О своем переводе с поста главы КГБ СССР на должность первого зампреда Совмина УССР Владимир Семичастный рассказал «ФАКТАМ» в декабре прошлого года. К сожалению, 12 января в Москве он перенес инсульт и скончался
8 января, отправив по факсу в Москву подготовленный для согласования материал, я поздравила Владимира Семичастного с Новым годом и Рождеством. Правда, его голос показался мне совсем не праздничным и я дважды переспросила, как он себя чувствует и все ли нормально дома? «Все хорошо, -- тихо прозвучал ответ. -- Я тоже поздравляю с Новым годом вас, Ирина Владимировна!» (сработала многолетняя привычка руководителя с первого раза запоминать имена-отчества). --»Как прошел факс?» -- «Метра два есть!» Я отчетливо представила лукавый прищур глаз Владимира Ефимовича. Таким он мне и запомнился: приветливым, обязательным и ироничным. Слишком добрым для занимаемой в прошлом должности главного чекиста СССР. В надежде на скорую московскую встречу мы тогда ограничились деловым разговором.
Не прятался Владимир Ефимович от дотошных журналистов. Каждый день в квартиру Семичастных по графику приходили ведущие обозреватели российских телеканалов, корреспонденты газет и журналов. Многое успел он рассказать о своей работе: в последних номерах «Огонька» за прошлый год публиковались интервью с ним -- шел разговор о деле Пеньковского, о Фиделе Кастро. В конце 2000 года по НТВ демонстрировался документальный фильм «Андропов», в подготовке которого принимал участие и Семичастный. В 1998 году он был членом оргкомитета по подготовке к 80-летию комсомола. Закончил писать свои воспоминания в сборник материалов о Петре Ефимовиче Шелесте, который сейчас редактируется в Киеве.
А сколько еще было запланировано: рассказать о Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве в 1957 году, 45-летии восстановления целинных земель, 40-летии полета Гагарина…
Второе интервью с Владимиром Семичастным продолжило тему о смещении с поста первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета министров СССР Никиты Хрущева в октябре 1964 года (см. »ФАКТЫ» от 15 декабря 2000 года) и готовилось на ближайшую после 15 января 2001 года -- дня рождения Владимира Ефимовича -- пятницу. И вот в назначенный день воспоминания Семичастного выходят, но, к сожалению, после его смерти. Не успела я вернуть ему уникальные фото из семейного архива и привезти экземпляры «ФАКТОВ» с вышедшим материалом.
Позволю себе изменить порядок интервью и начать его, как сейчас оказалось, с печального совпадения.
-- Владимир Ефимович, давайте вкратце остановимся на вашем переводе из Киева в Москву…
-- До 1950-го я три года работал первым секретарем ЦК ЛКСМ Украины. А с 1939-го был секретарем комитета комсомола Красноармейской средней школы Донецкой области. В годы войны, находясь в эвакуации (сначала в Махачкале, Астрахани, Челябинске, -- потом переехал в Кемерово), был избран секретарем бюро Кемеровского райкома. После освобождения Донбасса в 1943 году в 19-летнем возрасте я сначала заведовал отделом, потом стал вторым и первым секретарем Сталинского (Донецкого) обкома комсомола. И работал, видимо, неплохо, так как первый секретарь ЦК ВЛКСМ Михайлов неоднократно просил первого секретаря ЦК Компартии Украины Хрущева о моем переводе из Киева в Москву. Правда, Никита Сергеевич постоянно отказывал. А когда в 1949-м он стал секретарем Московского горкома партии и секретарем ЦК, дал все же добро на мое назначение секретарем ЦК ВЛКСМ.
Как раз перед новым 1950 годом во Львове убили топором прямо в домашнем кресле Ярослава Галана. Хрущев многих направил тогда в столицу Западной Украины: своего второго секретаря Мельникова, председателя КГБ, министра внутренних дел, секретаря партии по идеологии и меня как первого секретаря ЦК ЛКСМУ: «Ищите, кто совершил!» Мы даже новый год встречали во Львове, но в конечном итоге убийцу нашли по подсказке лейтенанта-чекиста: всех студентов сельхозинститута, отсутствовавших на занятиях в день убийства, показали домработнице Галана, которая опознала третьекурсника, якобы приходившего к писателю за консультацией.
В те годы о бандеровцах ходило много сплетен. Отец, считая мою командировку во Львов опасной, переволновался, у него поднялось давление. Мне сразу же позвонили из Киева: «Прилетай! У отца инсульт и он очень плох». Как назло, началась пурга, пошел мокрый снег, два дня из Львова не могли вылететь самолеты. Пришлось добираться до Дрогобыча, а уже оттуда лететь в Киев. Когда я увидел встречающих меня в столичном аэропорту семерых братьев, сразу все понял… После похорон отца в январе 1950 года я приехал в Москву -- прошел путь от секретаря до первого секретаря ЦК комсомола, потом заведующего отделом ЦК КПСС и председателя КГБ.
Именно комсомольская закалка позволила мне стать действительно личностью в великом государстве. Я знал партийные кадры, объездил все республики и многие области страны, побывал во всех соцстранах, на всех комсомольских съездах. Даже спустя десятилетие после завершения комсомольской карьеры, уже после моего перемещения с поста главы КГБ на должность заместителя председателя Совета министров УССР ко мне по старой памяти хорошо относились в Украине. Половина Совмина -- бывшие комсомольцы, многие секретари обкомов, райкомов партии, председатели райисполкомов тоже были комсомольскими выдвиженцами.
-- Обеспечив в 1964 году бескровную отставку первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета министров СССР Никиты Хрущева, вы как председатель КГБ СССР практически возвели на трон Леонида Ильича Брежнева. Почему же спустя три года он принял решение о вашем переводе в Украину?
-- Брежнев не ожидал, что все пройдет достаточно спокойно. Повторюсь, войска в Москву не вводились, нежелательной утечки информации не произошло. Тихо прошел Президиум ЦК, за ним пленум партии по вопросу отстранения Хрущева от власти. А ведь Никита Сергеевич был мудрым и неординарным руководителем, прошедшим крепкую партийную школу: долго работал при Сталине -- говорят, был великий труженик. И когорта подобралась такая, что было у кого поучиться: Орджоникидзе, Молотов, Микоян. Хрущев еще и Бухарина застал. Поэтому, когда Никиту так легко отправили на заслуженный отдых, Брежнев намотал это себе на ус, а нас с Шелепиным (с его должности председателя КГБ перевели на заведовать отделом ЦК КПСС. -- Авт. ) не воспринял.
Неблагосклонность Леонида Ильича закончилась тем, что в 1967 году Шелепина сделали председателем ВЦСПС, позже -- зампредом Госкомитета СССР по профтехобразованию, чтоб не крутился в ЦК, а меня «сослали» в Киев, где я проработал заместителем председателя Совмина Украины 14 лет. Чтобы выставить меня из КГБ, для аппарата Украины специально выделили должность первого заместителя председателя. Это было нелепо: два первых там уже были, а я стал третьим первым замом!
-- Какими были ваши отношения с Брежневым в киевский период?
-- Меня к нему и близко не подпускали. Только спустя годы мне удалось поговорить с генсеком в Борисполе во время проводов, кажется, Тито. В аэропорту людей видимо-невидимо, весь руководящий состав Украины, все министры… Брежнев поискал кого-то взглядом и вдруг, заметив меня, подозвал и полуобнял: «Ух, как ты поседел!» -- «После всего случившегося поседеешь с вами!» В ожидании Тито мы прогуливались по залу ожидания аэродрома. Моментально среди украинской элиты пошел слух: «Семичастного забирают!» Как только я отошел от Брежнева, ко мне сразу же Щербицкий: «Что он вам сказал?» -- «Анекдоты друг другу рассказывали».
-- Видимо, оперативно уточнялось отношение главы государства к опальному Семичастному. Как восприняли республиканские лидеры ваш перевод в Украину?
-- После моего приезда в Киев первый секретарь ЦК Компартии Украины Шелест сразу собрал бывших комсомольцев, сотрудничавших со мной в послевоенные годы в Украине, и предупредил, чтобы они были со мной поосторожней. Чуть позже, подвыпив на приеме, Петр Ефимович меня похвалил (это было где-то в 1969 году): «Вы себя правильно повели, мы вами довольны». -- «Вы что же, думали, я заговоры буду устраивать или оппозицию здесь создавать? Не хватало мне еще этим заниматься! Вы же не случайно кое-кого предупреждали, чтобы ко мне относились с опаской». «Как, разве тебе об этом известно? -- удивился Шелест. -- «Да, знаю, о чем вы беседовали с моими бывшими сослуживцами, и не дождетесь, чтобы я пошел на авантюры».
Просто до смешного доходило: из девяти зампредов Совмина восемь -- члены ЦК, подведомственные мне министры -- тоже кандидаты или члены ЦК, я -- нет. Представляете положение? Видимо, руководству Украины пришло указание из Москвы держать меня в «черном теле» и не «пускать» дальше депутата Верховного Совета УССР, что неукоснительно соблюдалось.
-- В 1963 году Владимира Васильевича освободили от должности председателя Совета министров Украины, отправив обратно в Днепропетровск первым секретарем обкома партии, -- продолжил Владимир Ефимович. -- При этом он оставался кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. Когда в те времена он появлялся в Москве, я как председатель КГБ СССР оставлял ему положенные ранее привилегии: тот же номер в гостинице, автомобиль, охрану, номер телефона. Владимир Васильевич меня даже предостерегал: «Вам попадет!», -- но то были, как сейчас говорят, мои проблемы. Он относился ко мне с доверием и по-доброму, хотя и был другом Брежнева и, разумеется, служил ему верой и правдой.
Я считал и считаю, что Владимир Васильевич Щербицкий был неглупым человеком, на голову выше других по культуре, эрудиции. Не любил повторять на заседаниях чужую «жвачку». Мыслил самостоятельно, сам готовился к выступлениям и высказывал собственные мысли. Это мне в нем всегда нравилось. Но вместе с тем он был верноподданным и преданным служакой.
Еще во времена Шелеста освободилась должность первого секретаря Киевского обкома партии, на нее рекомендовал заведующего отделом Цыбулько. Щербицкий поинтересовался моим отношением к бывшему комсомольскому работнику. «Ну назначили и назначили, -- спокойно ответил я. -- Володя человек неплохой, хорошо воевал, сильно обгорел в танке. Но, как мне кажется, по умению ладить с людьми не очень подходит на должность первого секретаря. Вряд ли ему по силам такой пост, тем более в столичном обкоме, где сосредоточена вся украинская элита».
Владимир Васильевич мне признался, что существовала предварительная договоренность о моем назначении первым секретарем в любой освобождающийся обком. Но в таком случае, сказал я ему, Семичастного надо было бы избрать в состав ЦК КПСС и депутатом Верховного Совета СССР. Вряд ли Брежнев даст согласие на такой поворот событий. «Вы плохого мнения о Брежневе», -- возразил мне Щербицкий. «Я о нем такого мнения, какое у меня сложилось. Вы меня уже не переделаете».
Но, став в 1972-м первым секретарем ЦК Компартии Украины, Владимир Васильевич так и не выдвинул меня на должность первого секретаря обкома, хотя к этому времени не одна вакансия освобождалась. Я оставался зампредом Совмина, не выезжавшим ни в одну командировку по Советскому Союзу, не говоря уже о загранице. Был невыездным даже на Дни культуры Украины, проводимые в соседних республиках. Даже к семье в Москву ездил строго на субботу и воскресенье, а в понедельник -- будь добр, сиди на рабочем месте. Вот как меня боялись!
-- Так вы 14 лет проработали в Киеве, а ваша семья все это время жила в Москве?
-- Да. Женился я довольно рано -- еще секретарем Донецкого обкома комсомола. Моя жена в то время была студенткой Донецкого индустриального института (сейчас ДПИ). После защиты кандидатской диссертации по специальности «Термическая обработка металлов» ей присвоили звание доцента. Сейчас, конечно, уже не работает, но не теряет связи с кафедрой Станкоинструментального института, где в прошлом преподавала материаловедение.
В 1947 году, когда я работал в Киеве, у нас родился сын. Сейчас он тоже кандидат технических наук. Дочь в те годы заканчивала мединститут. Наши дети в Москве нашли себе спутников жизни, у них было много друзей. Решил: буду семью срывать с насиженного места? А если завтра меня отправят в Узбекистан, я их тоже за собой потащу?
Щербицкий мне вначале все время твердил: «Забирай в Киев семью, а то сопьешься; бабы, знаешь, и прочее». «Вот тут, -- говорю, -- вы меня не поймаете. Как сегодня говорят, не дождетесь. Уж я-то сумею вести себя достойно. В решении Политбюро ведь не записано: «Утвердить Семичастного первым замом вместе с женой?» Не сдержавшись, Владимир Васильевич от души рассмеялся и вдруг разоткровенничался: «Да ладно, я вот тоже за собой возил, а Валерка-то шалопаем стал, спился».
-- Владимир Ефимович, давайте немного отвлечемся от рабочих моментов и поговорим о душевном. Чем для вас является дом?
-- Домашний очаг меня крепко держит на этой земле, для меня оно мощный стержень с прочными традициями. В юности я всегда шутил, что в нашем доме своя комсомольская организация -- семь братьев (теперь, к сожалению, все покойные) и сестра (ей 91 год). Отец вступил в партию по ленинскому призыву в 1924 году. Хотя был малограмотным -- закончил лишь два или три класса церковно-приходской школы, но очень активным коммунистом, безоговорочно преданным партии. Моя мать, родившая 11 детей (две сестры и один годовалый малыш умерли в гражданскую задолго до моего рождения), была награждена орденом «Материнская слава».
И сейчас со мной в пятикомнатной квартире на Малой Бронной живут восемь человек, прямо настоящая коммуналка: сын с внучкой, дочь (после окончания мединститута вынуждена заниматься коммерцией) с внуком, его женой и правнучкой и мы с супругой.
Род Семичастных многочислен и интернационален. У моего внука жена армянка, у одного брата -- еврейка, у другого -- гречанка, у одной из многочисленных племянниц муж азербайджанец, но семейные традиции взаимопомощи соблюдают абсолютно все. И так как я все время был «на виду», конечно, старался помогать родным. Раньше это казалось нарушением некой этики, но в сравнении с современными делами -- просто смешные мелочи!
Кому-то помог с квартирой, кого-то устроил на работу, ходатайствовал, чтобы кого-то допустили к экзаменам в институте. Можно сказать, что вся родня прошла через мои руки. Все сегодня ко мне относятся уважительно, с почтением…
-- А теперь давайте вспомним ваше возвращение после опалы -- из Киева в Москву.
-- Под конец работы в Украине у меня случился обширный инфаркт и я написал об этом в двух письмах Брежневу. Ни ответа, ни привета. Третье письмо получилось очень злое и резкое, чтобы в конце концов мне разрешили вернуться в Москву, к семье. Прямо так и написал: «Нельзя поступать не по-человечески! Когда я был нужен для того, чтобы провести октябрьский пленум по снятию Никиты, вы со мной были в дружбе. Сейчас же я к вам обращаюсь, а вы даже не соизволите ответить. Не будете решать этот вопрос -- так и скажите. По крайней мере все будет ясно, но объясните, почему?»
Наконец Щербицкий мне сообщил, что звонил Леонид Ильич по поводу этих писем. Ну, говорю, наконец-то удосужился. Но мой вопрос решился только в 1981 году, после XXVI съезда КПСС. Боялись, что до съезда буду претендовать на членство в ЦК? Но я-то знал, что этого уже никогда не будет. Меня ведь даже на XXIY съезд КПСС и на предшествовавший ему пленум ЦК не пригласили, хотя в 1971-м я был еще членом ЦК КПСС и депутатом Верховного Совета СССР.
Перед общесоюзным съездом в республиках обязательно проводились региональные. Накануне Щербицкий, еще будучи председателем Совмина, собирает своих замов и говорит: «Мы завтра улетаем на пленум в Москву, а на хозяйстве остается Семичастный». Но из трех первых замов только я один член ЦК, Соболь и Кальченко как кандидаты не имели права решающего голоса. Неужели восьми заместителей на время отсутствия трех первых замов недостаточно? Что, в республике чрезвычайное положение, стихийное бедствие? Не пустить меня на пленум вправе только сам пленум, выразив мне недоверие! Я еду.
Через час звонит мне Щербицкий: давайте договоримся… «О чем?» -- «Ну тогда завтра в 10. 00 вас во Дворце Украина примет Шелест (у него уже был кабинет за сценой). Сначала Петр Ефимович принял Погребняка и председателя Укрсовпрофа Сологуба, которых соответственно избирали секретарем ЦК и членом Политбюро. Когда зашел я, Шелест, всегда бывший со мной на «вы» и по имени-отчеству, перешел на «ты»: «Да чего ты поедешь?» -- «Я не комсомолец в коротеньких штанишках. Зачем со мной вся эта игра?»
Одним словом, мы не договорились. Не дожидаясь окончания съезда, я сел в машину и поехал на аэродром. Как депутату мне немедленно выдали билет и я вылетел в Москву.
-- Зашел в свою квартиру на Малой Бронной, -- вспоминает Владимир Ефимович. -- Вдруг мне с предложением встретиться позвонил (еще на моем письменном столе стояла батарея телефонов) бывший секретарь Херсонского обкома партии Петр Елистратов, который заменил меня на должности секретаря ЦК Компартии Азербайджана, а чуть позже стал первым секретарем Марийского обкома партии. «Давай, только не у меня, -- ответил я ему. -- Сразу же будет известно, о чем мы говорим. К тебе в гостиницу тем более не поеду». И мы вышли сюда, на пруд, возле которого сразу же собралось пять или шесть оперативных машин. Нас и фотографировали, и ходили за нами.
В Кремль на пленум ЦК я шел пешком минут 20, и все это время меня сопровождали ребята из разведки, одного я узнал. Когда я зашел за угол старого университета, он выскочил прямо на меня. Взяв парня за руку, я сказал: «Передай начальству, что плохо работаешь! Я тебя засек». Он покраснел, как рак, а я перешел дорогу к Манежу и зашел в Кремль. По моему удостоверению члена ЦК всюду пускали: в Дом правительства, в Кремль, в ЦК. А вот на съезд я уже не поехал, потому что не было ни приглашения, ни мандата.
Кстати, Елистратова в ту же ночь увезла «скорая» -- якобы с алкогольным отравлением. Накануне у него в гостях побывали «земляки» Гейдар Алиев, нынешний президент Азербайджана, и первый зампредседателя КГБ, бывший председатель КГБ Азербайджана Цвигун. Из-за того, что мы с Елистратовым часок походили вокруг прудов, возникли подозрения о готовящемся выступлении. И Елистратова не избрали в состав ЦК, а вскоре направили советником в наше посольство в Афганистане. Со временем он вообще исчез из поля зрения.
А мне после XXVI съезда КПСС позвонил Щербицкий: «Завтра вас в Москве ждет Константин Черненко». Он был у Брежнева в роли второго секретаря. Такой уровень -- а какая серость! Таких людей я бы в партию не принимал. Они все и погубили. Разложение в стране началось при Хрущеве, а при Брежневе достигло невиданных масштабов! Он был помешан на наградах, которых насобирал не то 130, не то 140. А Черненко вился вокруг него -- посредственный, недалекий человек на уровне зав. отделом пропаганды заштатного региона, да и то плохого завотделом, потому что я знал людей значительно умнее на таких постах.
«Куда бы вы хотели?» -- спросил меня Черненко. «В императоры!.. » А что я еще мог ответить на такой, мягко говоря, дурацкий вопрос? Знали ведь мой послужной список, на что я способен: в личном деле же все учитывалось.
Я не постеснялся ему напомнить, что при моем переводе в Киев даже должность со мной прислали. Что же, сейчас в Совмине СССР, Комитете народного контроля СССР нет никаких вакансий? От должностей замминистра культуры РСФСР по памятникам и музеям, заведующего отделом кадров во Всесоюзном агентстве авторских прав я отказался.
Пристроили меня заместителем председателя правления Всесоюзного общества «Знание», которым в то время руководил академик Басов. Здесь я проработал до 1986 года. Но возраст-то уже был пенсионный. Как только об этом заикнулись, тут же написал письмо в ЦК. Мне назначили персональную пенсию, прикрепили к поликлинике, выделили дачу, машину, то есть все на уровне министра, и не просто министра, а бывшего председателя КГБ. Егор Лигачев со мной согласовывал проект этого решения, по-доброму распрощался: мол, звони в любое время дня и ночи. Но скоро и его самого отправили в отставку.
Вот какие в моей жизни были перипетии…
Попрощаться с бывшим председателем КГБ СССР в клуб ФСБ России на Лубянке пришли 100 тысяч человек, в том числе лидер коммунистов Геннадий Зюганов, депутат Госдумы Йосиф Кобзон, космонавт Алексей Леонов, бывшие чекисты. Гроб с телом покойного несли лучшие бойцы подразделения «Альфа». Похоронили Владимира Ефимовича Семичастного на Троекуровском кладбище.