Спас от смерти чужую семью безграмотный сельский конюх
Война, со дня начала которой вскоре исполняется 60 лет, убивала и калечила не только физически. Она ранила и порой уродовала души! Сильных зачастую делала еще сильнее. Слабых… Впрочем, не нам, наверное, судить.
Во время оккупации Калининдорфского еврейского национального района, до войны входившего в состав Николаевской области, украинская семья Власенко была поставлена перед чудовищным выбором: выгнать на улицу, под облавы, двух старших дочерей, чьи мужья-евреи ушли на фронт, а внуки прятались у деда-бабы в подвале или укрывать родню и дальше, обрекая на гибель их, себя и младших детей.
Жизнь не вправе предлагать подобное человеку даже под дулом пистолета, но… «Выходите!» -- позвали дочек хозяева, по очереди вытянув из погреба детвору. Младшей из пятерых только исполнилось три месяца, старшему -- пять лет.
«Мама ничего нам не сказала, расплакалась, перекрестила, дала в руки по котомке, -- вспоминает через 60 лет Вера. -- Мы с сестрой (а она на сносях, через неделю-две рожать) не сразу и догадались, чего от нас хотят. А потом, боясь друг другу в глаза взглянуть, сгребли в охапку малышню и двинулись к калитке».
Улица, на которой очутились привыкшие за две недели к подвальной темноте Вера и Люба, напоминала выхлопную трубу адской машины: по ней ко рву за райцентром недавно прогнали более двух тысяч евреев. Выйдя из подземелья, сестры ожидали встретить безлюдное село. Но тут кипела жизнь: опустевшие еврейские дома спешно занимали славяне, невесть откуда появившиеся после прихода оккупантов. Сестры, в халатах и шлепанцах, растерянно брели вдоль села. Обе прекрасно понимали: их путь -- до первого солдата в каске, до первого мотоцикла, где за рулем сидит человек, твердо знающий, что таких, как они, которые произвели на свет выводок еврейской шпаны, надо убивать. Чем сейчас, собственно, и занимались новые власти: шла облава за облавой, под лай собак из хат выволакивали тех, кто проигнорировал написанное на каждом заборе «За укрывание евреев -- расстрел всей семьи». Чем дальше уходили Вера и Люба от дома, где места для них уже не было, тем они все меньше и меньше понимали, куда им податься и где спрятаться. И сестрам пришла мысль разделиться. Вот уж воистину каждый умирает в одиночку. Стали искать ночлег. Приклонить голову оставалось только под кустом.
Вера Шайкина с грудной Валечкой, трехлетней Зоей и пятилетним Павликом вскоре оказалась там, где и должна была быть -- в колхозном коровнике, куда со всей округи сгоняли недобитых евреев. Люди по щиколотку стояли в навозной жиже вплотную друг к другу: они были скот, и сдохнуть им полагалось, как скотине. От рва, где уже упокоились тысячи, женщину отделяла теперь только ночь. «Ну ладно, -- утешала она себя, -- это даже и лучше. Сколько можно мучиться? Будем считать, вас у меня не было». И даже как-то легко становилось от мысли, что им завтра уже не будет холодно, не надо побитой собакой бродить за селом. Делая последнее усилие, чтобы не упасть, она прислонилась к чьей-то спине и в тесной куче тел вдруг вспомнила мамину любимую поговорку: «Что людям, то и нам». Мама, мама! Утешит ли тебя то, что я здесь не одна -- тьма народу стоит и ждет смерти, как поезда: скорее бы!
Вера почувствовала, как кто-то больно саданул прикладом по ребрам. Уже? Начнут с них? Больно схватив за руку, знакомый сельский полицай повел ее за ограждение, в ночь. «Беги!» -- оттолкнул с силой. Она не могла двинуться с места. «Нашей детям желтые звезды и зарегистрируй их в комендатуре», -- шепотом посоветовал он.
Кто надоумил 28-летнюю Веру покрестить и тем самым спасти детишек, она уже не помнит. Страх многих погнал тогда в церковь. До войны в Калининдорфе была только синагога, при необходимости православные ездили в соседний район. Но в 1941-м оккупанты привели с собой пастора, а синагогу сожгли. Тонущий хватается за соломинку. Осмелев, Вера отправилась к этому немецкому полевому священнику. Выслушав более чем странную по военным временам просьбу, пожилой пастор так взглянул на легкомысленную мамашу, что та невольно попятилась к выходу.
-- Постой! -- остановил он ее у порога. -- Дело ведь даже не в том, что меня расстреляют, покрести я сейчас юде. А кто согласится быть им крестной матерью, крестным отцом?
Он еще что-то говорил, а она выскочила и побежала, сбивая ноги… Тот день 88-летняя Вера Тимофеевна Шайкина помнит до мельчайших подробностей. Люди сочувственно вздыхали, разделяя ее горе, но просьбу учтиво отклоняли: «Спасибо за честь». И это последнее в череде обид унижение добило женщину окончательно. Она шла по селу и уже не прятала слез. Случаю было угодно, чтобы Вере встретился добрый неграмотный великан -- деревенский конюх дядька Евтух. В Калининдорфе он слыл простаком, был незлобивым и простодушным. Выслушав односельчанку, Евтух взял дело с крестинами в свои руки. «Не волнуйся, я сам найду куму, -- согласился он. -- Встречаемся сразу же после комендантского часа у хаты священника».
Однако последний, как оказалось, вовсе даже не собирался крестить детишек. Кто знает, может, просто хотел убедиться в том, что в мире всегда найдется человек, способный помочь другому. Священник осенил всех крестным знамением и отпустил пришедших с миром.
-- Спасибо вам, прощайте! -- Вере хотелось расцеловать несостоявшихся своих кумовьев прямо на улице. Пусть из ее затеи ничего не вышло, но они ведь пришли, рискнули, поддержали…
-- Постой-постой! Куда ж тебе идти-то! -- удивился Евтихий, подхватил Зою и Павлика на руки и зашагал к дому. Он свалил их в жарко натопленной кухоньке, будто котят, которых подобрал на улице. Лиза Заднепряная, жена Евтихия, спешно принялась разливать по мискам борщ, а их маленькие дети, ровесники Вериных, устроили такую суматоху, что взрослые зашикали на них: как бы соседи ничего не заподозрили! Но больше всех был доволен сам хозяин, что пожалел и привел с собой эту юную женщину.
С милой 60-летней женщиной, Валентиной Леонтьевной Шайкиной, мы едем в Калининдорф. Не ищите это название на карте, его там нет. Как давно нет и еврейского национального района -- фашисты стерли его с лица земли, уничтожив здесь более семи тысяч евреев. Выбраться живыми из страшной мясорубки удалось только шестерым. В том числе моей попутчице, дочери той самой Веры.
-- Мама в сентябре 1945-го, когда стало известно, что отец погиб на фронте, увезла нас в Херсон -- жить там, где был изгоем, невозможно, -- говорит Валентина Шайкина. -- А ездить на родину я люблю, места здесь красивые. Кругом простор, виноградники поднимаются по склонам. В детстве мы часто гостили у бабушки с дедушкой, а теперь вот к Заднепряным ездим. Евтуха и его жены давно уже нет, а их дочь Валя всегда нам рада. Ну да скоро сами увидите. Добрейшая женщина, вся в отца! Погреба, где мы прятались, тоже уже нет. Но я тот подвал всю жизнь в себе ношу.
Дорога до села Калининское, как переименовали Калининдорф, неблизкая, и Валентина успевает рассказать мне обо всех. «Мама жива, хотела со мной поехать, но здоровье не позволило. Ноги сильно болят. Вот привезу ей с родины лопухов, пусть к коленкам прикладывает». Вспоминает Валентина и о Заднепряных. Валя и Петя -- их поздние дети, старшие умерли в голодовку, 50-летний Евтух дрожал над последышами, сам нянчился с ними. Он вообще любил детей: после войны усадит в телегу малышню и катает по селу. Валя почти не помнит своего спасителя, но знает о нем все. А недавно закончила оформлять документы, представляющие Евтихия Харлампиевича к званию «Праведник мира» -- пусть на Святой земле в память о святом человеке подрастает деревце с табличкой, рассказывающей о его негромком подвиге.
-- Помните, мама говорила о женщине, которую дядька Евтух привел в качестве кумы на несостоявшиеся крестины? -- уточняет попутчица. -- Это была тетя Шура Заверюхина. К ней на всю жизнь приклеилась кличка Чокнутая. Люди, узнав, на что она с Евтухом отважилась, посчитали обоих свихнувшимися. Их поступок казался всем безрассудством. Ведь война разрушила все человеческие связи! Родители от детей отказались! Мой дедушка сказал: «Вере ничем нельзя помочь» -- и бабушка согласилась. Нам указали на дверь. Кстати, мама моя никогда, ни одним словом не осудила родителей. Да и мы, дети, о той драме узнали только сейчас.
За разговорами время прошло незаметно. Встретить нас вышла моложавая сельская женщина. «Валентина Евтихиевна Критченко», -- подала руку она. «Валюха, милая!» -- расцеловала мою попутчицу. Их знакомству уже 60 лет.
-- Я отлично помню, как папа привел к нам Шайкиных, -- вспоминает Валентина Евтихиевна. -- Обычно нас с братом родители в подпол спускали, только когда в небе самолеты появлялись. А тут пришли детишки, нам хочется с ними поиграть, а они в погребе сидят. Причем никаких самолетов и близко нет! Мы рвемся к ним, а родители нас ругают. Строго-настрого запретили на улицу ходить, чтобы мы лишнего не сболтнули. Но какая там улица? Нас погреб манит! «Нельзя, там ляля спит», -- все время хватала за рукав мама. Это уже я потом узнала, что девочка и в самом деле постоянно спала: ее маком поили, чтобы себя не обнаружила. Ну а теперь эта спящая красавица вот в гости к нам приезжает.
Обе женщины уже на добрый десяток лет старше того Евтуха, который помог чужому горю. Оказалось, не только старшие Заднепряные и Шайкины, но их дети и внуки остались навсегда связаны той давней порукой.
На мою просьбу найти фотографию Евтихия его дочь достает из сундука полевую сумку отца, которую тот принес еще с фронтов Первой мировой. Валя приспособила ее для хранения старых документов. Здесь пылится книжка красноармейца Заднепряного, его профсоюзный билет. С крохотного пожелтевшего снимка смотрят добрые лучистые глаза. Седоватая щетина…
88-летняя Вера Тимофеевна написала письмо в Украинский национальный фонд «Взаимопонимание и примирение» при Кабмине Украины, чтобы узнать, вправе ли она, так потерпев от фашистов, рассчитывать хоть на какую-то компенсацию от Германии. И вот какой ответ получила: «Сообщаем, что названное в ваших документах гетто Калининдорф в официальном «Справочнике о лагерях, тюрьмах и гетто на оккупированной территории Украины 1941-1945 гг. » не числится, а значит, компенсация как лицу, пострадавшему от национал-социалистских преследований в годы Второй мировой войны, вам не полагается».
-- Что же произошло? Почему такая несправедливость? -- возмущается заместитель председателя Херсонского областного совета союза узников--жертв нацизма Август Вирлич. -- А вот почему. Когда территорию, о которой идет речь, Красная Армия освободила, еврейский национальный район не подлежал восстановлению по простой причине: там не осталось ни одного еврея. Поэтому часть деревень административно отошла к Запорожской, часть к Николаевской, а часть к вновь образованной в 1944 году Херсонской области. Лично назначенный Сталиным на пост первого секретаря обкома партии известный партизан Алексей Федоров прекрасно знал, как плачевно закончилась попытка еврейской интеллигенции создать мартиролог уничтоженных фашистами соплеменников. «Что, у нас только евреи гибли?» -- этой фразы вождя было достаточно, чтобы усмирить не только Илью Эренбурга, обратившегося к «отцу народов» за разрешением обнародовать факты массового истребления евреев. Федоров знал настроение Сталина и просто не посмел заикнуться о полностью уничтоженном на территории области Калининдорфском еврейском национальном районе. Поэтому в материалах чрезвычайной госкомиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков речь идет о массовых захоронениях мирных советских граждан в районе Калининдорфа, и нет ни слова о гетто. Но, согласитесь, всякую ошибку можно исправить, даже столь давнюю.
Каким образом ее намерены исправлять, нам с Валентиной рассказал глава Великоалександровской районной администрации Владимир Билоконь, у которого мы побывали в канун 60-летия вторжения фашистской армии на территории Советского Союза. Органы местной власти в эти дни здесь заняты подготовкой пакета документов, подтверждающих факт наличия гетто на территории района -- они будут вынесены на июньскую сессию райсовета. Ее решение позволит включить Калининдорф в упомянутый уже справочник, а значит Вера Тимофеевна сможет рассчитывать на компенсацию за свои мытарства. Возможно, она даже еще успеет узнать, в какой сумме оценивается Холокост в рамках одной отдельно взятой украинско-еврейской семьи…