Так считает друг и земляк организатора захвата заложников в Дарьевской колонии. А следователь райпрокуратуры говорит, что с Колаевым сыграл злую шутку его кавказский характер
История с дерзким захватом заложников в Дарьевской колонии хоть и ушла с первых полос газет, но оставила массу недоуменных вопросов: кто он, главарь террористов? Что заставило заключенного поставить себя в центр такого громкого скандала? Как вообще оказался в Украине 45-летний чеченец и чем здесь занимался? Искать ответы на эти и другие вопросы наш корреспондент отправилась в Каланчакский район на Херсонщине -- туда, где в последние годы жил Руслумбек Колаев.
Лента приморского шоссе ведет в небольшое село Раздольное на берегу Каркинитского залива, -- кажется, волна плещет у самых хат. Сюда и забросила четыре года назад судьба невысокого седеющего мужчину. Он приехал к земляку.
-- Познакомились мы с Руслумбеком в Сумах, куда он с женой бежал из охваченной войной Чечни, -- рассказывает Рамазан Алиев. -- Я о его прошлом знаю немного. Дудаев был кумиром Колаева, в ранге чрезвычайного комиссара Ичкерии Руслумбек набирал гвардейцев в армию, воевал, а после смерти Дудаева уехал в Украину, здесь получил статус беженца, здесь у них с чеченкой Розой родилась дочка. Но работы не было, жили трудно. Время от времени я помогал земляку деньгами, а потом предложил войти в свой бизнес. Для этого, правда, надо было переехать на Херсонщину. Он отослал Розу с годовалой девочкой к родне в Москву, и мы отправились на юг.
В Раздольной кавказцев переименовали на славянский манер и по-свойски называли Ромой и Русланом. У Алиева тут семья. Света, жена, -- уроженка здешних мест. Их маленькие дети не слезали с колен дяди Руслана.
-- Он очень тосковал по дочке, -- вспоминает Рамазан. -- Играет с моими четырехлетней Заритой и маленьким Тимуром и говорит: «Какой ты счастливый! Сам, наверное, этого не понимаешь!».
Опасаясь загостеваться у земляка, Руслан стал подыскивать себе какое-то другое пристанище.
-- Как-то в начале лета к соседу подъехал незнакомец -- скупал раннюю черешню, чтобы везти в Киев. Я быстренько метнулась, нарвала семь ведер и несу. Закупщик такой веселый улыбчивый человек, все с шутками да прибаутками, понравился мне. А сосед приметил -- и скажи: «Мария, возьми к себе Руслана! Ему жить негде, а тебе мужик в хозяйстве, как находка. Дров нарубит, плетень починит», -- вспоминает 46-летняя сельчанка Мария Хайрулина, моложавая, очень симпатичная женщина. Она до сих пор не знает, кем была для своего примака -- запасным аэродромом, гостеприимной хозяйкой, временной женой, любовницей? Да это и неважно, считает сейчас: лучшего человека она в своей жизни не встречала.
-- Я по ночам на заправке сторожевала, -- возвращается а недавнее прошлое Мария. -- Огород засыхает -- воду на полив в селе дают только после полуночи. «Не переживай, спасем твои грядки», -- сразу принялся за дело постоялец. Утром иду домой, а он все еще со шлангами возится. И с того дня больше ночью меня в огород не пускал. «У нас так не принято, чтобы мужчина спал, а женщина работала», -- говорил. Многое в моем доме переиначил на их лад. Я 14 лет была замужем, а с ним впервые себя женщиной почувствовала. Женщиной, которую если не любят (Руслан не скрывал, что у него семья и что он к ним уедет), то бережно хранят от всех житейских бурь и невзгод. Не знаю, может быть, это и не ответ на ваш вопрос, каким он был. Но поверьте, что был, как все. И искал того же, что и все ищут -- покоя, счастья, любви.
Признаться, это была первая неожиданность в командировке: вопреки всему, что произошло в Дарьевке, не только Мария, но и большинство сельчан продолжают отзываться о Колаеве как о спокойном, уравновешенном человеке, оставившем в этих краях о себе добрую память.
-- Вот дело, по которому я вынесла Колаеву приговор и отправила его на 10 лет в колонию строгого режима, -- кладет на стол увесистую папку судья Каланчакского районного суда Галина Одинцова. -- Знакомьтесь, потом поговорим.
13 сентября 1998 года, повествует протокол заседания, Колаев приехал в село Вербовое к арендаторам, с которыми накануне договорился об отгрузке нескольких тонн помидоров. Однако все неожиданно сорвалось: к хозяйке плантации приехал брат, которому срочно понадобились деньги. «Денег нет, но можешь взять продукцию», -- сказала ему сестра, и родственник отправился в поле, где помощником бригадира работал родной брат прибывшего Николая -- Саша. Руслумбек с двумя товарищами томился в посадке неподалеку, ждал, когда выберут томаты перебившему ему сделку Николаю. В обед к этой компании подошли две девушки, работавшие у арендаторов и знавшие Колаева. «Поедем на море искупаемся и вместе пообедаем там», -- предложили девчата. Колаев отправился к корейцу, которому подчинялись сборщицы помидоров, и спросил, можно ли девушкам отлучиться. Получив добро, компания отправилась на отдых.
-- Теща велела мне в тот день поехать на поле, которое корейцы уже зачистили, и поискать арбузы. Я сел на велосипед и двинул в в соседнее село, -- давал показания суду Рамазан Алиев. -- Увидел в степи машину, подумал, что приехали хозяева плантации, и решил у них спросить разрешения. Смотрю, в машине Руслумбек, ребята, девушки. Я присоединился к ним, купили водки, обедали, отдыхали.
Одним словом, работницы загуляли -- мужчины привезли их только к вечеру. Кореец сходу набросился на девушек, мол, помидоры перезрели, гниют, а вы где-то шляетесь! «Так с женщинами не разговаривают», -- вступился за приятельниц Рамазан.
Разгоряченный кореец залепил кавказцу пощечину, началась потасовка. Братья Николай и Саша, которые тоже весь день пили в балагане, не став вникать, в чем дело, схватили металлические прутья и начали избивать Рамазана. Руслумбек бросился ему на помощь. Как свидетельствуют материалы дела, чеченцам досталось изрядно: Алиеву переломали росток хребта, Колаеву -- ребро и выбили четыре зуба, не говоря о ссадинах и синяках. Окровавленные и побежденные кавказцы ретировались.
Но прощать такую обиду друзья, безусловно, не собирались. Вот показания Кости Тасканова (он в ту ночь был за рулем автомобиля): «Роман и Руслан после драки попросили отвезти их домой, где вооружились -- Колаев обрезом, Алиев ножом, и мы вернулись обратно. Колаев горячился: мол, сделаем с ними то, что они сделали с нами».
Подруга Николая Света: «Саша уехал в Каланчак, а мы с Колей остались. Я просила его тоже отправиться домой: это ж ведь чеченцы, они так не оставят. Но он сказал: «Не бойся», -- и мы завалились спать. Правда, Коля был сильно пьян. Через какое-то время дверь в балаган открылась, и я увидела кавказца. «Я ведь тебя предупреждал!» -- наставил он на Николая оружие. Я закричала, прозвучал выстрел. Потом меня отвели в машину, где уже сидел избитый кореец. Он стал просить чеченцев, чтобы меня не трогали. «Если обещает молчать, отпустим», -- услышала. Я поклялась никому ничего не не говорить, меня отвезли в общежитие».
Через день милиция задержит Колаева на маленькой железнодорожной станции в соседнем районе: он не отпирался и признал, что убил человека.
-- Насколько я помню, скрыться Руслумбеку помешало отсутствие денег: что-то он вложил в товар, что-то ему задолжали. Это я к тому, что нанять адвоката оказалось не за что, и Колаев защищался сам, -- рассказывает судья Галина Одинцова. -- Вину свою не отрицал. Суд квалифицировал его действия по статье 94 УК Украины -- умышленное убийство на почве неприязненных отношений. Правда, он добивался переквалификации: дескать, хотел всего лишь напугать, а выстрелил по неосторожности, да и действовал в состоянии сильного возбуждения, но суд отклонил эти доводы. Вел себя подсудимый спокойно, защищался грамотно. Не скрывал ни от меня, ни от суда: был в бандформировании в Чечне, что, впрочем, к делу отношения не имело. У чеченцев свое, особое отношение к пожилым людям: когда в зале суда появились родители убитого им человека, долго извинялся, раскаивался, сочувствуя их горю. Впрочем, оно от этого меньше не стало. Но вместе с тем родственников потерпевшего, которые спровоцировали драку, не простил. Я была уверена, что он выдержит срок в десять лет. Чувствовался в нем сильный и неглупый мужчина. Поэтому, когда по телевизору услышала, что какой-то чеченец в Дарьевке взял заложников, даже не подумала, что такое мог учудить «мой» Колаев.
Следователь Каланчакской райпрокуратуры Владимир Шустов тоже отлично помнит Колаева.
-- Своеобразный был человек, -- утверждает Владимир Иванович. -- Проходил по тяжкой статье. Хотя драку спровоцировал потерпевший с братом и другим арендатором и со стороны нападавших было совершено насилие, тем не менее вина Колаева очевидна. Тут злую шутку сыграл кавказский характер подследственного: он считал, что его незаслуженно унизили -- горцы такого никому не прощают. Хотя у Колаева было время одуматься: ездил за винтовкой, заряжал ее боевым патроном. Можно ведь было заявить в милицию и добиваться справедливости иным путем. Но он решил по-своему и тут, у меня, потом выкручивался, юлил, давал противоречивые показания. Поэтому допросы длились очень долго, Руслумбеку недоедало отвечать и, бывало, он предлагал: «Хотите, почитаю вам из Лермонтова?» Я отвечал, что имею хорошую библиотеку и сам могу это сделать. «Вы того не знаете, что я вам прочитаю», -- настаивал. И хотя у меня с Колаевым были сугубо официальные отношения, я позволил ему таким образом чуть-чуть отдохнуть. Он много читал мне наизусть, в том числе свои стихи. Иногда говорил о Чечне: боготворил генерала Дудаева, был убежден, что Ичкерия станет свободной. «Вы можете меня упрекнуть, почему в таком случае я здесь, а не там. Не спрятался ли? Нет, просто попал в ситуацию, когда нужно на время уйти», -- сказал как-то. Более чем за 30 лет прокурорской работы передо мной прошли сотни и сотни убийц, видел всяких… Нет, Колаев не был жестоким маньяком, особо агрессивным. Что с ним случилось в колонии, просто не знаю. Там законы жестокие, они могут изменить человека.
Случаю ничего не стоило поменять местами тех, кто оказался на скамье подсудимых, и тех, кто признан потерпевшим -- такого мнения придерживаются многие, с кем пришлось общаться в этой поездке. Даже участник потасовки кореец Анатолий Те заявил в суде: «Я был во всем виноват, ведь сам заварил кашу. Поэтому не только не имею претензий к Колаеву и Алиеву, но и готов перед ними извиниться».
-- Я приезжала к Руслану на свидания, возила передачи, обстирывала и изо всех сил старалась отговорить его всю вину за случившееся брать на себя, -- говорит Мария Хайрулина. -- Дрались-то вместе, а Рамазана в суде освободили из-под стражи и срок дали чисто символический -- год условно. Но Руслан возражал: «Это дело мужчин, мы сами разберемся. У Рамазана маленькие дети… »
-- Руслан очень хотел, чтобы кто-то из его родных приехал на приговор, -- продолжает Мария. -- «Сообщила, написала?» -- каждый раз переспрашивал. А я отсылала и отсылала конверты, но ведь война. Мне показалось, его убил не приговор, а то, что из близких мест никто не приехал. На процессе был отец Алиева, и Руслан завидовал Рамазану -- тот не опасался, что о нем родня забыла. «Если не едут, значит погибли», -- горевал Руслан. А в колонии… Не знаю. За два года не смогла к нему поехать ни разу -- нет денег даже на дорогу, а не то что на передачу. Тут ему многие остались должны, но хоть бы копейку кто отдал!
Многие склонны усматривать причину бунта Колаева как раз в этом: родственников нет, передач нет, еды нет, сигарет нет. Впрочем, совершенно случайно нам удалось разыскать человека, знавшего Руслумбека по колонии: Сергей Коцурко утверждает, что в бараке, где вместе с чеченцем находилось 150 человек, его уважали. И Колаев не голодал. Так что на безумство его толкнул вовсе не быт. Тогда что?
Мы долго разговариваем об этом с Рамазаном.
-- Руслумбек по натуре не скиталец, -- утверждает он. -- Он очень домашний человек, а жизнь сделала его бродягой. Скучал по родным, особенно по дочке. Кстати, от первого брака у него сын. Когда раньше, еще в советское время, отбывал заключение, жена ушла к другому. Как-то он уже из Сум звонил ей, хотел с сыном встретиться. Мечтал привезти его в Раздольное на море, да не успел. Очень скучал по своей земле. Понятно, такие сантименты ребятам-заложникам, их матерям и женам могут показаться кощунством, но поверьте: он и сам был заложником. Заложником обстоятельств, выгнавшего его из родной Назрани -- он трудно нес в себе эту рану. Заложником тоски, которая постоянно гложет оторванного от родных человека. Мой земляк долго противостоял всему этому. Значит, дошел до края. Когда поздно ночью ко мне домой приехали сотрудники милиции, рассказали, что затеял в Дарьевке земляк, и предложили поехать вместе с ними, чтобы попытаться отговорить его от задуманного, я отказался. Во-первых, если уж Руслумбек что решил, его никто не собьет. А во-вторых, не нужно мешать солдатам, которые идут в заведомо обреченную атаку -- это их последняя воля. Пусть так и будет.
Мария не хочет верить в случившееся. Все, что было между той встречей среди спелых южных черешен и выстрелом в балагане, кажется ей какой-то короткой неправдоподобной историей, прочитанной в библиотечной книжке. Зачем прибило в их степное село чужестранца? Зачем заглянула она ему в глаза? И сейчас видит их, темные, светлеющие в минуты нежности. Так кто же он был, человек, в память о котором горит в ее доме свеча? И что же было в нем правдой? Когда всадил пареньку-охраннику нож в живот или когда в вечерних сумерках читал ей стихи? Ответа нет. А стихи остались:
Снег, что тает на лету -- признак несогласья.
Умертвить любовь свою и уйти от счастья.
Поостынем, переждем, разогнав печали --
Лишь тогда с тобой поймем, что мы потеряли.
Но вернуть ли вновь назад все, что улетело?
На ветвях твоей любви листья пожелтели.
И незримой полосой предстает преграда.
Мы с тобой огорчены, а разлука рада.
Но пробьется солнца луч в царствие земной метели.
Осознав, что это сон, я проснусь в твоей постели…