды они схватили и расстреляли пятерых коммунистов, среди которых был и друг моего отца. Казнь проводилась публично. Эсэсовцы согнали местных жителей и заставили смотреть на расстрел. Я стояла в первых рядах, и это зрелище повергло меня в ужас. Даже сейчас, бывая в Кривом Роге, я не могу спокойно проходить мимо той стены, у которой стояли пятеро приговоренных.
Потом местные полицаи начали следить за мной. И вот, 19 мая 1942 года, в 4 часа утра, в наш дом ворвались гестаповцы. Меня арестовали, пять дней продержали в одиночной камере, затем с другими невольниками посадили в товарный эшелон и отправили в Германию.
Сначала я попала на фабрику «Штемак», в 17 километрах от Нюрнберга. Жили мы в бывшей школе. В каждом классе на нарах спало по 200 человек. Вокруг здания была натянута колючая проволока, а по углам стояли вышки с часовыми. Кормили нас кое-как. Работать приходилось по 12 часов. За смену я должна была отшлифовать 100 деталей, но выполнить норму удавалось не всегда. За это меня по воскресеньям сажали в подвал с голым цементным полом и крысами.
Кстати, охраняли нас не эсэсовцы, а пожилые солдаты, не попавшие на фронт. Ведь это был не концлагерь, и мы считались промышленными рабочими. Поэтому иногда, по выходным, нас в сопровождении конвоира выводили на прогулку по окрестностям. И вот, в апреле 1943 года во время одной из таких прогулок мне удалось бежать. Я долго пробиралась через лес и вышла на дорогу, ведущую к Нюрнбергу. Но вскоре меня догнали полицейские. На фабрику я уже не вернулась…
Прямо из полицейского участка меня отправили в специальный карательный лагерь Руссенвис. Кстати, руководителями и надзирателями там были наши бывшие соотечественницы, но зверствовали они хуже нацистов.
Условия были ужасные. Спали мы в бараках прямо на голой земле. Кормили через день -- давали черпак похлебки и кусок хлеба. Но многим и этих крох не доставалось. Те, кто был послабее, не могли протолкнуться к окошку раздачи, и еда доставалась более сильным.
Режим был очень жестокий. Заключенных заставляли бегать, ползать, приседать. Если кто-то не успевал выполнять команды, его жестоко наказывали. Постепенно я так ослабла, что едва могла передвигаться. За это две надзирательницы, как потом выяснилось, из Днепропетровска меня так избили плетьми, что вся спина стала черной от запекшейся крови.
Однажды в лагерь приехали фашисты во главе с начальником гестапо и отобрали 20 девушек для работы на фабрике «Иопа», расположенной в центре Нюрнберга. Кстати, ночью после нашего отъезда американская авиация разбомбила лагерь. Многие заключенные погибли. Кто знает, возможно, если бы я там осталась, то разделила бы их судьбу.
Поселили нас на чердаке, где уже жили другие заключенные. Работала я грузчицей и целыми днями таскала тяжести. А ведь здоровьем и силой я никогда не отличалась и после карательного лагеря совсем ослабла. Правда, кормили немного лучше, чем на предыдущей фабрике -- иногда давали картошку в мундирах, что считалось большой роскошью.
Как-то я познакомилась с немцем-антифашистом, работавшем на этом же предприятии, и попросила его передать письмо моим подругам на фабрику «Штемак». Он согласился и даже дал мне бумагу и конверт. В письме я описала все преступления, которые творят в лагерях наши бывшие соотечественницы, прислуживающие нацистам. Мои подруги письмо получили, но нашлась предательница и передала его надзирателям.
В полночь к нам на чердак ворвались гестаповцы с собаками. Пришел даже сам начальник нюрнбергского гестапо. Построили всех девушек и стали выяснять, кто написал письмо, угрожая расправой. Чтобы немцы не мучили всех, я призналась.
После этого меня отправили в городскую тюрьму и снова посадили в одиночную камеру. Но такой я еще не видела. Тогда мне впервые захотелось наложить на себя руки. Камера была крохотная, спать не на чем, весь пол по щиколотки залит ледяной водой, стекающей с потолка. Только через трое суток меня перевели в общую камеру, где сидели все беглецы.
Меня допрашивали и пытали. Гестаповцы добивались, чтобы я рассказала, кто передал письмо на фабрику «Штемак». Допрашивавший меня фашист все время говорил, что если я не признаюсь, то попаду в такой лагерь, где всегда будет темно. Тогда я не понимала, что он имеет в виду. Я выдержала и ничего не сказала.
Через месяц меня отправили в концлагерь Равенсбрюк. Постригли наголо, одели в полосатое рубище и вместе с другими заключенными перевезли в Вольфен -- филиал Равенсбрюка, а затем Бухенвальда. Там я наконец поняла, что имел в виду пытавший меня гестаповец.
Заключенных возили работать на фотохимический комбинат «Фильмфабрике». Мы по 12 часов находились в цехах, где воздух был пропитан химикатами, а работать приходилось с кислотой. Когда мы возвращались в лагерь, наши тела были покрыты сине-зелеными пятнами от вредных веществ. Спасало только одно -- по вечерам нам давали возможность помыться.
Стоит признать, что среди немцев встречалось много порядочных людей, оказывавшим нам помощь. Так, на нашей фабрике работали два мастера -- Ганс Ренн и Франц Эрбиг. Они не только постоянно передавали заключенным еду, но и сообщали о положении на фронте.
-- Где и как вы встретили Победу?
-- Утром 11 апреля 1945 года ко мне подошел Ганс Ренн и предупредил, что линия фронта совсем близко и нацисты собираются увозить из лагеря заключенных для уничтожения. Эта новость молниеносно распространилась по цеху. Затем ко мне подошел Франц, дал бумажку с адресом и сказал, чтобы мы бежали, они нас спрячут. Но как бежать?
В 10 часов на фабрику прибыли эсэсовцы с собаками и всех заключенных под усиленным конвоем погнали назад в лагерь. Там нам дали картошку в мундирах, но все отказались ее есть. Пошли слухи, что она отравленная. Надзиратели страшно разозлились, пытались заставить нас есть эту картошку, но ни один заключенный к ней даже не прикоснулся.
Примерно в три часа дня открылись лагерные ворота, и немцы загнали колонну евреев из Освенцима. Все знали, что фашисты истребляли их в первую очередь, и мы поняли -- наши войска уже близко и немцы, не успев убить евреев, решили уничтожить их вместе с нами.
Всех загнали в вагоны для скота, и состав тронулся в сторону Саксонии. Ходили слухи, что нас везут к какому-то озеру и собираются затопить состав вместе с людьми. На каждой остановке мы прощались и готовились к смерти. Нас не кормили, и никто к нам не подходил.
16 апреля поезд остановился на какой-то товарной станции. Через какое-то время, когда мы поняли, что нас просто бросили на произвол судьбы, начали искать возможность выбраться из вагона. В потолке вагона был люк. Девочки подняли меня на руках, и его удалось открыть.
Я села на крышу, осмотрелась. Вокруг стояли составы, а за ними был лес -- и ни души. Из вагона выбрались еще две девушки, мы спрыгнули, проползли под соседними поездами и бросились в лес.
Через некоторое время мы вышли на дорогу и вдруг столкнулись с немецким офицером на велосипеде. Я решила, что он нас точно перестреляет, ведь на нас была полосатая одежда, а значит, мы -- беглые узники. Но вместо этого немец сказал, что со всех сторон наступают русские, американцы, англичане, и посоветовал спрятаться в ближайших хуторах, чтобы не попасть в зону обстрелов и авианалетов. Правда, когда мы пошли в указанном офицером направлении, я боялась, что сейчас раздадутся выстрелы в спину.
-- Как к вам относились местные жители?
-- Не могу сказать, что все встречали нас с распростертыми объятиями, но большинство «бауэров» нас жалели. Кто даст поесть, кто пустит переночевать. Так мы путешествовали три недели.
8 мая мы постучались в один из домов. Дверь открыл пожилой немец. Увидев нас, он сразу понял, кто мы, но вместо того, чтобы прогнать, пригласил в дом. В просторной гостиной за большим столом сидели его жена и дети. Они как раз собирались обедать. Комната была наполнена умопомрачительным запахом настоящей, человеческой еды.
Хозяин усадил нас за общий стол, и я впервые за насколько лет наелась досыта. Потом хозяйка отвела нас на второй этаж, открыла шкаф с одеждой и предложила переодеться. Затем мы вымылись, и немка уложила нас на настоящие кровати, застеленные белоснежным бельем. Она сказала, что завтра придут русские, но мы не очень в это верили.
Ночью я проснулась от страшной канонады и стрельбы, доносящейся со стороны Дрездена. Только потом я узнала, что это наши солдаты салютовали в честь Победы.
А утром на дороге появились две машины с советскими солдатами. Мы выскочили им навстречу и буквально бросились под колеса с криками: «Мы русские! Заберите нас с собой». Из кузова выпрыгнули молодые ребята и девушки в советской форме. Мы обнимались и целовались, как родные, и все плакали. Такого счастья я никогда в жизни не испытывала.
Нас довезли до Дрездена, где мы с подругами, к сожалению, потеряли друг друга. Я слонялась по разрушенному городу. Вокруг царила какая-то светлая, радостная суматоха. Правда, некоторые солдаты шарахались от меня, как от чумной, когда я рассказывала о себе и спрашивала, куда нужно обратиться. Ведь многие верили советской пропаганде и считали, что в плен попадали только предатели.
Я попала в фильтрационный лагерь, рассказала о себе, меня проверили и предложили работу секретаря при штабе Рокоссовского. А через некоторое время я вернулась домой.
-- После войны вы встречали кого-нибудь из своих лагерных подруг?
-- Да. В 1974 году я совершенно случайно встретила в Киеве Веру Сысоеву, с которой вместе были в концлагере и работали на одном заводе. Мы не могли нарадоваться, что живы, долго плакали и вспоминали неволю и своих немецких друзей. И тогда возникла идея разыскать их. Я написала письмо в Красный Крест с просьбой найти этих людей и рассказала, что перед тем, как нацисты вывезли нас из лагеря, я подарила Гансу носовой платок с вышитой звездой.
Как я потом узнала, мое письмо было опубликовано в заводской газете фотокомбината, на котором мы работали. К поиску подключились многие люди в ГДР. И вот, в 1975 году пришло известие, что найден 70-летний Ганс Ренн, а Франц Эрбиг к тому времени уже умер. Кстати, немалую роль в поисках сыграл и подаренный мной платочек, который Ганс все эти годы хранил как реликвию.
-- Как вы считаете, деньги, выплачиваемые Германией, могут компенсировать то, что пришлось пережить людям вашего поколения?
-- Конечно же, нет. То, что нам пришлось пережить, нельзя возместить никакими деньгами. Я потеряла родных, фашисты искалечили мне судьбу, лишили здоровья. Сколько я видела ужасов, горя, смерти. Но, с другой стороны, эти деньги нам очень нужны. Пенсии маленькие, а лекарства очень дорогие.