В эти дни 14 лет назад в Припяти разворачивалась самая необычная стройка в мире -- возводилось укрытие для взорвавшегося ядерного реактора
Как уже сообщалось, недавняя конференция в Берлине стран-доноров фонда безопасности чернобыльского «саркофага» завершилась обязательством участников пополнить банковский счет недостающими почти 400 млн. долларов. А это значит, что наконец-то начнется второй этап масштабных работ на разрушенном блоке. Первый разворачивался в эти дни четырнадцать лет назад, когда строители со всего бывшего Союза, вооруженные лучшей на то время техникой, старались как можно надежнее упрятать останки атомного реактора. Уже к ноябрю 1986 года появилось циклопическое сооружение, названное в народе «саркофагом». Строили его как временное укрытие, но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. И вот уже 14 лет и сам объект, и его содержимое находятся под пристальным вниманием украинско-российской группы ученых из межотраслевого НТУ «Укрытие».
Петербургский ученый из Радиевого института, доктор наук Эдвард Пазухин принадлежит к числу тех немногих людей, которых принято называть сталкерами. Только сталкер он необычный -- уже 14-й год ходит Эдвард Михайлович не по 30-километровой зоне, а внутри разрушенного блока. Ему оставался год до выхода на пенсию по выслуге лет (он долго работал в неблагополучных Челябинске-40, Семипалатинске), как случился Чернобыль. Уже в мае 1986 года ученый был в Припяти, да так и остается здесь до сих пор: помогает украинским коллегам, работающим на «Укрытии». Он -- обладатель уникального материала по аварии, который собирал буквально по крупицам, нередко с риском для здоровья, в лабиринтах саркофага. Полученная информация, без сомнения, окажет огромную помощь в разворачиваемых работах по превращению «Укрытия» в безопасный объект.
-- Эдвард Михайлович! Вы хоть знаете, сколько в вашем организме накоплено бэров?
-- Об этом лучше не будем, а то радиационный контроль заинтересуется. В Чернобыль не пустит.
-- То есть на вас эта цифра не давит?
-- Я стучу по дереву, но пока ничего не болит, хотя с радиоактивностью имею дело более 40 лет. Всего один раз, кажется, в 87-м году, был в Крыму. Бесплатная путевка в качестве премии. Есть данные американцев по устойчивости к радиации, и в последнее время даже рассекретили статистику по Хиросиме и Нагасаки. Большинство людей чувствительны к радиации. Получив определенную дозу, организм реагирует соответствующим образом. Есть люди, которые не переносят радиацию. Вообще! Даже минимальную. Но есть какое-то количество людей, на которых радиация в больших дозах не влияет.
-- Их можно отличить по цвету глаз, лица?
-- Я бы сказал: по чувству юмора и отношению к жизни. Но если серьезно, то пока неясно, почему так происходит.
-- Вы еще юношей попадали в прилично загрязненные зоны. Не боялись за будущее?
-- Ну да! Грязновато там было. Но еще будучи студентом, я работал с изотопами и знал, что это такое. Когда люди привыкают работать с радиацией, они как-то спокойно относятся к этому. Это вовсе не значит, что радиация полезна или не страшна. Нет, конечно. Но радиацией должны заниматься те, кому положено ею заниматься -- профессионалы. И нельзя подпускать дилетантов, чтобы не подвергать опасности других.
-- Чем вы занимались в атомном городе Челябинск-40?
-- В Челябинске, если говорить в общем плане, я занимался получением чистого плутония.
-- И там вы получили еще и выговор за разглашение военной тайны…
-- Да, было. Я написал жене, что вот тут березы растут и погода хорошая… Первый отдел посчитал, что уже по этим признакам можно вычислить координаты секретного предприятия. Вкатили выговор за потерю бдительности. Ведь я подолгу не вылезал из командировок. А у меня маленькая дочка уже была. Скучал по дому, по Ленинграду. Одним словом, расчувствовался.
-- Значит, вас специально учили старшие товарищи, что радиохимики должны как можно раньше жениться и обзавестись потомством. Мало ли что потом может произойти.
-- Нет, я как втрескался в будущую жену на втором курсе, так до сих пор… А если серьезно, то я глубоко убежден вот в чем: профессионалы более устойчивы к радиации не только психологически. А может, благодаря этому. И потом -- те дозы, которые они получали раньше, как бы тренируют организм.
И тем не менее с радиацией приходится быть очень осторожным. Обычно при походах в «злачные места» «саркофага» мы надевали по 2--3 хлопчатобумажных костюма, которые до 1992 года выдавались без ограничений. Плюс нижнее солдатское белье. Один комплект костюмов сбрасывался сразу же после отбора образцов -- на месте, другой -- перед выходом в чистую зону, в третьем комплекте мы гордо шествовали в санпропускник, под отчаянный вой дозиметрических арок раздевались, выбрасывали одежду в специальные контейнеры и мылись под душем. Обычно отмывались дочиста.
Но вдруг стали замечать, что определенные места на теле остаются грязными и очень трудно отмываются. Помогала только так называемая негритянская десорбция, когда «грязная» часть тела намазывается концентрированным раствором марганцовки, становится почти черной и сморщенной, а потом промывается раствором щавелевой кислоты. Кожа при этом делается, как у младенца: бледно-розовой, тоненькой и ранимой, так как весь верхний слой «смывается» вместе с активностью. Мы заметили, что радиоактивной становилась дорожка, проходящая через грудь, живот и ниже. Оказалось, что пот, обильно стекавший с подбородка по шее и проникавший под белье, смывал с лица радиоактивную топливную пыль. Он-то и прокладывал «грязную» дорожку, которая, впитываясь в кожу, отмывалась потом очень трудно.
С тех пор перед каждым выходом на объект мы обязательно обматывали шею и грудь полотенцем, как башлыком.
-- Когда вы узнали об аварии в Чернобыле, какова была ваша первая реакция?
-- Я услышал выступление Горбачева 29 или 30 апреля. Как у любого профессионала, это вызвало у меня интерес: что там произошло, почему? В мае мне предложили поехать туда. Я с большой охотой согласился. Просто -- с большой охотой! Сказали: ты будешь получать меньше… Меня это как-то не волновало. Но крайне интересно было посмотреть на то, что происходит. Пожара уже не было, но активная стадия аварии продолжалась.
Мы создали лабораторию при Правительственной комиссии. Бесконечные пробы. Нам все свозилось, в том числе и продукты питания. За 86-й год сделали около 4 тысяч анализов. 4-й блок тоже был на нас. Задача формулировалась так: где и столько топлива осталось? Эту задачу мы решаем до сих пор.
Разные задания были. Например, председатель Совмина Николай Рыжков подал мысль, что рыжий лес хорошо бы переработать на… бумагу. Посмеялись, но поехали собирать данные, хотя уровень радиации там был приличный.
-- Что вам подсказывает об опасности? Это можно назвать внутренним голосом?
-- Это не голос… Работаешь совершенно спокойно, но вот чувствуешь, что надо заканчивать, и уходишь… Я не ощущаю никакой опасности, не чувствую радиации ни кожей, ни, простите, рожей. Вот запах озона -- да. Он даже сквозь «лепестки» проникает. Но могу сказать точно, что вдруг, начиная с какого-то момента, ты понимаешь: «Все! Надо уходить» .
-- Если отбросить профессиональные обязанности, то контакт с радиацией вызывает зависимость? Как, допустим, у альпиниста, который однажды пошел в горы и потом его туда тянет, он превращается в своеобразного наркомана.
-- Просто здесь у всех нас очень острый научный интерес. Что же там произошло? И когда видишь, скажем, «слоновью ногу» (застывшую радиоактивную лаву, пожалуй, самый загадочный продукт аварии), начинаешь разбираться, то это увлекает, как всякая интересная научная задача. Но рассудительности терять нельзя.
Однажды я и двое моих коллег по институту отправились на «слоновью ногу» отбирать образцы. Неожиданно погас свет. Кромешная темнота, тишина, от которой звенит в ушах, и никто не знает, что ты внутри «Укрытия». Нужно сказать, что выходить со «слоновьей ноги» сложно. Узкий бетонный желоб, очень извилистый, а затем -- через дыру под лестницей с поворотом на 180 градусов. Поэтому в темноте очень легко напороться на какую-нибудь активную кучу. А в 1989 году они были о-о-очень активными!
Если честно, ориентируюсь я очень плохо, в двух соснах путаюсь. А тут нужно вывести на поверхность из глубин блока двух людей, которые совершенно уверены, что я это сделаю. Стали мы цепочкой и поползли по желобу. Я уверенно вещаю: «Спокойно, ребята! Сейчас выползем!», а сам думаю: «Мама родная, куда это нас черт несет?!» Но все обошлось. Как говорил пушкинский Варлаам, когда петля на шее, так и читать научишься быстро. Вышли мы -- злые, потные (жара там от ядерного топлива была большая, да и волнение -- все сроки пересидели). А я еще и труханул -- рядом было помещение с большой активностью, вполне могли «вляпаться».
А выяснилось следующее. Электрик, забыв, что мы в «Укрытии», вырубил трансформатор и ушел. С тех пор каждый из нас при походах в блок обязательно берет фонарик и коробок спичек.
-- Много написано о том, как «вытекал» реактор. Лава варилась где-то 65 часов, текла 18 часов при температуре 1670 градусов. Получилось бы сильное кино, если бы снять, как лава на своем пути начинает все выжигать и вытекает в огромные помещения под реактором. Вам какая картина открывалась, когда приходилось идти по следу этой лавы?
-- Вначале из «слоновьей ноги» пробу нельзя было взять -- такая твердая! Пришлось бить по ней из автомата, чтобы кусочек отколоть. Вообразите: полная темнота, и вдруг все это прожекторами освещается… А чернобыльская лава черная. В одних помещениях -- матовая, а вот «слоновья нога» была блестящая, как антрацит. Но сейчас это уже расползающаяся, скажем так, малопривлекательная масса. А в местах прожога коричневая керамика, как шоколад… В другом помещении -- огромная лужа застывшего металла, как настоящее серебро…
Когда мы обнаружили лаву, ее активность составляла 8000 рентген в час. В исследовательской группе были ленинградцы, курчатовцы и украинские ученые. Мы до сих пор вместе работаем. И в общем-то, это представляет очень большой научный интерес. Но, кроме того, еще и удовольствие -- когда, рассчитав все в теории, сравниваешь результаты анализа, и они совпадают.
«Ядерная» лава разлилась по четырем нижним этажам и проникла во многие помещения по коридорам, трубам, кабельным каналам. Прожечь массивные бетонные перекрытия между этажами она не смогла. «Китайского синдрома» не состоялось. Так называется фантастический фильм, в котором американскую АЭС захватывает террорист-одиночка, надеющийся пустить реактор «в разгон». Тогда ядерное топливо, раскаленное до тысяч градусов, вырвется из реактора и прожжет земной шар от Америки до Китая. Отсюда и название. В 86-м старались подстраховаться, если лава все-таки вырвется. Под четвертым блоком шахтеры прорыли тоннель и смонтировали там бетонную «подушку», охлаждаемую жидким азотом.
-- Это была действительно лишняя перестраховка?
-- Многое делалось в цейтноте. Например, не стоило засыпать горящий реактор песком, тем самым ухудшая отвод тепла. Это то же самое, что электроплитку засыпать тем же песком. Мог произойти тепловой взрыв.
-- А теперь, спустя 14 лет, «саркофаг» по-прежнему интересен?
-- Конечно. Во-первых, необходимо повысить его безопасность. И над этим сейчас работают. Во-вторых, остается очень большая проблема, которая начинает интересовать всех: японцев, американцев, немцев… Что же произошло в момент большого взрыва? Пока более-менее определенно исследованы только процессы, произошедшие после разрушения реактора. А что же было причиной самой аварии?
-- Но ведь с этим вроде бы уже определились: произошел тепловой взрыв реактора, вызванный неуправляемой цепной реакцией.
-- Мнения разные. Например, Александр Рудин из Белгородского центра считает, что когда плутоний и уран расплавились и провалились вниз, там образовалась критическая масса. Тогда возникает вопрос: почему лишь четвертая часть основания реактора (металлический круг толщиной 1,5 метра со специальным наполнением. -- Авт. ) проплавилась, а остальные три четверти остались в целости -- даже зеленая краска не обгорела?
И подобных нерешенных вопросов еще немало. Специалисты не могут договориться между собой: что же было до и во время взрыва? А что касается неспециалистов, то их версий хоть пруд пруди -- одна фантастичнее другой.
«Facty i kommentarii «. 15-Август-2000. Медицина.