Знаменитая советская актриса побывала в Киеве на съемках клипа Аллы Кудлай
Легенда советского кино тридцатых-сороковых годов (»Пышка», «Горячие денечки», «Последняя ночь», «Звезда балета», «Майская ночь», «Ах, капитан», «Это было в Донбассе», «Александр Пархоменко», «Ночной патруль») Татьяна Окуневская редко выезжает из Москвы. Она живет одна, вдали от дочери Инги, внука и двух правнуков. И безумно занята. Окуневская пишет книги о себе и о своем времени. Первую уже написала. Принялась за вторую. День актрисы расписан по часам. Подъем в восемь утра, обливание холодной водой и трехминутная стойка на голове. Тридцать лет Татьяна Кирилловна занимается йогой. Ест один раз в сутки, соответственно ничего убитого. Все бы ничего, если не знать, сколько знаменитой актрисе, шесть лет пробывшей в сталинских лагерях, лет -- 87! Татьяна Кирилловна никогда не скрывает своего возраста. Даже гордится им…
-- Признайтесь, вы нашли секрет вечной молодости?
-- Да ничего я не нашла. Хотя, действительно, в свои почти 90 лет бегаю, смеюсь и вообще еще ничего… Секрета нет. Это просто а-д-ский труд. Адский! И, наверное, рассказывать о нем во всех подробностях будет скучно. Это 30 лет йоги. Все думают, что это какая-то дисциплина. Нет! Она сама по себе отпадает. Ты -- йог, значит, не ешь ничего убитого и прочее, прочее. Вначале, конечно, трудно. Когда ты жрал мясо всю жизнь, а тут вдруг им и не пахнет… Зато теперь, когда люди вокруг меня едят мясо, они мне чужие.
-- Шесть лет сталинских лагерей не могли не сказаться на вашем здоровье…
-- Когда я освободилась, была просто трупом. Узники Майданека -- ничто в сравнении со мной. Очень маленький процент гемоглобина, печень выпирает, страшная стенокардия. Нет болезни, которую тогда бы у меня не находили. Нужно было как-то спасаться. Йогу мне подсказала жизнь. И так потихоньку, постепенно я полностью приняла эту систему. Оказалось, что мой первый оператор тоже занимался йогой и спас этим себя. Я попала к нему и стала два раза в год по 25 суток голодать. Теперь всем рекомендую… Хотя трудно. Очень трудно.
-- Даже такой сильной женщине, как вы?
-- Человеку или женщине?
-- А что, есть разница?
-- Конечно! Как человек я сильная. Так воспитал меня папа. Меня пороли до того, что я не могла сидеть. Папа снимал ремень, и я уже знала, что мне предстоит. Жили-то мы бедно, и я помню, как в школе у одноклассницы из зависти украла шапочку. Пуховую. О такой я даже и не мечтала! Но я была хитрая маленькая дрянь, за копеечки на базаре купила черную краску и втайне выкрасила эту белую чудную пуховую шапочку. Меня все равно разоблачили. И папа так выпорол меня, что я всю неделю могла сидеть на краешке стула только половинкой попки. С тех пор даже в лагере, умирая с голоду, никогда крошки чужой не взяла. И кланяюсь папе за то, что он меня воспитал сильным человеком.
-- Значит, женские слабости вам чужды?
-- Ой, это сложно. Очень сложно. Опять же папа -- он меня всему научил. Говорил, если это первая любовь, первая страсть, не надо иметь отношений под забором. Это неинтересно. Не надо в 12 лет сходиться с соседом по парте, не зная, что к чему. Потому что можешь на всю жизнь возненавидеть любовь и мужчин. Все должно быть закономерно. Он говорил: «Если девушкой не выйдешь замуж, можешь сразу с этим человеком уходить из моего дома». Я берегла свою невинность до 17 с половиной лет. До первого замужества.
-- Муж оценил такой подарок?
-- Да, конечно! Он вырос в Тбилиси, и его семья очень строго придерживалась традиций. Помню, в первую брачную ночь, когда все произошло, муж выдернул из-под меня простыню и куда-то ушел. Я не могла понять, что случилось, и сгорала от стыда, лежа одна в кровати. Он вернулся на следующий день пьяный. Оказалось, понес он эту простыню своему другу, с которым обмывал мою невинность. Муж был в полном восторге.
-- Сейчас совсем другие нравы. Наверное, ваши внуки вас удивляют?
-- Правнуки! К сожалению, я их не воспитываю, потому что до гробовой доски буду трудиться над своей второй книгой. Они воспитываются бабушками и моей дочерью. Воспитание ужасное, и это моя последняя болезнь. В остальном же я чувствую себя совершенно счастливой.
-- Если бы вам удалось начать жизнь сначала…
-- О! Одно я знаю наверняка: артисткой я бы не стала ни-ког-да. Вот мы сейчас сидим с вами, две женщины самых неприличных профессий…
-- Ну моя, понятно, древнейшая. Но профессия актрисы?..
-- Гнуснее на сегодняшний день профессии нет. Мы продаемся и покупаемся. Раньше в актеры шел цвет интеллигенции, чтобы как-то просвещать народ. Сейчас в актеры идут дурно воспитанные, ничего не умеющие люди, бездарности. Но даже не зная, во что превратилась наша профессия, никогда бы не стала актрисой. Только ученым…
-- Что же помешало?
-- Случай. На улице меня увидел помощник режиссера и обратился ко мне с самыми банальными словами: «Девушка, хотите сниматься в кино?» В то время уже расстреляли моих папу и бабушку, двоюродного брата арестовали. Я с мамой и маленькой дочкой осталась на улице. Друзья нам приносили кашу. Конечно, тогда съемки в фильме были для меня просто спасением. Хоть какая-то зарплата. Хотя все равно нищета была страшная.
-- Тем не менее вы считались законодательницей мод в мире кино.
-- Бабушка научила меня из ничего делать что-то. Из тряпья, из какой-то ерунды. Но, наверное, я до гроба не смогу так одеться, как хотела бы. Даже когда я была в зените славы, а это всего четыре года, я многого не могла себе позволить. Разве что несколько красивых вещей. Одно время мне шила литовская полька, пани Еньджа. Она была первоклассной мастерицей, ее вкусу мог бы позавидовать любой европейский модельер. У меня было два совершенно роскошных туалета от нее: изумрудно-блеклое платье типа римской туники с цветами из искусственных брильянтов и платье из мягкой тафты, нежно-серое, верх, как смокинг, с широкой юбкой и рукавами из собольего меха. Правда, мне недолго пришлось в них пощеголять. В лагерях, знаете ли, не до нарядов.
-- Там вы чувствовали к себе, знаменитой актрисе, особое отношение?
-- Смотря у кого. У кагэбэшников нет стыда, они просто не знают, что это такое. И когда тебя привозили в лагерь, там ты и умирал. А меня почему-то все время начальство переводило из одного лагеря в другой. Люди по 20 лет сидят в одном лагере, а я за шесть лет прошла их пять. Без единой посылки, только на каше. Единственное, о чем я не жалею, так это о созданном мной роскошном театре в одном из лагерей. Мы ставили дивные спектакли. Только теперь я это понимаю. Находились замечательные художники, актеры. Многие, кстати, из Украины. Мы поставили три спектакля для заключенных, но в основном на эти постановки приходили вольные. С женами, детьми. Слухи распространялась быстро…
-- Что вам помогло выжить среди ужасов лагерей?
-- Понятия не имею. Думаю, папа. Его наставления -- не подчиняться гнусности, сопротивляться. Стоило чуть-чуть снизить планку, и меня в ту же минуту сожрали бы.
-- Вы знаете, за что вас арестовали?
-- Не знаю! Нет! И, наверное, треть своей жизни отдала бы за то, чтобы прочесть дело, узнать, что стало причиной моего ареста.
-- Мужчины в вашей жизни сыграли значительную роль?
-- Только плохую. Первый муж -- ужасный, второй -- тоже. Оба моих мужа для меня -- марсиане. Какие-то двойные, фальшивые… Первый, Митя, «в женихах» был добрым, порядочным. А потом с доносом побежал в партком, оскорблял меня, бросил своего ребенка. Горбатов, когда я была в лагерях, женился. Тоже предал меня. Но это были какие-то жалкие предательства. В меня влюблялись большие вожди, но это тоже не принесло мне счастья.
-- Любовь Берии не могла принести счастья…
-- Да разве это любовь?! Животное чувство. Однажды меня пригласили на кремлевский концерт, в котором выступали только народные артисты Союза, и то избранные, любимые «ими»… За мной заехал член правительства Берия. Он был весел, игрив, достаточно некрасив, дряблый, ожиревший, с серо-белым цветом кожи. Но мы поехали не в Кремль, а в особняк. Там накрытый стол, на котором было все, что только могло прийти в голову. Он начал есть, я отказалась. Думала, впереди концерт. Потом стоя выпила бокал… И все, провал. Наутро я очнулась и поняла, что произошло. Чувств нет, выхода нет. Я приехала домой, рассказала все Горбатову, но… он стал таким жалким, что я его должна была утешать. Когда это случилось во второй раз, взбешенный увиденной в моих глазах ненавистью, Берия сказал: «Что вам надо?! Я второй раз с вами, и это честь для вас, я за ваш поцелуй многое могу для вас сделать!.. »
-- В то время вы уже отказались от предложения Броз Тито построить для вас киностудию?
-- По крайней мере, мы уже были знакомы с маршалом. Это произошло во время моих гастролей в Югославии. А потом он приехал в Москву. Его принимали на самом высоком уровне. Сам же Броз Тито устроил прием в ресторане гостиницы «Метрополь». Пригласили и меня с мужем, Борисом Горбатовым. Мы сидим за столом, звучит музыка, и тут Тито встает и через весь зал идет приглашать меня на танец. Мы кружились в вальсе, я -- в панбархатном красном платье, он -- в расшитом золотом мундире. Я не могла себе представить, что маршал может так блистательно танцевать. Кстати, никто больше танцевать не стал. Тито мне говорит: «Наконец-то я держу вас в своих объятиях!.. Я нарочно устроил этот прием. Вы мне непреодолимо нужны, я ни жить, ни существовать без вас не могу, это уже давно, после того как я увидел вас в «Ночи над Белградом»… Я приглашаю вас на свою родину, в Хорватию, мы построим вам в Загребе студию, вы будете сниматься в каких угодно фильмах»… А я ответила: «Не могу уехать из своей страны».
-- И никогда об этом не жалели?
-- Ни-ког-да! Я действительно не могу жить без своей страны. Да, я родилась в дерьме, в нем и умру. Но оно мое.
-- Не поверю, что в вашей жизни не было настоящей большой любви.
-- У меня было много феноменальных, талантливых, образованных мужчин. Последняя любовь ко мне пришла в 30 лет, уже в зрелом возрасте. Это было в лагере. Потрясающее чувство. Ему было 38 лет. Мы вместе играли в лагерном театре. Стоять на сцене рядом было для нас мукой -- хотелось обнять друг друга, поцеловать. А всюду за нами следят чужие глаза. Любовь наша была недолгой, нас вскоре разлучили. А потом я узнала, что мой Алеша умер от туберкулеза. Теперь я понимаю, что это была настоящая, первая и последняя, любовь в моей жизни.
Когда я стала взрослой женщиной, меня поражали мужчины, безумно влюбленные, меня это обезоруживало. Я не влюблялась, но меня это захватывало. Помню, так было в Киеве, на съемках фильма «Майская ночь» с режиссером фильма Луковым. Он каждое утро присылал мне в гостиницу «Континенталь», где жили все москвичи, пармские фиалки -- мои любимые.
-- Это ведь было накануне войны?
-- Да, перед самым началом. В фильме снимались мои ровесники, удивительные актеры -- Петя Алейников и Борис Андреев. Что они только вытворяли! Однажды, после бурно проведенного вечера, наутро нашли их спящими в витрине центрального универмага на роскошных кроватях среди кружев и накидок. В одних трусах! Но, говорят, начальник милиции Киева обожал в этих актеров и простил им эту проделку… Это было в июне 1941 года. Вас еще и на свете-то не было, щенячье поколение. Так вот, была у нас ночная съемка, мы вышли со студии, рассвет, и тут вдруг: «Бух, бух… » Мы с Алейниковым хохочем. И тут кто-то говорит: «Странно, ведь это не гроза… » Мы сели на лавочку, ждали машину. Вдруг из домов начали выскакивать люди с криками: «Война, война!» Ужас! Надо было спасать фильм. Вся съемочная группа, я с мамой и дочкой перебрались в Ташкент. Горбатов был тогда военным корреспондентом. Вдруг приходит известие, что он пропал без вести. Неизвестность. Страх. Я начала проситься на фронт. Мне это было необходимо. Разрешили ездить с концертной бригадой. Отработали, наверное, концертов сто. Всякое бывало. Однажды ехали на концерт, и как уж получилось, не знаю, попали прямо в немецкую часть. Мы просто обалдели. А немцы давай хохотать. Видят, что в машине молоденькая артистка. Со мной были офицер и шофер. Он быстро развернул машину, и мы помчались прочь. А вслед нам три, четыре выстрела…
-- А говорят, от судьбы не уйдешь…
-- Я не мистик. Но есть вещи, которые определяются твоим характером. Могла ли я не сесть в тюрьму? Могла. Но я сама хотела быть белой вороной. Мне так не нравилось все, что меня окружало, что это не могли не заметить. Горбатов умолял меня: «Ну промолчи, пойди, поклонись». Я говорю: «Никогда!» Характер предопределяет судьбу. Я не фаталист. Мы сами делаем себя.
-- О чем вы сегодня мечтаете?
-- Только об одном -- закончить книгу. Никакой другой мечты у меня нет. Я распланировала для этого всю свою жизнь. Иной раз даже в театр, на выставку некогда сходить. А вдруг не успею? Жить-то мне осталось года три, четыре. Я чувствую это. Нет, знаю…