60 лет назад началась самая страшная война в истории человечества, унесшая жизни каждого второго из семи миллионов украинцев, призванных в ряды Советской Армии в годы Великой Отечественной
Взгляд на события Великой Отечественной войны за последние годы менялся неоднократно. Из страны, заплатившей за победу жизнью 30 миллионов своих граждан, Советский Союз превращался то в кровожадного агрессора, то в пассивную жертву международного заговора против первого коммунистического государства. И все же в истории надолго останется незаживающий рубец трагедии миллионов людей, невольно втянутых в кровавую бойню. Пользуясь воспоминаниями очевидцев, мемуарами и изысканиями историков, мы попытались вспомнить события первых дней войны.
Примерно в половине четвертого ночи немецкий посол в Москве, стоя перед наркомом иностранных дел Советского Союза Вячеславом Молотовым, зачитывал текст германской декларации о «военных контрмерах против СССР». По указанию Гитлера в декларации было запрещено упоминать слова «война» и «нападение». Сам Молотов в своих мемуарах писал, что, когда Шуленбург читал текст декларации, его голос дрожал, а глаза были полны слез. Выслушав посла, нарком долго молчал, а затем тихо произнес: «Это война? Вы считаете, мы ее заслужили?» Едва сдерживаясь, немецкий посол добавил от себя, что не одобряет решение своего правительства.
В эти же минуты в Берлине советский посол Деканозов, всю ночь добивавшийся встречи с министром иностранных дел Германии Риббентропом, чтобы заявить очередную ноту протеста в связи с участившимися нарушениями германскими самолетами воздушного пространства СССР, попал наконец в его кабинет. Личный переводчик Гитлера Шмидт, присутствовавший на встрече, так описывает ее в мемуарах: «Риббентроп нервничал и на слова Деканозова о воздушном пространстве ответил, что сейчас это не имеет значения, и вручил послу декларацию об объявлении войны. Пораженный посол довольно быстро пришел в себя и резко заявил: «Вы пожалеете о том, что совершили это нападение! Вы за это дорого заплатите!» Он поднялся, поклонился и, не подавая руки Риббентропу (что раньше было делом обычным), направился к двери. Провожая посла, министр шептал: «Я был против этого нападения».
Но даже в момент официального объявления войны немцы проявили цинизм, так как боевые действия на границе начались уже полчаса назад. Вот какие слова написал немецкий фельдмаршал Гейнц Гудериан в своих мемуарах «Воспоминания солдата»: «Ночью 22 июня я прибыл в расположение своих войск. Новость, что мы нападем первыми, приободрила всех. Офицеры штаба поинтересовались нашими шансами на успех в этой кампании. Я ответил: «У нас нет ни одного шанса выиграть эту войну». Офицеры разочарованно смотрели на меня… Я взглянул на хронометр. Было 3 часа 15 минут. Тяжелый вздох невольно вырвался у меня из груди -- я отдал приказ начать артиллерийскую подготовку».
Пока в Москве и Берлине чиновники обменивались нотами, на границе уже полным ходом шли бои.
-- 22 июня наш взвод численностью 77 человек располагался лагерем в полукилометре от границы, -- вспоминает киевлянин Антон Грищенко, ветеран войны, участник первых боев на границе, в 1941 году командир взвода (95-я стрелковая дивизия, район румыно-советской границы, Молдавия), -- Несколько дней мы проводили учения. И как раз в ночь на 22 июня должны были вернуться в казармы в Кишинев. Но ночью от пограничников стали поступать донесения о том, что на противоположном берегу реки Прут скопилось много немцев. Были замечены резиновые лодки и плоты. Примерно в два часа ночи часовые привели в расположение взвода перебежчика с румынской стороны. Он утверждал, что немцы скоро пойдут в атаку. Рассказывал, что их часть несколько дней назад прибыла из Бухареста к советской границе. В пути перебежчик видел огромные колонны танков, пехоты, артиллерии, двигающиеся к границе. Стоя на коленях, он умолял ему поверить, клялся, что он друг. Мы вызвали комиссара, и тот приказал расстрелять перебежчика, посчитав его диверсантом.
Где-то в начале четвертого командир пограничного дозора сообщил, что немцы начинают переправляться через Прут, и, как только лодки достигнут середины реки, он откроет огонь. Вскоре мы услышали стрельбу. Буквально через пару минут я получил приказ броском занять со взводом высоты у границы. Помню, когда мы бежали эти пятьсот метров, налетели штурмовики и начали нас обстреливать. Солдаты рассыпались по полю, но продолжали бежать к позициям. На ходу нам раздавали патроны и гранаты, которые мы запихивали прямо за пазуху.
К высоткам мы подоспели вовремя: из трех пограничников бой вел только один. Второй был ранен. Третий убит. Началась перестрелка. Но немцы уже высадились на наш берег, и нам нужно было во что бы то ни стало сбросить их в реку. И хотя немцев было человек 300--350, я повел бойцов врукопашную. Знал, что ребята не подведут: многие воевали в финской войне и имели боевой опыт. В первые секунды боя мы получили преимущество: большинство гитлеровцев были вооружены автоматами и для рукопашного боя имели только ножи, а мы держали в руках автоматические карабины с примкнутыми штыками. Практически всю первую шеренгу немцев, бросившуюся на нас, мы закололи штыками. А потом уже в ход пошли и ножи, и кулаки, и даже зубы: один из бойцов прокусил немцу горло. Бой был страшным, но фашистов мы одолели, хотя их было в три раза больше.
Весь день 22 июня мы отбивали атаки гитлеровцев, пытавшихся переправиться на наш берег. К ночи бой стих. Мы недосчитались двадцати четырех бойцов. Когда стемнело, тыловики привезли еду: с прошлой ночи в рту не было ни крошки. Каша была хоть и кукурузная, но вкусная, с бараниной. Бойцы ели, громко делясь впечатлениями о минувшем бое. Никто не выказывал страха. Официально об объявлении войны не сообщалось, но мы понимали, что это война. А чуть позже из молдавского села девушки привезли солдатам целый воз черешни. Еще не вымытыми от крови руками солдаты набирали сочные ягоды в каски и с удовольствием ели. В это время жены офицерского состава перевязывали раненых. Женщины отказались уезжать в тыл, хотя имели на это право. Отправив детей, они вернулись к передовой и организовали санитарный пункт. Многие бойцы обязаны им жизнью.
Мужеством и стойкостью советских солдат восхищались и немцы! В сборнике «Откровения и признания. Дневники и секретные речи» есть отрывок из дневника немецкого офицера, где он писал о боях за Брестскую цитадель: «Многие солдаты моей роты были поражены увиденным в крепости. Среди разбитых строений я видел обезображенные тела русских солдат, оторванные руки, ноги, головы. Они умирали страшной смертью. Тела некоторых просто вплавились в стены от залпов огнеметов. Несмотря на страшные раны, они сражались… Солдат, которому куском обвалившейся стены отдавило ноги, продолжал стрелять из пулемета, пока не получил несколько пуль в голову. У другого не было нижней челюсти -- видимо, оторвало пулей, и он умер с неразорвавшейся гранатой в руке от автоматной очереди в живот… Я не знал ни одного солдата в нашей дивизии, который смог бы сражаться с такой стойкостью, как эти русские. Может быть, таких солдат нет и во всем вермахте… »
Утром Сталин пытался дозвониться до Гитлера, чтобы сообщить о провокациях на границе
В то время, когда на границах уже во всю шли бои, в Кремле все еще склонны были думать, что это провокация, и пытались решить все мирным путем. В книге «Операция «Гроза» российский публицист Игорь Бунич на основе уникальных документов описывает картину событий в Кремле и Рейхсканцелярии:
«… Перед войной Германия и СССР имели договоренность, что о провокациях на границе обе стороны будут сообщать немедленно. Гитлер, пытаясь скрыть свои планы, в последнем письме Сталину предупреждал, что отдельные генералы в вермахте способны пойти на военную провокацию. И когда ночью 22 июня 1941 года на границах началась стрельба и немецкие танки двинулись в атаку, Сталин «в рамках достигнутой договоренности» отдал распоряжение связаться с Берлином и пытаться дозвониться до Гитлера или, на худой конец, до Риббентропа, чтобы сообщить недисциплинированных генералах, предпринявших провокационные акции, о возможности которых дальновидный Гитлер давно предупреждал. Однако до имперской канцелярии оказалось не так-то просто дозвониться -- все линии были заняты. Сталин продолжал требовать от связистов установить контакт, когда немецкий посол Шуленбург вручил Молотову ноту об объявлении войны. Возможно, Сталин думал, что посол, вошедший в сговор с генералами, морочит ему голову. Он продолжал звонить в Берлин.
Наконец, удалось связаться с Рейхканцелярией в Берлине. Там, оценив царивший в Кремле хаос, продолжали морочить голову, обещая кому нужно доложить и разобраться. Через своих помощников Сталин требовал сообщить немедленно об инциденте лично Гитлеру. Но им ответили, что фюрера разыскать никак не удается, и предложили перезвонить завтра утром.
И тут Сталин понял, что ему морочат голову, а переговоры, если они и состоятся, легче будет вести, вышвырнув немцев с советской территории. Поэтому всего через три с половиной часа после немецкого вторжения в штабы всех фронтов полетела знаменитая директива за подписями наркома обороны Тимошенко и начальника генерального штаба Жукова: «Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь, до особого распоряжения, наземным войскам границу не переходить». К полудню в Кремль к Сталину прибыли Жуков и Тимошенко. Они пришли к выводу, что никакой высадки в Англии, о которой твердило последнее время германское руководство, не будет, а все это лишь умело поданная дезинформация, чтобы скрыть планы нападения на Советский Союз. И тогда Сталин решил начать наступательную операцию «Гроза». Согласно замыслу ее разработчиков, Красная Армия, пользуясь троекратным превосходством над противником в танках, самолетах, артиллерии и живой силе, уже через месяц должна была стоять у стен Берлина. Все телетайпы, радиопередатчики на всех линиях прямой связи, надрываясь, начали передавать в войска позывной «Гроза»».
А для многих мирных граждан война 22 июня 1941 года началась только около двенадцати часов дня, когда нарком иностранных дел Вячеслав Молотов обратился к советскому народу. А до этого момента они не знали, что же происходит на самом деле.
-- С самого утра 22 июня мы с товарищем начали готовиться к походу на стадион, -- вспоминает киевлянин Евгений Малеев, проживавший до войны на улице Горького. -- Для нас, тринадцатилетних мальчишек, побывать на футбольном матче было целым событием. Чуть ли не с восьми утра мы приводили себя в порядок: чистили вещи, мылись. Когда же часов в десять вышли во двор, -- услышали отдаленные звуки орудийных выстрелов. Оказалось, что стоящая на окраине города зенитная батарея вела огонь по кружившему самолету. Тот день был ясный, солнечный, и мы разглядели, что самолет не похож на наш. Это оказался немецкий разведчик. Его так и не сбили. Потом люди стали говорить, что ночью бомбили Бровары: там находился военный аэродром. Кто-то предположил, что началась война.
Помню, на улице стали собираться люди из окрестных домов, что-то обсуждали. Все были взволнованы. А нам, мальчишкам, было интересно другое -- мы бросились к окраине города искать осколки от зенитных снарядов. Моему другу посчастливилось найти кусочек разорвавшегося снаряда. Все остальные мальчишки с завистью просили его дать хоть на секунду подержать осколок в руках.
Когда мы вернулись, по радио уже выступал Молотов, он говорил, что началась война, что немцы вероломно напали на Советский Союз, но мы все рано победим. Помню, мать тогда расплакалась, а стоявшие рядом пожилые мужчины начали тихо переговариваться. Я услышал несколько слов о том, что они не верят в победу над немцами. В то, что гитлеровцев удастся победить, тогда не верили многие. Но мы, мальчишки, огорчились не из-за войны, а из-за того, что отменили футбольный матч.
Через несколько дней в доме напротив появились беженцы со Львова. У киевлян был шок: никто не мог поверить, что за пять дней войны фашисты дошли так далеко. И когда в городе появились агитационные плакаты с надписями вроде «Наше дело правое, победа будет за нами», их втихую срывали и даже писали краской: «Не верим».
Пока Молотов вещал на всю страну о начале войны, корпуса и дивизии, уже принявшие позывной «Гроза», ринулись в атаку. Даже в условиях внезапного нападения и огромных потерь в первые часы войны Красная Армия смогла показать, на что она способна.
В книге «Ледокол» Виктор Суворов пишет: «… Вскрыв пакеты по сигналу «Гроза», командиры частей доставали оттуда пачки оперативных приказов с названиями прусских, польских и румынских городов и других населенных пунктов, взять которые предписывалось в первые 72 часа после начала операции.
На Северо-Западном фронте командир танковой дивизии полковник (впоследствии знаменитый генерал) Черняховский бросил свои танки в наступление на Тильзит с целью развить наступление на Кенигсберг. За несколько часов он буквально разметал вставшие на его пути немецкие пехотные и артиллерийские части, продвинувшись вглубь Восточной Пруссии на 25 километров.
На Западном фронте сложилась еще более парадоксальная ситуация. Танковая дивизия 14-го механизированного корпуса под командованием подполковника Сергея Медникова одновременно с немецкими танками, только в другом направлении, форсировала Буг и начала наступление на польский город Демблин. Подполковник едва сдерживал порыв своих танкистов, которые наблюдали колонны немцев в бинокль и были готовы броситься за ними вдогонку. Медников надеялся, что немецкие танки будут остановлены соседями-артиллеристами. А его дивизия ворвалась в расположение немецких частей, которые были ошеломлены дерзкой атакой русских. Уничтожая огромные колонны противника, советские танкисты продвинулись на тридцать километров вглубь занятой в 1939 году немцами польской территории. Их заставило остановиться только отсутствие горючего и боеприпасов.
А на Южном фронте советские войска, которые были тайно развернуты в междуречье Днестра и Прута, по сигналу «Гроза», при поддержке кораблей и морской пехоты Дунайской военной флотилии, разметали румынские заградительные части. К полудню над зданием городской ратуши румынского города Килия-Веке взвился красный флаг. Город был захвачен советскими войсками, которые хотели наступать и дальше, но получили приказ закрепиться. Красноармейцы и моряки удерживали город больше трех суток, отбивая тщетные атаки немцев и румын. Как только враг шел на штурм, на него обрушивали лавину огня дунайские корабли. Только по приказу штаба фронта, дивизии которого быстро откатывались на восток, наши войска покинули город, вернувшись к границе… »
На границе тогда происходили почти невероятные случаи. Вот, что вспоминал киевлянин Леонид Видубицкий (к сожалению, недавно ушедший из жизни) -- ветеран Великой Отечественной войны, в начале войны механик-водитель танка одной из особых механизированных бригад Киевского особого военного округа: «Ночью 22 июня расположение бригады сильно бомбила немецкая авиация. Много машин сгорело. Когда часов в восемь утра пришел приказ атаковать колонну немцев. На ходу оказалось всего 15 танков. Однако и это была грозная сила. Тремя группами бригада пошла на перехват, но из-за плохой связи экипажи потеряли друг друга. Неожиданно наш отряд выскочил на запыленную дорогу. Пыль была такая, что в метре ничего не было видно, но вдали слышался шум моторов. Командир группы посчитал, что это немцы, и решил преследовать их. Несколько минут мы двигались почти вслепую. Неожиданно пыль развеялась, и мы увидели, что наши четыре танка оказались посредине немецкой колонны. И мы, и немцы опешили. Тут командир отдал экипажам приказ уводить танки, а сам на своей «бетешке» (БТ-7. -- Авт. ) принялся давить немцев. Воспользовавшись замешательством противника, нам удалось скрыться. Вечером мы вернулись на это место. Командирский танк сгорел -- его забросали гранатами. Но вокруг него лежало с десяток искореженных немецких машин и бронетранспортеров».
Однако героизм отдельных застав, взводов, полков и дивизий не мог исправить катастрофическую ситуацию, в которой оказалась Красная Армия на всех фронтах. Буквально за несколько первых дней войны было потеряно все, что накапливалось годами, а шестимиллионная армия практически перестала существовать.