Придя в шесть утра к зданию областного архива, 75-летняя женщина оказалась в очереди примерно трехсотой. Улица была запружена легковушками -- чтобы получить заветную бумажку, родственники некоторых бывших остарбайтеров ночевали здесь же, в машинах.
Пожилая женщина простояла за справкой одиннадцать (!) часов. Увидев, как ей тяжело, вахтер сказал: «Завтра я пропущу вас без очереди».
Домой Зинаида Степановна вернулась еле живая. Ночью ноги стало сводить судорогой. Снова пойти в архив женщина смогла лишь на третий день.
-- Там началась такая давка, что маме было уже не до справки, -- вспоминает ее сын Сергей Бальцер. -- Она хотела выйти на улицу. Но толпа сжала ее так, что даже завыть не было сил.
На следующий день женщине стало совсем плохо. Не привыкшая жаловаться, она все же попросила вызвать «скорую». Узнав, что больной 75 лет, диспетчер «скорой» посоветовал вызвать «неотложку». Та приехала через два часа, и отхаживать пришлось уже не маму, а старшего сына -- Сашу. Зинаида Степановна скончалась через двадцать минут после звонка в «неотложку».
-- В жизни нашей семьи отразилась история страны, -- продолжает рассказ Сергей Владимирович. -- Детство мамы было тяжелым. В 1932-м в голодовку умер ее отец, оставив четверых детей.
Во время войны семья жила в оккупированном Киеве. Чтобы не умереть с голоду, мама с бабушкой ходили по окрестным селам менять одежду на продукты. После одного такого похода дворничиха увидела, что девочка дома, и донесла в полицию. Это случилось в 1942-м, весной. Маму вместе с сестрой Валей затолкали в товарняк.
«Сначала мы попали в Люблинский концлагерь в Польше. Там я пробыла полтора года, -- писала в своих воспоминаниях для Украинского общества «Мемориал» Зинаида Бальцер. -- Потом в концлагерь за рабочей силой приехали немцы, и мы попали к бауэрам (крестьянам). Я очутилась в большом селе недалеко от города Демин. Фамилию первого хозяина уже не помню. Звали его Вильфрид (Вилли), у него было трое детей -- две девочки и мальчик. Вилли был инвалидом войны и на русских смотрел волком -- наверное, в крепкую переделку попал. Он был очень нервным. Однажды сильно избил меня за какую-то мелочь. Я убежала, пожаловалась бургомистру. Тот отправил меня на биржу труда в Демин. Там я сидела в тюрьме, пока новый хозяин по фамилии Гинтер не увез меня в другое село, что в ста километрах от Штеттина. У Гинтера было два сына».
-- Когда мы просили маму рассказать о тех днях, она начинала плакать, -- вспоминает Сергей Владимирович. -- После освобождения ее поместили в советский лагерь для перемещенных лиц. К этим людям наши (конечно, не все) относились с презрением. Дескать, работали на врага!
В Киев мама вернулась в декабре 1945-го беременной. Мальчик прожил всего две недели. Не знаю, стоит ли об этом писать… Словом, когда мы с братом выросли и однажды пытались урезонить отца, который выпивал, он пожаловался на свою мужскую судьбу. Изменять жене, дескать, совесть не позволяет. А у нее всю жизнь отвращение, извините, к половому акту. Плакала: прости, но для меня это всякий раз мука. Только и смогла, что мальчиков родить. Наверное, крепко ей, бедной, досталось там. Всю жизнь испоганили, сволочи. И не только ей.
Воевал и в сорок первом попал в окружение под Полтавой мамин старший брат Николай Муравко. Бежал, долго добирался домой. Когда вернулись наши, снова ушел в армию. Хотел освободить сестру. Погиб в танке уже на территории Польши, на Лысой горе.
И у отца судьба была такая, что не позавидуешь. Воевал в морской пехоте, под Сталинградом взрывная волна засыпала его землей, саперы через шесть часов откопали. Когда израненного солдата везли в санитарном поезде, началась бомбежка. Отца контузило, 28 суток не приходил в себя. Родственники получили похоронку, в день поминок накрыли стол. А тут явился он -- живой.
Оклемавшись, окончил военное училище, не раз горел в танке, но дошел до Берлина. Из их полка уцелели всего три машины. А 24 июня 1945 года отец маршировал по Красной площади на Параде Победы, бросал к Мавзолею фашистские штандарты. После капитуляции Германии он попал в число приглашенных на Банкет победителей. Рассказывал, что советских офицеров две недели учили правилам поведения за столом. Потом оказалось, что англичане и американцы, не отягощенные знанием этикета, пили куда больше русских, а ели вообще по-простецки, руками. Мы были в шоке: вот вам и западная культура.
Руки у отца были золотые (слесарь высшей квалификации, как Гоша из фильма «Москва слезам не верит»). Ушел из жизни он рано, еще в семьдесят шестом.
-- Как сложилась судьба вашей семьи после войны?
-- Да, наверное, как у всех, -- говорит Сергей. -- Наш дед Вильгельм Сильвестрович Бальцер был членом партии большевиков с 1916 года, воевал в частях латышских стрелков. После гражданской был руководителем верфи завода «Ленинская кузница», его возили на «эмке». Во время войны работал в тылу. Затем в Германии занимался вывозом оборудования в Союз по репарации. Какая-то сволочь написала анонимку, что он якобы не платил членские взносы, когда работал за границей. Деда исключили из партии, сняли с должности. Реабилитировали в 1957 году, даже не извинились. В день, когда ему вернули партбилет, дед умер от разрыва сердца.
А маму, как прошедшую плен, не хотели принимать на работу. Спасибо, соседи помогли устроиться швеей в индпошив.
Затем до самой пенсии она работала табельщицей на заводе имени Петровского, там ее очень уважали. Несколько лет назад мама получила первую компенсацию из Германии -- 530 марок. Подачка, разумеется, но для пенсионерки, умудряющейся жить на 50 гривен и при этом еще подарки приносить каждому из родных на именины, -- это подспорье.
Кстати, когда после смерти мамы мы искали ее документы, среди белья нашли записку: «Комплект для Сережи». У нее была внутренняя потребность постоянно о ком-то заботиться: любого гостя она первым делом кормила, обижалась, когда я забегал к ней на дачу и в спешке отказывался поесть.
И вот пришло сообщение о новой выплате. У мамы было удостоверение малолетнего узника. Но в обществе «Мемориал» ей якобы сказали, что нужна еще какая-то архивная справка. Господи, да сколько же их еще нужно человеку, чтобы доказать, что он человек?
-- История, конечно, прискорбная, -- говорит председатель Киевского отделения Украинского союза бывших малолетних узников фашизма Николай Велько. -- Сказывается неготовность наших архивов работать в условиях неожиданно возросшего спроса на документы, подтверждающие пребывание наших граждан в рабстве в Германии. Отчасти виноваты и сами бывшие узники. Ведь времени для сбора справок более чем достаточно -- выплаты начнутся не ранее следующего года.
-- Но неужели для получения компенсации мало уже выданных органами соцобеспечения документов?
-- Видите ли, здесь мы (я имею в виду Советский Союз) сами виноваты. Еще в конце 40-х СССР отказался от большей части репарации, т. е. возмещения нанесенного Германией ущерба. И вместо положенных, если мне не изменяет память, 32 миллиардов марок, мы вывезли оттуда оборудования и других материальных ценностей на сумму около 4 миллиардов. Остальное, так сказать, подарили Восточной Германии на строительство социализма. И когда возник вопрос о компенсации жертвам фашизма, немцы раздраженно спросили, почему, дескать, вы сразу не забрали все, что положено?
И при Сталине, и в последующие годы власти относились к остарбайтерам с недоверием, чуть ли не как к изменникам Родины. Со временем подросло еще одно поколение жертв нацизма -- люди, вывезенные на чужбину в малолетстве или родившиеся там.
Кстати, тем, кто прошел фашистское рабство и не скрывал этого, как правило, был закрыт путь в вузы и техникумы, на хорошую работу. И зачастую бороться за свои права этим людям мешал недостаток образования.
Затем началось вполне логичное, думаю, деление на категории как среди ветеранов войны, так и среди жертв нацизма. Больше всех пострадали узники концлагерей и гетто. Тяжко работали невольники на промышленных предприятиях. Считается, что в сельском хозяйстве было несколько легче.
Наверное, уравниловки при выплате компенсаций действительно не должно быть. Нынче немецкие области, особенно после скандала с «Градобанком», из-за банкротства которого несколько лет назад пропали остарбайтерские деньги, относятся к нам с еще большим недоверием и требуют четких подтверждений относительно пребывания каждого человека там-то и там-то. Это не всегда удается сделать, хотя почти все узники после освобождения прошли советские фильтрационные лагеря, т. е. строжайшую проверку. В НКВД на каждого завели так называемую фильтрационную карточку, в которой подробно записывались сведения о местонахождении и работе. Эта карточка следовала за человеком всюду и хранилась в местных органах КГБ. Скрыть факт пребывания в плену было невозможно. Печальный пример с трудоустройством Зинаиды Степановны -- еще одно тому подтверждение. Наша организация старается помогать людям в получении справок. Но всем помочь очень сложно. Ведь в Украине сейчас проживает свыше 600 тысяч жертв нацизма.
-- Да мне самому не раз приходилось выскакивать на дорогу и останавливать машины «скорой», чтобы оказали помощь старикам, которым становилось плохо, -- рассказывает директор Государственного архива Киевской области Владимир Даниленко. -- Однажды пожилую женщину спасала бригада фирмы «Борис». Возможно, это была Зинаида Степановна. Мы очень сожалеем, что все так печально закончилось. Но увы, наш архив совершенно не приспособлен для такой массовой выдачи справок. Это научная организация, призванная обслуживать ученых, писателей, юристов, -- человек получает материалы и идет работать с ними в читальный зал. Кто же знал, что через 50 лет после войны будут какие-то компенсации и понадобится такое количество справок?! Только у нас хранится свыше 220 тысяч фильтрационных дел. Хотя, думаю, такого наплыва народа и давки можно было избежать. Ведь как получилось? Когда возобновились переговоры насчет выплат, Киевское региональное представительство фонда «Взаимопонимание и примирение», вовремя не поставив нас в известность, разослало письма всем жертвам нацизма с требованием в кратчайшие сроки явиться со справками. Что тут началось! В очередь к нам выстроились сотни людей. Конечно, не обошлось без нервозности, иной раз приходилось и милицию вызывать. Мы, конечно, все силы бросили на эти справки. Их сели выписывать даже оба мои зама. Пришлось привлечь и работников других архивов Киева.
За день мы можем выдать до 400 справок. Надо найти, изучить дело, расшифровать неразборчивый почерк сотрудников фильтрационных лагерей -- работа трудоемкая, длится порой не один месяц. Но повода для беспокойства нет. Мы разъясняем через СМИ, что документы получат все нуждающиеся, многим справки высылаем по почте. Только дай Бог старикам дожить. Ведь выплаты действительно начнутся не ранее следующего года.
«Facty i kommentarii «. 1 апреля 2000. Жизнь