И через 12 лет после войны ее участница не может без слез вспоминать о товарищах, которых подарила ей судьба
Девичью хрупкость Людмила не потеряла и в свои «за сорок» -- видимо, это и вызвало к ней недоверие у контролеров. Двое молодых мужчин буквально высмеяли Людмилу, когда она показала им афганское удостоверение. Не будь я с ней знакома, возможно, и сама засомневалась бы в том, что она действительно была в Афганистане. Но Людмилу я знаю много лет. Когда-то ее друзья позвонили: мол, обходят женщину с квартирой, а она «имеет право». Сама ни за что за помощью не обратится, но должна же быть справедливость!
Уже тогда к «афганцам» относились неоднозначно. Еще не зажили раны у исполнявших интернациональный долг, когда в обывательских устах зазвучало сакраментальное: «А мы вас туда не посылали!» Пришлось искать документы, которые должны были подтвердить участие Людмилы в афганских событиях. И вот теперь их ставили под сомнение: «Так вы действительно «афганка»?.. И какой же долг вы там исполняли?.. »
Я чуть из себя не выскочила от возмущения, а Людмила сказала: «Не волнуйся. Я привыкла. К женщинам, побывавшим на войне, всегда было своеобразное отношение».
И раньше, бывало, просила Людмилу рассказать об Афгане, но она отнекивалась. Теперь согласилась: «Ладно, расскажу». И вот мы сидим в ее квартире на Троещине. И диктофон включен.
-- Ты, можно сказать, мирно трудилась в Киевском окружном госпитале. Что погнало тебя на войну?
-- У меня было тяжелое материальное положение. Помнишь, сколько стоили детские сапожки? 27 рублей. А я получала 90. Перед этим я побывала в Эфиопии, кое-что заработала. Но деньги кончились, а тут Афганистан. Конечно, Эфиопия не Афганистан. Там мы были с гуманитарной миссией. И местное население относилось к нам чудесно. А в Афганистане шла война. Но нам объяснили, что там требуется помощь советских войск -- ее ждет народ. В госпитале опасных инфекций нужны были специалисты по моему профилю -- я и поехала.
-- Но вот ты прибыла -- какими были первые впечатления?
-- Джелалабад -- южная столица Афганистана. Там жарко, летом температура воздуха на солнце 50--80 градусов. В тени 44. Даже ночью никакой прохлады. И при такой температуре ребятам нужно было идти на боевые задания, надевать маскировочный костюм. Сам костюм легкий -- из материала типа марлевки. Но ведь был еще и бронежилет, а это 19 кг. Он к тому же еще и нагревался. «Духи» воевали в основном вечером, но случались всякие ситуации. Нашему спецназу надо было памятник поставить при жизни. Эти войска шли в самые трудные места. Хотя теперь говорят, что они были захватнические, но в то время ребята были уверены, что защищают афганский народ.
Я, правда вскоре засомневалась, что этот народ действительно ищет нашей защиты. Случилось это, когда с группой наших специалистов мы поехали в Джелалабад. Доставили нас на бэтеэре -- иначе бы просто не добрались. Все наши отправились в магазин, а меня буквально пригвоздил на месте взгляд местного афганца. Его можно было сравнить со снайперским выстрелом. Казалось: будь у этого человека пистолет, он бы меня застрелил. У меня пропало всякое желание куда-нибудь идти и я осталась рядом с охранниками. Стояла и думала: вот ты приехала сюда, бросила все дома. Но, похоже, что ты здесь лишняя.
Подходили ко мне узбеки -- их там было много, ведь они свободно ходили через границу. Из местных подошла молодая женщина. Одета она была нарядно -- в белых шароварах, и я подумала: наверное, любимая жена из гарема (так и оказалось). В ней я не почувствовала ненависти. Она проявила ко мне обычное женское любопытство: спрашивала о семье, о детях. У молодой афганки в голове не укладывалось, зачем я приехала в чужую страну.
-- Женщина на войне -- это противоестественно. Поэтому эта тема звучала в разговорах и после Отечественной войны, звучит и после афганской. Скажи, что для женщины страшнее всего на войне?
-- Страшнее всего -- лишиться жизни, ведь дома остался ребенок. Первый ужас я испытала, когда пересекли афганскую границу. До Кабула -- сорок минут абсолютной беззащитности. Сидишь и думаешь: долетишь или нет? И только на земле вздыхаешь с облегчением. Потом страшно было на пересылке. И как для женщины -- дискомфортно. Пересылка -- это изолятор, где держали, чтобы оттуда отправить к месту назначения. Ждать борта можно было и неделю, и две. Жили в модулях -- это щитовые домики. Один для мужчин, другой -- для женщин. Стояла зима, февраль месяц. Спали на раскладушках, прямо в верхней одежде. Все время прислушивались к объявлениям -- в каком направлении отправляется борт. Часто объявляли груз-200 (гробы с телами погибших. -- Авт. ).
На месте условия были лучше. Там тоже модули, но разбиты на комнаты по 2--3 человека. Везде -- кондиционеры. Душ, баня, бассейн -- в каждом модуле. Но щитовой домик -- весьма относительная защита, поэтому не покидало ощущение, что ты -- мишень. То и дело слышались разрывы снарядов. Работали допоздна. Идти из госпиталя домой приходилось в кромешной темноте. В небе -- луна как медный таз. Если это пятница, то слышен голос муэдзина. Ты под луной один -- высвечен, как нельзя лучше. Только добравшись до модуля, чувствуешь облегчение.
-- А в профессиональном плане -- трудно было?
-- Мне повезло: у нас была очень сильная бригада. Возглавил ее опытный микробиолог из Таллинна. Работы было много. Солдат косил гепатит. Они страдали диареей, а попросту -- сильнейшим расстройством желудка. Чтобы поддерживать чистоту, матрацы клали прорезиненные. Я не представляю, как ребята спали на них в жару! Но другого выхода не было -- матрацы нужно было обрабатывать. Запах резины я до сих пор помню. И еще. Трупы, прежде, чем положить в цинковый гроб, оборачивали фольгой. Поэтому я много лет не могла есть шоколад. Срабатывала ассоциация: разворачиваю конфету, а перед глазами -- труп.
-- Правду ли говорят, что к смерти на войне привыкаешь?
-- Да. Как ни страшно это произносить. Может быть, это защитная реакция организма? В мирное время потери не так часты. И, как правило, смерти в мирное время предшествует какая-нибудь болезнь, какие-нибудь неблагоприятные обстоятельства. А там, бывало, проводим колонну на Кабул, а обратно -- сообщение: «Колонна нарвалась на засаду». И нет больше дорогих тебе людей. А однажды … Послышались взрывы, мы выскочили из столовой: над склоном горы -- зарево. А потом над этим местом закружил вертолет. Спущенный из него на тросе человек что-то собирал. Оказалось, что неопытный командир завел взвод на минное поле. Останки солдат и собирал человек, складывая их в мешок. Представь себе: сияющий день, необыкновенной красоты «зеленка», синее небо -- и вдруг этот вертолет, и человек с мешком. От этого можно с ума сойти, если сознание не выстроит защиту.
Но как показал мой собственный опыт, умереть можно было и не от снаряда. Чтобы как-то облегчить свое состояние в жару, мы пили воду с аскорбиновой кислотой. Я допилась до того, что у меня начался специфический шок. Иду из госпиталя и чувствую: начинается насморк. Во всех помещениях мы сидели под кондиционерами, поэтому респираторные заболевания были делом обычным. Но у меня начал отекать язычок -- стало неудобно глотать. Коллега спрашивает: «Что с тобой?» А мне все хуже и хуже, объяснить ничего не могу и… потеряла сознание. Офицеры отнесли меня в госпиталь. Там положили под капельницу и три дня откачивали. После этого случая я знаю, что значит «отлетела душа». Ведь я смотрела на себя откуда-то сверху, видела, как вокруг меня суетятся врачи. А потом сознание вернулось. Теперь я аскорбинку пить совсем не могу.
-- На войне не только стреляют, но и любят. И всегда возникает деликатный вопрос об отношениях мужчин и женщин. Какими они были в Афганистане?
-- Отвечу так: офицеры у нас считались людьми первого сорта, солдаты -- второго, женщины -- третьего, а прапорщики -- четвертого. К женщинам относились, прямо скажем, потребительски. Потому что некоторые зарабатывали своим женским естеством те деньги, которые не могли заработать иным путем. Но были и другие отношения -- товарищеские и даже семейные. Над такими, как правило, витала тень разлуки. Ведь и мужчины, и женщины понимали, что закончится срок пребывания в Афганистане -- и придется расстаться. Люди жили одним днем, и это обостряло чувства. Никто не знал, доживет ли до конца войны, вернется ли в Союз. У меня с мужчинами складывались дружеские отношения, поэтому я плохого от них не видела.
-- Можешь вспомнить случай, который особенно ярко высветил внимание, проявленное к тебе -- как к женщине?
-- Конечно. Афганистан -- это не только разорванные в клочья тела, это еще и цветы, вынесенные из-под пуль. Таких роз, как в Афганистане, мне никто никогда не дарил. Это было накануне 8 Марта. Наши ребята поехали на бэтээре в город и возле дворца Амина увидели необыкновенные розы. Они были величиной с десертную тарелку. А как пахли! Преподнесли мне их под такой текст: «Это тебе! Мы, правда, едва ноги унесли». Последнее было проговорено между прочим, как ничего не значащая деталь. Главное -- достали! Я отругала ребят, конечно, а они расстроились: «Мы ведь так хотели сделать тебе приятное!»
Среди этих ребят был мой друг, который предлагал стать его женой. Но я уехала раньше, а когда он потом разыскал меня, то я почувствовала: что-то во мне изменилось. Помню, мы пошли в Лавру, долго там бродили, и нас увидела какая-то старушка. Видимо, я ей очень понравилась, и она предложила мне… уйти в монастырь. Он же, чувствуя, что мы должны расстаться, сказал: «Давай, ты действительно уйдешь в монастырь. А я буду приезжать к тебе в гости». Военные браки чаще всего оказываются крепкими, но им надо и заключаться на войне. Особенно это важно для эмоциональных натур. Меня, например, там впечатляло все: и взрывы, и цветы -- ценою жизни. Если бы я среди всего этого вышла замуж, это было бы навсегда.
-- Ты мне говорила когда-то, что, несмотря на все страхи, вспоминаешь Афганистан с каким-то особенным чувством.
-- В детстве мне казалось странным, что фронтовики вспоминают войну чуть ли не как лучшее время в жизни. После Афганистана я их поняла. Во-первых, война дарит человеку чувство значимости. Несмотря на злые взгляды афганцев, о которых я говорила, несмотря на мучивший вопрос «Зачем мы здесь?», действовало внушение, что мы необходимы. А что касается именно госпитальной бригады, то она нужна была нашим солдатам. Мы понимали, что нас горсточка, и это сплачивало. Война делала нас добрее, внимательнее друг к другу. И даже плохие старались быть лучше -- у них не было другого выхода.
-- Ты ехала заработать -- заработала?
-- Будешь смеяться, но туда я ехала с двумя чемоданами, а обратно -- с одним. Взглянув на мой багаж, таможенник спросил: «Это все?» Я ответила: «Да». «Встань рядом со мной», -- велел он. Я стояла рядом с ним и смотрела, какой багаж предъявляют другие. Везли по многу чемоданов, набитых вещами. И таможенник спросил: «А ты чего туда ездила?» Я подумала: «Как это -- чего? Выполнять интернациональный долг».
-- Когда кто-нибудь говорит о том, что из Афганистана «тащили тюками», в этом всегда слышится осуждение. Но ведь эти «тюки» люди не украли -- заработали!
-- Там были очень маленькие зарплаты, на них нельзя было «упаковаться». Женщины зарабатывали собой, а мужчины что-то перепродавали духам.
-- А что перепродавали? Оружие, которым их же могли убить?
-- Сбывали одежду, электроприборы. Когда мы уезжали, то чайники, кипятильники оставляли, но когда в последний раз прошли по модулю, он оказался пустым. Значит, кто-то все собрал и продал? И это сделали люди, которых я хорошо знала, с которыми рядом работала. Они честно выполняли свой долг, но, видимо, не хотели возвращаться с пустыми руками.
-- Какое первое чувство посетило тебя, когда ты вернулась?
-- В Бориспольском аэропорту мне хотелось целовать землю, но я побоялась, что меня примут за сумасшедшую. А потом хотелось стать под душ и смыть с себя Афганистан -- пыль, смерть, жару, потери -- все.
-- Ты бы поехала на войну снова, если бы понадобилось?
-- Наверное, да. С годами ужас притупляется, а остается воспоминание о хорошем. Только на войне есть чувство собственной полезности, чувство единения с людьми, которые делают с тобой одно дело. Это трудно выразить словами, но ради такого чувства я бы поехала -- без всяких денег! Во мне живет потребность в отношениях, незамутненных интригами. Она не может быть удовлетворена в обычных условиях, а там -- была. Впрочем, может быть, я так рассуждаю потому, что не держала в руках оружия. Мне не приходилось убивать. И, конечно же, надеялась, что и меня не убьют.