Сегодня народному артисту СССР исполнилось 65 лет
Валентин Гафт написал достаточно хлесткую эпиграмму: «Гораздо меньше на земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян». Подмечено столь точно, что в дальнейших представлениях наш сегодняшний именинник как бы и не нуждается…
-- Джигарханян в переводе с армянского, если не ошибаюсь, властелин душ?
-- С персидского. А если дословно, то джигяр -- печенка, хан -- хозяин. Так что я -- хозяин печенки.
-- Вы абсолютный рекордсмен по ролям в кино -- их количество приближается к тремстам. А еще работаете в «Ленкоме» и руководите своим «Театром А». Зачем такое даже не горение -- самосожжение?
-- Если вы три дня будете лежать, то однажды, встав, почувствуете слабость. Если двигать только правой рукой, левая начнет отсыхать. Необходимо много работать, много сниматься. Святослав Рихтер проводил за роялем по 6--8 часов в день. Мне шестьдесят пять, я всегда много работал и, поверьте, очень устал. Каждое утро с трудом уговариваю себя встать. Но уверен, что это необходимо.
-- А как же обязательное для каждого человека -- остановиться, оглянуться?
-- Э-э-э… Да вы просто не знаете о моих закрытых дверях и зашторенных окнах. Это происходит всякий раз, когда я должен понять, что вызвало во мне очередной акт любви, а именно им является каждая роль. Армяне называют это «положить руки на зад», то есть осмыслить происшедшее.
-- Как вы относитесь к деньгам?
-- Говорил, говорю и буду говорить: «Я люблю деньги, потому что они украшают мою жизнь». Я хочу уважительно к себе относиться. Например, курить хорошие сигареты…
-- А в долг даете?
-- Нет.
-- В чем загадка актерской профессии?
-- Не случайно нудистский пляж никогда не возбуждает, что-то происходит только тогда, когда тело чуть прикрыто. В искусстве есть свои тайны и загадки, которые зрители должны отгадывать. А когда вы все обо мне знаете, я вам уже неинтересен.
-- Говорят, сцена лечит. Это так?
-- Феллини, кажется, говорил, что сначала «заболевает» новым фильмом, потом снимает его и… выздоравливает. Когда по-настоящему погружаешься в роль, все начинает на нее работать, вдруг вылезают какие-то воспоминания, ассоциации. Но вообще-то о механизме творчества очень трудно говорить. Тут есть что-то общее со спиритизмом, ей-Богу!
Актеру, кроме одаренности, нужен гипнотизм, что ли. Этому не научишь. Вот Михаил Чехов, например, в одной из своих ролей останавливался и долго смотрел в зрительный зал. И зрители прямо-таки вжимались в кресла…
-- Существует две теории. По одной актер, перевоплощаясь на два часа спектакля в другого человека и проживая его жизнь, как бы увеличивает продолжительность своей. По другой -- актер так выкладывается на сцене, что укорачивает этим свою жизнь…
-- Ну, это все театроведческие рассуждения. Ведь любой сценический образ -- это только повод. Я все равно говорю о том, что знаю, смеюсь над тем, что мне смешно, грущу от того, что мне грустно.
Если актер верит в то, что он делает, он может пробудить в себе какое угодно чувство. Важно разобраться, что происходит у человека в душе, остальное придет. Я всегда стараюсь понять, что сделало, например, злодея злым: гены или люди, среда или судьба… Ничего более захватывающего, чем это занятие, я не знаю.
-- Что же порождает в человеке зло?
-- Тут сложно вывести какую-то закономерность.
-- Это что-то потустороннее?
-- Если я скажу, что зло возникает потому, что по ночам с болот поднимаются ядовитые газы, вы мне не поверите -- и будете правы.
-- А может, поверю?
-- Это как дифтерия: каждый по-своему ее переносит. Впрочем, одна общая черта все же есть -- всем заболевшим бывает больно. Когда-то давно я знал человека, всю жизнь маявшегося страшными головными болями. Он лечился у лучших врачей, но никто не мог ему помочь. А потом один врач обнаружил, что у моего приятеля обостренное, как у собаки, обоняние, и его мозг не успевает переварить обрушивающуюся на него информацию. То же самое и со злом: человек не в силах разобраться в жизни, она причиняет ему боль, и он отвечает на это тем, что делает больно другим…
-- Значит, злодеев надо жалеть?!
-- Жизнь заставляет порой страдать, не делая разницы между хорошим и плохим. Другое дело, как человек с этим справляется. Недобрым, неокрепшим душам приходится очень худо. Мне, актеру, интересны такие люди: я знаю, что мой герой Фуше в «Ужине на двоих» (этот спектакль идет во МХАТе имени Чехова. -- А. Л. ), бывший министр полиции Наполеона I, убийца и предатель, многое передумал, многим «переболел». Это сложный, сильный, значительный человек -- принимать его вовсе не обязательно, а понять необходимо. Я понимаю, что мой опыт достаточно специфичен: проникнув персонажу в душу, я начинаю его любить, каким бы он ни был. Я давно мечтаю о роли Геббельса. Чудовище, урод, которого сама природа пометила каиновой печатью -- хромой, с лицом мертвеца… Но у него было восемь детей, и он их нежно любил. Вот бы сыграть, как Геббельс, поздно ночью вернувшись из рейхсканцелярии, осторожно приоткрывает дверь и заглядывает в комнату, где спят его дети, прислушивается к их дыханию… Что он чувствовал в этот момент? Как это сочеталось с тем, что он делал днем? Ради того, чтобы пережить это самому, я и выхожу на сцену.
-- Значит, вы можете понять таких мерзавцев, как сыгранные вами Нерон или Фуше?
-- Я не считаю, что они мерзавцы. Думаю, что дело в нас самих. И в этом смысле Шекспир был прав, написав пьесу на все времена -- «Король Лир», где каждый человек сам создает свой ад. И если этот человек наделен властью, он создает ад вокруг себя.
«Обнаженным остаюсь лишь наедине с… котом»
-- Вы верите в судьбу, в случай?
-- От случая действительно зависит почти все, но для того, чтобы он сработал, надо иметь что-то за душой. В середине шестидесятых годов в Ереван приехала на гастроли замечательная актриса Ольга Михайловна Яковлева и пришла на спектакль, в котором я играл. А потом рассказала обо мне Анатолию Васильевичу Эфросу… Так волей случая я оказался в Москве, в Театре Ленинского комсомола. Все остальное уже было делом моих рук.
-- Вы носите в бумажнике фотографию своего кота Фила -- верите в мистические способности животных?
-- Не сказал бы. Просто с ним я наиболее «голый». Во всех остальных случаях, хочу я того или нет, даже во взаимоотношениях с самыми близкими, преданными, родными людьми, есть некая условность. А с Филом этого не бывает. Вот как-то ночью он меня будит, чувствую, чего-то хочет. Я ему дал поесть -- он отказался. Оказалось, он просто хотел, чтобы я взял его на руки. Так и остался на мне -- все пел да пел… Ни одна интеллектуальная беседа не может сравниться с моим ощущением, когда я гладил его живот.
Сложнее этого ничего на свете нет. Это я понял только с возрастом. Я обожаю животных. И утверждаю, что нравственный потенциал у них выше. Они не вышли из повиновения у природы, и она не бросила их на произвол судьбы, как нас, строптивых. Животные инстинктивно честны, мудры. Вы не заставите моего кота съесть тухлую рыбу. А человек понюхает, поколеблется -- вроде ничего, и съест, отравится и ничему не научится. У нас нет опоры. От инстинкта ушли, к разуму не пришли.
-- Как вам удалось пережить трагедию -- гибель дочери?
-- Пережить… Трудно. Но я живу, продолжаю жить. И если я живу, то хочу сделать это частью своей жизни. Я имею в виду не страдания, не форму соблюдения ритуалов: когда это вошло в меня, я понял варварство многих ритуалов, связанных с горем.
Когда это случилось, я обнаружил две потрясающие вещи. Я постоянно видел все со стороны. Это мистика: человек во времени и в пространстве. И второе… Может быть, я плохо оделся. Но у меня замерзли ноги. Жутко замерзли. Теперь мы можем пускаться в рассуждения и говорить: «Это меня отвлекало». Ерунда! Но они жутко замерзли…
Мой друг академик Бадалян, когда это случилось, сказал мне: «Спишь все. Читай». «Какое чтение?» -- подумал я, а потом понял, что в этом «читай» было «живи, не умирай !»
-- Чем успокаивается ваша душа?
-- Искусством. Мне многое было дано судьбой и многое, к сожалению, отнято. А там, на сцене, душа успокаивается. Там я был сто раз женат, имел кучу детей, любовниц, братьев, сестер -- жил жизнью, гораздо более богатой, чем моя собственная. Творчество -- это отдушина, куда выплескиваешь страдания, переживания, радость, если ее слишком много для одного человеческого сердца. Так Моцарт, написав «Реквием», избавился от гнетущего призрака…
-- Но ведь искусство -- это обман. Все понимают, что видят не Фуше, скажем, а артиста Джигарханяна в роли Фуше…
-- Понял. Вот смотрите. Предположим, я выхожу на сцену в роли адмирала Нельсоном. Я вас обманываю -- вы прекрасно знаете, что я не Нельсон. Изначальный обман. Смысл обмана в том, чтобы проникнуть в ваше сердце, в вашу душу. Великий человек сказал, что искусство -- это обман, через который мы проникаем в жизнь.
Есть одна старая-старая притча -- мне ее еще мама рассказывала. Молодого парня приговорили к смертной казни, он ждал своей участи. И мать ему сказала: «Как только я появлюсь в белом платье, знай, что ты освобожден». И вот когда его вели на виселицу, а потом накинули петлю на шею, она появилась в белом платье. Вот это Обман! Но он имеет право на жизнь. А в театре сильнее подсознательное. Артисты не всегда ведают, что творят…
-- Вы верующий человек?
-- Возможно, религия тоже обман, но обман во благо. Люди договариваются верить, чтобы было легче жить. Мне приходилось терять близких, и я верю в загробный мир. И какие бы доводы вы ни приводили, вам не удастся меня переубедить. Я надеюсь однажды увидеть тех, кого очень любил. Живу этой надеждой.
-- Скажите, актеры отвечают за зрителей?
-- За сознание нашего зрителя отвечает «бытие»: газеты, транспорт, магазины, лозунги… Зато мы, актеры, отвечаем за его подсознание, надсознание, за те поступки, которые он совершает необдуманно, по первому порыву. Это особенно важно сейчас, когда чувства практически не подчиняются рассудку. Что выплеснется наружу -- ярость, жестокость, сострадание -- зависит и от меня.
-- Не преувеличиваете ли вы в общем-то развлекательную, утешительную роль лицедейства?
-- Если у нас проблемы со здоровьем -- мы идем к врачу, он дает пилюли, и мы освобождаемся от недуга. Да, театр -- балаган. Но он и врачует душу. Это, если хотите, исповедальня, где можно выплакаться и посмеяться.
-- Врачебное вмешательство ощутимо. А театральное?
-- Врач -- великая сила. Но и театр -- тоже. Потому что ни один врач не сделает того, что может сделать искусство. Человечество, сколько оно себя помнит, всегда пыталось найти ответ всего на несколько вопросов: зачем мы живем? что я такое? в чем смысл жизни?
Думаю, кроме религии и искусства, эти вопросы никто не поднимает. Это как с неподвижной рукой или ногой. То же самое и с душой: если она не работает, если она не испытывает боль, радость, если человек не плачет и не смеется, душа отмирает. Тогда появляются мутанты. Нелюди.
Мне кажется, что мы, люди, живем ради капель истины -- капель! И этого нельзя рассчитать или предугадать. Пушкин верно сказал, что рассчитывать на то, что скупой, придя в театр и увидя скупого, перевоспитается, наивно. В нашей профессии большую роль играет «вдруг». Кто-то прошел за кулисами, лопнула лампа -- и вдруг что-то произошло. Чудо. Только нельзя думать, что чудо произойдет завтра в 8. 30. Его можно всю жизнь ждать. И не дождаться…
-- Вы никогда не боитесь зрителя? Вдруг начнет бросаться помидорами…
-- Думаю, когда бросают помидоры в актера -- это лучше, чем равнодушие. Тогда ты ясно понимаешь, что тебе на сцене делать нечего. Ты не о том говоришь. Ты лжешь. А может быть, бросают потому, что раздразнил. Помните историю (не знаю, было ли это на самом деле или нет), когда зритель выстрелил в актера, исполняющего роль Яго, и сам покончил жизнь самоубийством? Даже если это легенда -- это здорово! Но рассчитывать на то, что все 700 или 1200 сидящих в зале такие, не приходится. И слава Богу! Представляете, сколько бы трупов было на каждом спектакле?
-- Да есть ли сегодня зритель, способный выстрелить?
-- Такой зритель всегда есть, потому что есть простые, замечательные человеческие чувства: любовь, ненависть, смерть, рождение… Они не отменяются ни при каком режиме. Они всегда были, есть и будут. На этих чувствах и держится искусство.
-- А вы не фантазируете?
-- Людям, как замечательно сказал Федор Михайлович Достоевский, свойственно самоотравление собственной фантазией. Мы придумываем себе некий мир и потом себя под него подгоняем, одеваем, гримируем, стрижем и так далее…
-- Чего вы боитесь? Если, конечно, чего-нибудь вообще боитесь.
-- Суеверно боюсь любого подведения итогов…
«Facty i kommentarii «. 03-Октябрь-2000. Культура.