Ни в одном из 300 отправленных за это время писем не было фотографии. Связав свои жизни, они прожили вместе 50 лет
«Это было самое романтичное время в нашей жизни, -- говорит Таисия (Хатыня) Сирченко. -- Хотя шла война и всюду была смерть, мы любили друг друга и верили в то, что несмотря ни на что выживем и встретимся». И они встретились, а их письма по-прежнему остаются в семье символом счастья и надежды. А тогда, зимой 43-го, когда на фронт под Севастополь полевая почта доставила посылку с рукавичками для неизвестного солдата, ни Тася, ни Иван не предполагали, что это станет началом их любви.
В небольшом селе Алексеевка на Полтавщине, где жила семнадцатилетняя Тася Хатыня с матерью, после оккупации, террора и голода уцелели немногие. Но после освобождения жизнь налаживалась, и девушка пошла в школу -- заканчивать девятый класс. Когда партия бросила клич помочь теплой одеждой наступающим красноармейцам, люди, несмотря на пережитые мучения и холод, отдавали последнее. А школьницы вязали рукавички и в небольших посылках отсылали их на фронт.
-- Не знаю почему, но мне захотелось вложить в посылку письмо с написанным мной стихотворением, -- рассказывает Таисия Сирченко (к сожалению, Иван Сирченко ушел из жизни полтора года назад). -- Написала быстро, а потом решила оставить обратный адрес, хотя другие девочки этого не делали. Мне очень хотелось, чтобы пришел ответ на мои стихи:
«… Мое имя просто Тася. Что еще могу сказать сейчас: что учусь в девятом классе и еще не знаю вас…
… Но куда писать-то, милый? И сказала: «Будь, что будь, если адрес позабыла напишу кому-нибудь».
-- Полевая почта занесла мое письмо, -- продолжает Таисия Сирченко, -- под Севастополь в 51-ю армию 31-ю дивизию 503-й стрелковый полк. Ванечке оно попало по чистой случайности. Как вспоминал муж, посылку передали командиру роты. Прочитав письмо Таси Хатыни, он передал его комсоргу роты Ивану Сирченко: на, мол, стихи -- это по твоей части. Ваня рассказывал, что перечитывал мои стихи по нескольку раз чуть ли не со слезами на глазах. А потом, уже после войны, признавался, что, наверное, именно это мое письмо помогло ему выжить в страшных боях под Севастополем -- он очень хотел меня увидеть…
«… Как хочется жить и быть радостным и счастливым рядом с тобой. Спасибо тебе за твою заботу и совет быть осторожным, беречь себя в бою. Я не знаю столь заботливых слов, которые когда-нибудь читали мои глаза, тем более что обо мне ты знаешь только из писем.
Как я жду твоих писем! Даже больше, чем от матери, хотя я даже не видел тебя ни разу. Почему так, я даже не знаю. Думаю, что в наших письмах, Тася, есть что-то близкое и… теплое. Так я думаю, мой друг Тася».
Но иногда в этих письмах было и отчаяние. Оба понимали, что их разделяют не только тысячи километров, разная жизнь, но самое главное -- война:
«… Неужели ты обиделась за что-нибудь на меня или же убедилась в бесполезности нашей переписки. Быть может, тебе скучно читать мои письма с фронта и ты только из-за скромности решила просто не писать, промолчать. Я иногда и сам думаю, что отягощаю тебя столь упрямой перепиской. Ты прости меня, Тася, но виновен в этом не я, а эта война. Иногда так на душе тоскливо и больно, что только в письмах я могу найти покой. Вот и пишу тебе, моя милая незнакомка, ибо думаю, что ты правильно поймешь меня и поможешь теплым дружеским словом.
… Мечты, мечты… Я и вас давно похоронил вместе с любимой! Остались только нежные и благодарные воспоминания о милой и кроткой девушке, замученной фашистскими бандитами, да ненасытное чувство отмщения за весь наш Советский народ.
Но я еще смогу любить. А вот кого -- большой загадочный вопрос. Постарайся понять, каково мне на душе, когда я вижу, как получают письма ребята от своих любимых, а я лишь с завистью смотрю на них. Но ничего, будет и на нашей улице праздник… Тасечка, я жду твоего ответа».
Иногда письма были совсем короткими, потому что писал их Иван прямо перед боем:
«Привет с фронта. Нас перебросили в Прибалтику. Тяжелые бои. Напишу письмо в другой раз. Иду в атаку. Будь счастлива».
Даже получая короткие записки, приходившие от Ивана, Тася была счастлива:
«… Честное слово, я уже не знаю, как и благодарить тебя за твое внимание ко мне. Ты вспоминаешь обо мне даже в самую напряженную минуту, готовясь в новый бой. Ты оторвал ту имеющуюся в твоем распоряжении капельку времени, чтобы написать несколько теплых слов своей незнакомке. А она ведь всегда ждет их… »
-- Сблизиться нам помогла любовь к поэзии, -- признается Таисия Ивановна. -- Кто знает, возможно, если бы я не написала тогда стихотворение в своем первом письме, все могло сложиться иначе. А о стихах мы не забывали никогда. И очень часто я просила написать мне пару строк. Иногда он писал сам, а иногда вспоминал стихи известных поэтов, но это было так трогательно:
«… Недавно во фронтовой газете я прочитал стихотворение Лебедева-Кумача. Не знаю, знаешь ты его или нет, моя хорошая украиночка, но я хочу сказать о тебе словами этого стихотворения:
… Родная, я шучу любя, но в шутке есть следы печали: И ты меня, и я тебя Совсем друг друга не видали. И нам с тобой придется вновь Знакомство начинать, быть может. Но не горюй. Со мной любовь, Она при встрече нам поможет».
-- Знаете, он был более откровенен со мной, чем я с ним, -- говорит Таисия Ивановна, -- наверное, потому, что немного старше и опытнее меня. Я же была скромницей, хотя, скорее всего, переживала те же чувства любви и нежности, что и мой Ванечка. В последних письмах он уже открыто признавался мне в любви, предлагал расписаться при встрече. Но я от прямого ответа уклонялась. Было немного страшно. Эти два года переписки мы словно жили друг с другом, хотя и не виделись ни разу. Горе и радость -- всем мы делились в наших письмах и как будто переживали все это вместе. Конечно, хотелось увидеться. Ваня хорошо рисовал и однажды прислал мне свой портрет, изобразив себя за написанием письма. Я как увидела -- обомлела. Не могу сказать, что именно таким я его представляла, но некоторые черты лица мне показались такими родными и близкими, что я едва сдержала слезы. Это было удивительно. Но еще более удивительным было то, что позже Ваня прислал письмо с рисунком, где нарисовал меня. Я была изображена в профиль -- фигура, манера держать руки, даже платочек на голове -- все было очень похоже.
В одном из последних писем я написала, что жду его не дождусь. Он расценил это как согласие на супружество и ответил, что как только встретимся, то распишемся. Он всегда был очень решительным и настойчивым. Но я ответила, что нужно хоть разок друг друга увидеть. И хотя война закончилась, встретились мы только через год -- в 46-м году, когда Ваню демобилизовали.
Тогда я жила во Львове, так как перевелась туда учиться в институт, кстати, тоже по настоянию Вани. День приезда известен не был, но я знала, что мой Ванечка вот-вот приедет. Помню, в тот день подруга, с которой мы жили вместе в комнате, ушла на работу. Я сидела одна, как вдруг раздался стук в дверь. Открываю и замираю: на пороге стоит высокий статный парень в военной форме, усатый, улыбающийся. Он только сказал: «Я Иван Сирченко». А потом обнял меня. Я тогда не испугалась, не смутилась, ведь объятия были такими долгожданными, теплыми и сильными.
Конечно, мы не сразу привыкли друг к другу, сначала чувствовалось и стеснение. Например, Ваня принес продуктовый паек, выделенный ему по случаю демобилизации, и поставил на стол, как бы в подарок мне, но сказать об этом не решился. А я спросить боялась, хотя есть хотелось жутко. Вот мы и ходили вокруг этих консервов, пока Ваня не сказал: что ж ты стесняешься, это тебе.
Расписались мы не сразу, как настаивал Ваня, а немного позже. Тут уж настояла я. Причем на слова Ваня не реагировал, а вот когда я написала ему записку, он согласился. Свадьба была у нас очень скромная -- мы с Ваней, мама и моя подруга. Мама и была свидетелем. Ваня привез от родителей сало и немного мяса. Сделали котлеты и винегрет. Вот таким был наш праздничный стол.
Еще в советское время, когда в Киеве только был создан Музей Великой Отечественной войны, Иван и Таисия Сирченко решили подарить ему свою уникальную переписку. Письма, конечно, приняли, но с некоторыми комментариями: дескать, много здесь личного -- признания, откровения, побольше бы любви к Родине, партии, ненависти к врагу. Но сейчас сотрудники музея считают письма семьи Сирченко одними из уникальнейших экспонатов.