Для Александра Пороховщикова я могу просеять из словаря самые лучшие слова восхищения и уважения. Но делать этого не стану. Боюсь, «занесет». Даже из фрагмента беседы, стиснутой до газетной полосы, проступает масштаб личности, за которой стоит многовековая история рода, история преданности, потери и любви, равной древнегреческому эпосу. Скажу одно: быть рядом с таким мужчиной -- счастье для любой женщины. И оно принадлежит хрупкой Ирине, влюбившейся в артиста еще подростком, когда она работала костюмером в Театре им. А. Пушкина. Находясь рядом, Ира терпеливо ждала его много лет. И, покоренный ее преданностью, Александр Шалвович в 50 лет женился впервые в жизни.
-- Александр Шалвович, до какого колена вы знаете свою родословную?
-- У нас есть исторические документы о столбовых дворянах Пороховщиковых, начиная с XVI века. А недавно нашли бумаги, датированные XIV веком. Их обнаружил в архивах сценарист Евгений Месяцев. Но дело не в том, дворяне там или не дворяне, а в том, что история действительно любопытная. С судьбами моих предков завязаны другие известные люди, узнаешь, кто кого любил, кто ненавидел. Все это пересекается с историей государства -- мне интересно знать судьбу своего рода.
-- А в свою судьбу верите?
-- Она меня все время ведет. Я никогда судьбу не испытываю.
-- У вас в жизни были случаи, когда включалась судьба…
-- Да, я в море два раза утонул, на том свете был. Подводной охотой я с семи лет занимаюсь. И вот как-то на Черноморье охотился, естественно, выбирал место, где никого нет. Подстрелил рыбку, поплыл за ней, а воздух уже кончался. Ну, думаю, сейчас воздуха наберу и догоню. Вынырнул -- и головой о камень. Стал захлебываться, потерял сознание. Очнулся, лежу на берегу, выкинув руки вперед, ноги в воде. Вокруг никого. Когда отдышался, нырнул и увидел, что скала в одном месте подмыта. Раньше, в том же месте под Туапсе, когда заканчивал институт, сети рыбацкие чинил. Хотел уже наверх подняться, вдруг меня будто кто-то за плечи взял и стал закручивать в сеть, мухой в паутине себя почувствовал. Ни нож не помог, ничего. У меня потом неделю на лице будто след от решетки был. И опять, когда пришел в себя, -- рядом ни души. Взял булыжник, померил -- метров десять глубина. Вдруг что-то мелькнуло, лучик какой-то, я нагнулся и вытащил фигурку бога Гермеса.
-- Что, и после этого не было страха перед водой?
-- У меня вообще ни перед чем страха в жизни нет, слова такого не знаю. Есть волнение за близких, переживание за тех, кого любишь. Поверьте, я не рисуюсь и не пытаюсь выглядеть героем. Просто я люблю жизнь. При этом верю в бессмертие души, в загробную жизнь, знаю, что она продолжается, тем более, что я там два раза был. А сейчас, когда нет мамы, для меня уже ничего не существует, чего бы я боялся. Ничего не может быть страшнее потери близкого. Только моя Иришка меня держит.
-- Вы получаете знаки из того измерения?
-- Я просто знаю, что мама рядом. Комнату, где она лежала, я до сих пор не трогаю. Закрыл на замок, боюсь даже что-то переставить. Ощущение, что она ушла и сейчас опять вернется. Много чего такого было. И это не мистика, не галлюцинации. Пусть кто-то смеется, мне плевать, что будут об этом думать. Однажды я ехал на машине. Подъезжаю к углу дома, и вдруг меня сзади мама за плечо трогает. Я притормозил и говорю: «Ты чего, Галь?» В эту секунду из-за дома вылетает «джип» на красный свет, полный пьяных, орущих придурков. Если бы мы столкнулись, от меня вообще бы ничего не осталось -- у них здоровенный «джип», а у меня «жигуленок».
-- Один мудрый человек сказал: «Бог один, дороги ведут к нему разные». Какой дорогой идете вы?
-- Я человек глубоко верующий. Может, не в Иисуса Христа, хотя и допускаю, что были такие подвижники, как он, Магомет, Будда. Но я имею в виду нечто другое. У нас в роду были два креста большие равногранные, в центре которых два глаза -- один бронзовый, другой деревянный. Их украли, ну Бог с ними, хотя воровать такие вещи нельзя. Датировались они, как мне объяснили, III веком до нашей эры. Передавались из рода в род. И когда я бабушку спрашивал: «Что это?», она отвечала: «Божественное начало». Вот я и верю в божественное начало. Его никто не может объяснить и постичь, его можно только чувствовать. Для меня это совесть какая-то всемирная. Я знаю: что бы я ни сделал на этом свете, кто-то все видит. Поэтому никогда не перейду черту в сторону тени человеческого бытия, никогда не обижу старушку, слабого, и уж тем более не отниму жизнь у другого человека. Все же рождается с прицелом на доброту. Это уже потом мы создаем такие условия, когда собака начинает кусать, оса жалить. Змея никогда не укусит, если на нее не наступишь. Сколько я видел их и в озерах, когда охотился, и в болотах, ни одна меня не тронула. Гармония же существует, но когда мы ее нарушаем, сразу и получаем.
-- А кто вас научил подводной охоте?
-- Да как-то сам. Получилось так, что когда дедушку репрессировали, мой родной папа ушел от нас. Пришел другой папа, который, слава Богу, еще жив, 90 лет ему. В то время прийти в семью репрессированного и сказать, что я вас люблю, было подвигом. Мог сам загреметь. Он нас увез из Москвы в Магнитогорск, куда его назначили главным архитектором города. До 1953 года мы жили там, потом в Челябинск переехали, где он служил главным архитектором области, считался очень хорошим специалистом. И когда в 56-м началась реабилитация, мама и бабушка попросили: «Миша, давай в Москву возвращаться, иначе Сашка бандитом станет». А я хулиганил отчаянно, иногда вспоминаю: я ли это был? Но мы хоть и хулиганили, но никогда не были жестокими.
-- Так вас хулиганы научили нырять?
-- Компания, конечно, имелась. Ну и природа замечательная тянула, Урал, озера, но они холодные, ключевые. Там я и застудился, у меня полиартрит с тех пор. Как нырнул один раз -- и понеслось: завел острогу резиновую с петлей и нырял. Когда-то в передаче у Макаревича, который сам охотник прекрасный, рассказывал о своих любимых местах. Там на дне лежит валун, и вот, если затихнешь рядом с ним, появляются миллионы мальков, целый рой, и начинают с тобой играть, такое впечатление, что тебя кто-то все время теплой водой обдает. Это такое дивное наслаждение: ты, природа и все.
-- Где ваши любимые места?
-- Я объездил почти весь мир, но более прекрасной охоты, чем на Псковщине, где озера лесные, реки, ни души вокруг -- нету. Ни крокодил на тебя не прыгнет, ни пиранья не укусит. Наша природа мягкая очень, добрая, приходишь -- и она тебя ласкает, просто чудо какое-то.
-- Странная вещь: вот вы вроде ничего героического не рассказываете, а от вас такая сила исходит…
-- Мне многие говорят, что вот вы для нас образ мужественного, сильного человека. Наверное, есть и посильней меня, и помужественнее. Но дело-то не в этом, а в том, что есть ценности, которым я никогда не изменяю. Люблю природу, своих близких, родину, какая бы она ни была. У каждого человека есть определенные позиции, свой взгляд на жизнь, точка зрения. Она может кому-то не нравиться, но это моя точка зрения, и я на ней стою, почти никогда ее не меняю. Наверное, постоянство и есть та сила, которую люди чувствуют. Я никому в жизни зла не сделал, не завидовал, даже не знаю, что это за чувство такое. Могу вспылить, яростный бываю, когда достают так, что деваться некуда. Но никому в этой жизни ничего не должен, только маме своей и жене. Никогда ничего не просил и ни на какие компромиссы со своей совестью не шел. Единственное, я позволил себе иногда сниматься в фильмах, которых раньше, может, и близко бы не допустил.
-- Наверное, время диктует свои условия?
-- Время ничего мне не может диктовать. Тогда у меня мама как раз заболела -- лекарства нужны были. И все-таки я не смог заработать ту сумму, которая позволила бы мне ее сохранить. Если бы я был богатым и получал, как за наш труд платят на Западе, то поместил бы ее в клинику, где бы ее досконально обследовали, кровь почистили, и она не ушла бы из жизни от глупости какой-то, от тромба. Я считаю, что виноват в этом. Но что ж делать? Воровать я не могу, она сама меня так воспитала.
-- Интересно, многие ли выдерживают ваши «простые» принципы?
-- Иногда меня называют жестким человеком, а я не жесткий, просто от друзей требую такого же отношения, как сам к ним отношусь. У меня масса приятелей, товарищей, спутников по жизни, но друг может быть только один. Я всегда считал другом маму, а сейчас мою жену, Иру.
-- А из детства товарищей сберегли?
-- У меня есть несколько ребят, с которыми с тех пор поддерживаю отношения. Они не москвичи -- из Челябинска, из Магнитки. В сравнении с московскими они намного чище. Может, у них не так язык подвешен, но с ними приятней. Мне периферия больше нравится, потому что там люди проще, без всех этих игр мадридского двора. Да и потом, зачем на них время тратить? Жизнь такая короткая. Практика показала, что она летит с космической скоростью, у меня ощущение, что мы живем на каком-то полустанке, вышли на нем, и вот-вот должен поезд подойти. Мне надо только, чтоб у меня была жена замечательная, детей бы быстрей родить, все, больше ничего.
-- Какое место театр для вас теперь занимает?
-- Я никогда в ситуации вокруг него не включался, ни в Театре сатиры, ни на Таганке, ни в Театре Пушкина. В этом и прелесть моего бытия в профессии. Пять лет готовил себя к уходу из Театра на Таганке, когда почувствовал, что он начал умирать. Очень прирос к нему душой, мое становление и расцвет пришлись на его золотой век. В Сатире у нас был знаменитый спектакль «Доходное место»…
-- Это уже легенда, история, 1969 год, Марк Захаров, Андрей Миронов в роли Жадова…
-- Это действительно было нечто, мы были очень известны. Но закрыли спектакль, и все закончилось, многим сломало судьбу. Кино, конечно, открыло другую перспективу, оно очень много дает, сразу известность приобретаешь, становишься интересен. В театре я сейчас от всего отказываюсь, хотя мне предлагали царя Эдипа сыграть.
-- От Эдипа отказались?! Но это же ваша роль!
-- Нет, у меня сейчас другие задачи, другая «роль». В сентябре должен начаться ремонт родового особняка Пороховщиковых, который правительство Москвы передало нам под дом-музей.
-- А дачу свою уже обустроили?
-- Обустраиваем. Это очень престижный район, где одни миллионеры живут.
-- Рублевское шоссе? Кто же ваши соседи?
-- Да соседей масса. Это Николина гора, где и Никита Михалков, и дочь Ельцина. Но мы обособленно от всех живем. У нас финский деревянный домик, а там такие особняки каменные стоят… Но зато мы спокойно спим и не боимся, что кто-то придет, начнутся сложности. Я эту дачу называю Иркин домик, она его обустраивает. Спорим, бывает, ругаемся, у меня свой взгляд на некоторые вещи, у нее свой. Ну все равно она хозяйка, пусть делает, что хочет, но и обо мне не забывает. Собака у нас замечательная, овчарка немецкая, Оден, у него одни чемпионы мира и Европы в роду. Он меня спасает, пока детей еще нет, снимает напряжение. Как только Ира начинает вычитывать, он меня защищает. И лает, кстати, всегда на того, кто не прав, улавливает по интонации.
-- Вы неприхотливый человек в быту?
-- Нет, совершенно. Есть картошка -- значит, буду есть картошку. Есть один костюм, ну буду один носить, главное, чтоб он был чистенький и аккуратный. Люблю рыбу, грибы. Из мяса, единственное, что могу себе позволить -- это шашлык из поросенка, и то постепенно стал отказываться от мяса. С возрастом хочется овощей, фруктов, воды колодезной. Ирочка вкусно делает салатики всякие.
-- Скажите, когда уже есть в жизни идеал, которым для вас была мама, трудно потом найти женщину равную, достойную ему?
-- Очень. Я сколько перебрал вашего брата. И вдруг эта маленькая девчонка -- она меня просто потрясла. Вы же видите, какая она миниатюрная, стесняется, когда я так говорю. А я благодарен, что Ира меня в самые трудные моменты в жизни поддержала. В ней есть какая-то женская сила, которая и у мамы моей была, она на нее даже похожа. Это существо доказало мне, что на свете главное -- любовь, преданность, верность. И я сейчас счастливый человек.