О том, что пришлось вынести нашим согражданам в немецкой неволе, рассказывает бывший узник концлагеря Дахау
Два года назад Германия пообещала выплатить денежную компенсацию жертвам нацизма или их наследникам. Долгое время Бундестаг откладывал начало выплаты денег, объясняя задержку тем, что в американских судах находятся иски бывших подневольных рабочих к немецким предприятиям. Но на днях судья США Ширли Крам, которая занималась этими делами, отклонила все иски. Она заявила, что такое решение было принято, чтобы начать наконец массовые выплаты сотням тысяч людей, пострадавшим от фашистов.
Рассказать о ситуации с выплатами и о своей нелегкой судьбе «ФАКТЫ» попросили члена Интернационального комитета узников концлагеря Дахау Юрия Пискунова, который в годы войны был узником концлагеря.
-- Недавно я ездил в Германию, посещал музей-мемориал, созданный на месте концлагеря Дахау. Сотрудники музея пригласили на годовщину освобождения бывших узников из разных стран.
-- Обсуждался ли на встрече вопрос предстоящей выплаты компенсаций жертвам нацизма?
-- Да, разговоры об этом велись. Хочу отметить, что простые немцы убеждали нас в том, что полностью поддерживают инициативу выплаты денег людям, пострадавшим от фашистов, и, так же, как мы, не понимают, почему правительство Германии не торопится выполнять свои обещания.
Как заявил на одной из встреч представитель немецкой общественной организации, помогающей бывшим узникам, Эрнст Грубе, в принятом Бундестагом законе о создании фонда «Память, ответственность и будущее» в первую очередь учитываются интересы немецких фирм, которые нуждаются в обеспечении правовой защиты от претензий со стороны жертв нацизма. А выплате компенсаций отводится второстепенная роль.
-- Не чувствовали ли вы какой-либо враждебности со стороны немцев?
-- Нет. Нас принимали очень тепло. Мы жили в немецких семьях и никакой враждебности с их стороны не ощущали. Однажды произошел такой случай. Нам предложили бесплатно обследоваться в местной поликлинике. Привезли, посадили в общую очередь. И тут одна старушка, узнав, кто мы, достала из кошелька все деньги, которые у нее были с собой, и попыталась отдать их нам.
-- Расскажите, как вы попали в концлагерь?
-- Я родом из Запорожья. В 1941 году мне было 15 лет, я учился в ремесленном училище при заводе «Коммунар». С приближением линии фронта началась эвакуация. Наш эшелон, проехав всего 150--200 километров, попал под бомбежку. Меня ранило в ногу, и я вернулся домой.
В первый год оккупации массовых облав не было, но все жители должны были регистрироваться на бирже. Многих молодых людей отправляли на работы в Германию. Мне несколько раз удавалось этого избежать. Но в конце концов я туда попал, только не на работу, а в концлагерь…
Через биржу меня направили работать в запорожское железнодорожное депо на загрузку паровозов углем. В середине 1942 года мы, бывшие комсомольцы, организовали небольшую подпольную ячейку и решили вредить оккупантам. К примеру, имея доступ к железнодорожным составам, идущим на восток, мы старались сделать все возможное, чтобы они не дошли до места назначения. Мы засыпали песок в буксы, разъединяли воздушные шланги, ломали тормозные устройства.
Конечно, немцы не могли не заметить, что вагоны ломаются в пути. Они усилили контроль, и в апреле 1943 года нас арестовала служба СД. Нас допрашивали, пытали, спины были синими от побоев. Вопрос был один: имели ли мы связь с организованным подпольем. Следствие велось три месяца. В это время линия фронта приблизилась к Запорожью. Однажды на рассвете нас выгнали на улицу и загнали в грузовики. Когда колонна тронулась, все затаили дыхание. Дело в том, что за воротами тюрьмы дорога разветвлялась, и мы все прекрасно знали: если машины повернут налево, значит нас везут за город к большой балке, где немцы расстреливали людей. К счастью, автомобили повернули направо.
К вечеру нас привезли в Днепропетровск, в лагерь. Там мы пробыли недолго. Наши войска приблизились к городу. Мы часто видели пролетающие над лагерем самолеты с красными звездами на крыльях. В сентябре нас перевели за город и поместили в кошарах, где до этого содержали скот. Мне запомнился огромный котел, стоящий посреди двора. В нем готовили еду. Хотя едой это назвать трудно. Немцы привезли на телеге только что выкопанную картошку вперемешку с землей, травой, и стали лопатами забрасывать эту смесь в кипящую воду.
Через три дня нас под охраной автоматчиков погнали к ближайшей станции и погрузили в вагоны, где уже были люди. Эшелон тронулся на запад. Ехали мы пять дней. Теснота была ужасная, по нужде выпустили всего один раз за все время, кормили тоже только один раз -- дали по маленькому кусочку сыра. Воды вообще не давали.
Концлагерь Маутхаузен, куда нас привезли, произвел страшное впечатление: высоченные толстые стены, пулеметчики на вышках, собаки, колючая проволока. Меня поразил один из прибывших заключенных. Он тащил с собой два огромных тяжелых чемодана. Дорога от станции до лагеря тянется около километра и все время идет в гору. Как изможденный человек их тащил, да и вообще, как смог довезти их, я не представляю. Когда чемоданы открыли, в них оказались… книги. Больше никаких вещей он с собой не взял. Естественно, все его «богатство» немцы отняли.
Прибывших заключенных развели по баракам, которые и так были переполнены. Никаких нар в них не оказалось. Люди спали прямо на полу, укладываясь очень плотными рядами. Бывало, ночью встанешь, а обратно втиснуться уже не можешь. Так и стоишь до утра.
-- Вы провели в этом лагере всю войну?
Нет. В Маутхаузене я пробыл недолго. Через полтора месяца немцы отобрали 60 малолетних узников и отправили нас в Дахау. Лагерь был разделен колючей проволокой на две части. В одной находились карантинные и специальные бараки, а во второй -- рабочая зона, то есть бараки с заключенными, которых заставляли работать.
Кстати, командовали нами не нацисты, а начальство из самих заключенных, так называемые блоковые и штубовые. Каждый барак делился на четыре отделения -- штубы, ими управляли штубовые, подчинявшиеся в свою очередь блоковому. А уже он отчитывался перед блок-фюрером, который отвечал за несколько бараков. Охранники очень редко заходили в бараки. Зато когда заключенных выводили на работы за пределы лагеря, их охраняли автоматчики и эсэсовцы со злющими, вечно лающими собаками. Когда гнали колонну, один шаг в сторону мог стоить заключенному жизни -- нацисты стреляли без предупреждения.
Вообще блоковыми и штубовыми назначались в основном старожилы, привыкшие к лагерной жизни и находившиеся под полным влиянием нацистов. Это были люди самых разных национальностей, попадались среди них и заключенные из СССР.
-- Вы знали о том, что происходит на фронте?
-- Мы жили этим, по крупицам собирали информацию о ходе войны. Одно время нас отправляли разбирать привезенные с востока груды металла, которые когда-то были фашистскими самолетами. Так вот, по количеству обломков было видно, что бьют фашистов крепко.
А потом я попал в команду, занимавшуюся расчисткой железнодорожных путей и руин после авианалетов союзников. Иногда, разбирая завалы, мы находили немецкие газеты. Жадно вчитываясь в сухие строки некрологов, печатавшихся на последних страницах, мы искали названия мест, где погибли немецкие солдаты. Так мы пытались определить, где проходит линия фронта. Правда, именно газеты однажды чуть не стоили мне жизни.
Как-то я решил пронести их в лагерь и спрятал под одежду. Но немцы нашли газеты. Меня отвели в сторону и поставили на специальное место, где обычно выставляли узников, пытавшихся бежать. Им на шею вешали табличку с надписью «Я снова здесь».
Я стоял и думал, что газовой камеры или расстрела мне не избежать. Через полтора-два часа эсэсовец повел меня в ту часть лагеря, где я никогда не бывал и даже не представлял, что там находится. Мы зашли в какое-то здание и долго двигались по длинному коридору. Потом конвоир открыл дверь и втолкнул меня в камеру с четырьмя дверями. За каждой из них находилось крохотное квадратное помещение шириной не больше 70--80 сантиметров. Именно туда меня и втиснули.
Провел я там 10 суток. Мне приходилось все время стоять, даже если удавалось как-то скрючиться и присесть, втиснувшись между стенами, то подняться было уже невозможно. Только когда охранник приносил баланду, я вываливался на пол и пытался как можно дольше пролежать, вытянув ноги. Один охранник жалел меня, и, оставив тарелку с едой, выходил из камеры, давая мне возможность немного прийти в себя и спокойно поесть. Иногда удавалось пролежать несколько часов. Кормили меня раз в день. Давали миску брюквенной баланды и маленький кусочек хлеба.
Когда меня выпустили, я был так слаб, что едва мог передвигаться. Зная, что фашисты делают с немощными, мои соседи -- австрийцы -- каким-то образом устроили так, что меня перевели в лагерный госпиталь. Это был обычный барак из нескольких отделений. Весь медперсонал состоял из заключенных, а эсэсовцы старались обходить этот барак стороной, боясь инфекционных заболеваний. Было еще одно страшное преимущество: если ночью кто-то умирал, нам доставалось больше пищи. Отделение было рассчитано на 50 человек, и когда утром мы обнаруживали, что ночью кто-то умер, старались скрыть это до раздачи пищи. Лишние порции делили между выжившими.
В госпитале я встретил освобождение. 29 апреля 1945 года нас освободили американцы, и через полтора месяца я попал к нашим. Несколько раз нас перевозили, а когда мы приехали в Венгрию, в Будапешт, меня призвали в армию.
-- Когда вы попали в армию, состояние здоровья уже улучшилось?
-- Я еще был очень ослаблен, но мне помог случай. Венгрия славится своими виноградниками. Так вот наш политрук отобрал таких, как я, и под предлогом проведения политзанятий выводил нас за пределы части, в виноградники. Вместо прослушивания политинформации мы вдоволь наедались винограда. Ведь нам очень не хватало витаминов. Так я постепенно набрался сил.
-- В Дахау сжигали людей в газовых камерах?
-- Да. Хотя главная фабрика смерти находилась в Освенциме. Но в Дахау был свой, особый способ убийства. Недалеко от лагеря находился полигон Гербертсхаусен, обнесенный бетонной стеной. Он представлял собой ряды валов и низин и имитировал пересеченную местность. Здесь тренировали новобранцев. Заключенных выпускали на полигон и заставляли под огнем бежать, ложиться, ползти. Военнопленные пытались спастись от пуль, прячась за естественными преградами, а нацисты их находили и уничтожали. Так фашисты проводили отбор в элитные подразделения СС. Если солдат мог убивать и последующее тестирование показывало, что это не отразилось на его психике, он попадал в СС. В противном случае новобранца отправляли в обычные части. Большое значение имело количество убитых. Чем больше человек уничтожил солдат, тем выше оценку он получал.
Сколько людей, погибло на этом полигоне, точно не известно. По самым скромным подсчетам -- более четырех тысяч. А сколько таких мест было по всей Германии! Всего же, судя по увеличению номеров, которые нашивали на одежду заключенных, через Дахау прошло более 200 тысяч человек.
Сегодня в Украине живут около 450 бывших узников Дахау. Большинство наших друзей по несчастью давно умерли. Нам, честно говоря, непонятно, почему Бундестаг откладывает начало выплат, ведь жертвы нацизма -- старые больные люди, которые могут и не дожить до получения денег. Кроме того, сегодня уже устранены все юридические препятствия на пути выплаты компесаций.